Трагедия «Курска», 20 лет спустя...

Трагедия гибели атомного подводного ракетоносца «Курск» потрясла всю страну.

До этого в СССР (России), безусловно, случались другие аварии АПЛ, но они почти всегда были связаны с вескими причинами непреодолимой силы.

А тут – у своих берегов, на глубине 100 метров, на глазах, можно сказать, у всей страны и с надеждой на то, что вот-вот – и всех спасут.

Попытаемся еще раз объективно проанализировать, ничего не утаивая, организационные и психологические причины ЧП, а также прорехи в уставных документах, которые привели к трагедии.

Но сначала небольшой экскурс в историю.

В ходе расследования различных ЧП, случившихся с подводниками в советское время и в новой России, автором установлено, что основная причина многих трагедий под водой – несоответствие людских и технических ресурсов, которыми располагал флот, тем задачам, которые ему ставил Генеральный штаб Вооруженных сил.

И всегда как на войне

Для оправдания смертельного риска в мирное время советских подводников приучали мыслить категориями войны. Для них главное – выполнение воинского долга любой ценой, даже ценой собственной жизни. Особенно это характерно для атомного подводного флота. В Корабельном уставе ВМФ, например, черным по белому было написано, что нельзя выпускать лодку в море с неисправными механизмами или оружием, но это требование выполнялось далеко не всегда. Гипотетический отказ командира выйти в море был бы воспринят как малодушие. Только за одно предложение нарушить график выхода на боевую службу, составленный Генеральным штабом Вооруженных сил, на его инициатора могла обрушиться суровая кара с оргвыводами о соответствии занимаемой должности.

Так, РПКСН К-219 в 1986 году отправился на боевую службу у северо-восточного побережья США с аварийной ракетной шахтой № 6. Три комиссии – дивизии, флотилии и флота – проверяли готовность лодки к походу. Офицеры переступали через шланг, по которому откачивалась вода из шестой шахты в гальюн, но никто не посмел написать об этом в актах проверок, хотя лодку нельзя отправлять на боевую службу. К-219 утонула на глазах у американских моряков.

“Кому-то очень хотелось блеснуть на докладе в Москве, что «Курск» выполнил сразу два сложнейших упражнения – стрельнул 650-миллиметровой торпедой и провел испытания модернизированной 533-миллиметровой торпеды”

В России 7 апреля стал Днем памяти погибших подводников после гибели в 1989 году глубоководной атомной подводной лодки К-278 «Комсомолец». Лодка вышла на боевую службу с неисправными газоанализаторами в пятом и седьмом отсеках.

Подводники, несомненно, мужественные и отважные люди. Они рискуют здоровьем и жизнью каждый раз, когда отправляются в море хоть на месяц, хоть на день. Но правда о состоянии корабля порою замалчивается. Если бы она была нужна, Корабельный устав дополнили еще одной статьей – о святой обязанности командира корабля, соединения, командующего объединением и флотом объективно оценивать по фактическому состоянию находящиеся в его распоряжении силы и средства. И если условия для ее исполнения противоречат требованиям руководящих документов, иметь право в мирное время отказаться от поставленной задачи.

Статья 403 Корабельного устава ВМФ РФ, введенного в действие приказом главкома ВМФ от 1 сентября 2001 года (спустя год после гибели «Курска»), гласит: «Кораблю должен быть запрещен выход в море или установлены ограничения плавания… если из-за его технического состояния не обеспечивается безопасность плавания в любых условиях обстановки».

Но «должен быть» – еще не означает «запрещен». Тем более что решение о запрещении принимает командующий флотом. Разве он может своим запретом отменить выполнение плана развертывания МСЯС, подписанного начальником Генштаба и утвержденного министром обороны? Ответ на поверхности. Никто не хочет оказаться в роли унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла.

Бардак океанского масштаба

Бардак и безденежье на флоте за годы горбачевской перестройки и ельцинского безвременья к 2000 году достигли гигантских размеров. Я видел заместителя командующего флотом по боевой подготовке – начальника управления боевой подготовки Северного флота в чине вице-адмирала, торговавшего в Мурманске польской картошкой на складах Северовоенморстроя. Офицеры в гарнизоне Западная Лица ходили в гости на чаепитие со своей заваркой. А в Североморске по вечерам офицеры и мичманы уносили с кораблей свой ужин домой, чтобы поделиться с семьей.

Когда на пирсе в Североморске я, будучи корреспондентом «Красной звезды» по Северному флоту, спросил премьер-министра Виктора Черномырдина: когда российское правительство начнет финансировать флот, он ответил: а мы и не прекращали... По-своему он был прав – какие-то крохи из бюджета перепадали ВМФ, но они составляли только 15 процентов от потребности. В условиях дефицита ГСМ коммерсантам в аренду сдавали тыловую инфраструктуру в обмен на мазут для боевых кораблей. А в 90-е по флоту прокатилась даже волна самоубийств офицеров – как следствие той безысходности и полной безнадеги, в которую их ввергли Ельцин и члены его «семьи».

С приходом в правительство РФ Владимира Путина офицеры начали ежемесячно (без многомесячных задержек) получать денежное довольствие, но флот продолжал по инерции катиться под откос. Этого, судя по всему, не понимал главнокомандующий ВМФ Владимир Куроедов, чей взлет по карьерной лестнице с должности командира бригады тральщиков Приморской флотилии разнородных сил до главкома не сопровождался расширением горизонтов ментальности, присущей людям, занимавшим ранее эту высокую должность. С его подачи Верховный главнокомандующий заявил на заседании Совета безопасности 23 ноября 1999 года, что присутствие Военно-Морского Флота России в Мировом океане будет расширяться. Налицо была попытка включить ВМФ в механизм большой политики после триумфальной боевой службы «Курска» в Средиземном море осенью 1999 года. Тогда и решили отправить «Курск» на вторую боевую службу в составе авианосной многоцелевой группы кораблей – 15 октября 2000 года. Москва делала большие ставки, не имея на руках козырей.

Рабы на атомных галерах

Сегодня, казалось бы, уже не осталось секретов о первичном чрезвычайном происшествии на «Курске», развившемся в катастрофу. Им стал взрыв в торпедном аппарате № 4 перекисно-водородной торпеды 65-76А (серийный № 1336А), построенной на машиностроительном заводе им. С. М. Кирова в Алма-Ате в 1990 году. В декабре 1993-го – январе 1994 года она прошла средний ремонт на заводе «Арсенал» в Санкт-Петербурге, где доработали электрическую схему системы контроля окислителя через разъем ввода данных устройства АЭРВД-100. Иными словами, сделали так, чтобы одна система контролировала работу другой.

Слухи об аварийном состоянии торпеды либо механическом повреждении ее во время транспортировки от базы до пирса и при погрузке на лодку не подтверждены фактами и документами расследования уголовного дела. Но объективности ради надо вспомнить, что общий срок ее службы – до 20 лет – истекал как раз в 2000 году. Кроме того, как утверждается в письме адвоката, представлявшего интересы членов семей погибших подводников, торпеда 65-76А – в просторечии «толстушка» – была укомплектована сигнализатором давления СТ-4, генератором ГСК-1500М и вилкой АЭРВД-100 с истекшими сроками годности. Однако следователи не нашли причинно-следственной связи этих изъянов с взрывом.

Фото: tainy.net

Торпеда 65-76А чрезвычайно сложная в эксплуатации и достаточно опасная в хранении. Поэтому вызывает удивление, почему для комплексной боевой подготовки назначили корабельный боевой расчет «Курска», который никогда не стрелял конкретно этой торпедой. Двух матросов-торпедистов БЧ-3, в том числе командира отделения, включили в состав экипажа вообще накануне выхода в море. Они не прошли полного курса обучения и не были допущены к обслуживанию системы автоматизированного дистанционного контроля окислителя «Садко».

Погрузку и подключение торпеды к «Садко» контролировал флагманский минер соседней дивизии, так как в своей дивизии эта должность была вакантной. Иными словами, во всем соединении тогда не нашлось специалиста, кому могли бы доверить эту операцию.

Бывший заместитель начальника Главного управления боевой подготовки Вооруженных сил РФ по Военно-Морскому Флоту вице-адмирал Валерий Рязанцев заявил: «Мичман, старшина команды торпедистов «Курска», попросил знакомого торпедиста – старшину контрактной службы соседней подводной лодки показать ему, как производится подключение торпед к системам контроля окислителя. Старшина контрактной службы прибыл на борт «Курска», подключил боевые торпеды к системе контроля окислителя».

Командир БЧ-3 оказался подготовлен не лучше старшины команды торпедистов и командира отделения. В документах молодого офицера не отражено, что он сдавал зачеты на допуск к работе с торпедой 65-76А, поскольку был назначен на «Курск» с подводной лодки проекта 945 «Барракуда» и поднялся на борт буквально за два дня до выхода в море.

Без командира БЧ-3 корабельный боевой расчет К-141 готовился к своему последнему походу в учебном центре. Этим, в частности, объясняется решение командования отправить в море с экипажем старшего офицера, исполнявшего обязанности флагманского минера дивизии подводных лодок. В отличие от командира БЧ-3, он хотя бы прошел теоретический курс в учебном центре ВМФ и закрепил полученные знания на тренажере, но в море никогда не стрелял.

Не вина подводников, а беда, что начальники не подготовили их к обслуживанию самой мощной в Военно-Морском Флоте и самой сложной торпеды 65-76А. Учитывая это обстоятельство, напрашивается вывод: «Курску» нельзя было планировать стрельбу «толстушкой». Но в рамках комплексной боевой подготовки спланировали еще и испытание управляемой самонаводящейся электрической торпеды УСЭТ-80 калибра 533 миллиметра, произведенной на заводе «Дагдизель» в городе Каспийске. Экипаж не стрелял УЭСТ с 1998 года. На время испытаний к экипажу прикомандировали военпреда и гражданского специалиста с завода «Дагдизель».

Все это свидетельствует: кому-то очень хотелось блеснуть на докладе в Москве, сказав, что «Курск» выполнил сразу два сложнейших упражнения – стрельнул 650-миллиметровой торпедой, которой никогда не стрелял, и провел испытания модернизированной 533-миллиметровой торпеды. Можно было бы сообщить о боевой удали экипажа, о выдающейся штабной работе по составлению уникального плана, наконец, об экономии материально-финансовых средств, так как одним махом решалось множество задач. Так и было, но не хватало главного – систематической, повседневной работы без авралов и шапкозакидательства.

Немногих оставшихся в дивизии специалистов перебрасывали из экипажа в экипаж, латая дыры в штатном расписании. Если экипаж неполный – у него нельзя принимать курсовую задачу. Из-за штатно-должностной чехарды с прикомандированиями специалисты не успевали выполнять в полном объеме регламентное обслуживание своей материальной части. Впрочем, слово «своей» здесь неуместно. Когда спеца перебрасывают с одной ПЛ на другую, у него не может быть своей материальной части ни на одной лодке.

Начало трагедии

Здесь мы подошли к самой главной беде того времени – очковтирательству. За восемь месяцев до трагедии на «Курске» должны были провести проверку и обезжиривание торпедного инструмента, воздушных шлангов и систем технического воздуха. На акте проверки стоит дата 15 декабря 1999 года и подписи членов корабельной комиссии, командира подводной лодки. Но адмирал Рязанцев утверждает, и повторял это не один раз: «Подписи членов комиссии и командира подводной лодки поддельные».

А было ли обезжиривание? Это важная отправная точка расследования причин катастрофы, произошедшей через восемь месяцев после данной процедуры. Дело в том, что перекись водорода при соприкосновении с органическими маслами, металлической стружкой, грязью и пылью начинает бурно разлагаться. Этот процесс заканчивается взрывом.

В сохранившемся вахтенном журнале есть запись командира БЧ-3 о том, что 11 августа торпедисты произвели «подбивку» воздуха высокого давления (ВВД) в воздушный резервуар. Если Рязанцев прав, то в воздушный резервуар практической торпеды попала грязь, скопившаяся в трубопроводах и шлангах за время их бездействия. Пока торпеда лежала на стеллаже и запирающий воздушный клапан на ней был закрыт, а на воздушном курковом кране стояли предохранительные устройства, – «толстушка» вела себя смирно. Но перед загрузкой в торпедный аппарат № 4 на ней открыли запирающий клапан, сняли первую ступень предохранения куркового крана, подвели к нему ВВД и в таком состоянии загрузили торпеду. В момент погрузки должны были проверить положение курка и его фиксацию предохранительным устройством. Если курковый зацеп был хотя бы чуть-чуть приподнят, воздух начал поступать в трубопроводы торпеды и в пусковые баллоны топлива и окислителя.

Как следует из материалов уголовного дела, в 11 часов 20 минут командир АПЛ «Курск» дал команду окончательно приготовить торпедный аппарат № 4 к стрельбе. Задняя его крышка закрыта на кремальерный замок. Кольцевой зазор – пространство между внутренней поверхностью аппарата и корпусом торпеды – заполнен водой. В отсеке ждут команду «Пли!». В это время происходит первый взрыв…

В 1986 году на К-219 в Северной Атлантике в закрытой шахте № 6 взорвалась баллистическая ракета. Она разорвала крышку, но сама шахта уцелела. На «Курске» был разрушен весь торпедный аппарат за пределами прочного корпуса. Остается загадкой, почему заднюю крышку аппарата внутри прочного корпуса отбросило с такой силой, что она пролетела через весь отсек и вварилась в переборку между первым и вторым отсеками. «Была или открыта, или в закрытом состоянии, но с отдраенной кремальерой», – пишет Валерий Рязанцев о крышке в своей книге «В кильватерном строю за смертью».

Адвокат Борис Кузнецов в книге «Она утонула…» сообщает, что в беседах с Артуром Егиевым, в то время – следователем по особо важным делам Главной военной прокуратуры, они много раз обсуждали варианты развития событий. «Торпедисты могли просто недокрутить… Но более вероятной представляется другая причина: как только они начали отворачивать кремальеру, чуть ослабив жим крышки, огонь, сорвав ее, под огромным давлением вырвался из аппарата в 1-й отсек». И уточняет: «Кремальера на задней крышке торпедного аппарата была недовернута на два часа».

В свою очередь генеральный прокурор РФ Владимир Устинов в своей книге «Правда о «Курске» пишет: «Задняя крышка была задраена. Взрыв топливной смеси внутри аппарата выбил эту крышку. Но вся загадка заключается в том, что этого не должно было случиться!».

Теперь уже никто и никогда не узнает, почему взрыв сорвал заднюю крышку торпедного аппарата. Если бы не сорвал – подводники вернулись бы в Видяево к своим семьям и жили более или менее счастливо до, образно говоря, следующей игры в русскую рулетку.

Без преступления нет наказания

По плану боевой подготовки в августе 2000 года предстояло провести сбор-поход кораблей под руководством командующего флотом. Главной фишкой мероприятия должна была стать отработка действий кораблей авианосной многоцелевой группы (АМГ), которой через два месяца предстояло отправиться на боевую службу в Средиземное море.

Вероятно, средств обеспечения не хватило, поэтому, как это бывало не раз в предыдущие годы, при старом командовании, решили провести сбор-поход в форме комплексной боевой подготовкой сил АМГ, не установленной ни одним служебным документом. План мероприятия в Главный штаб не представляли, главком ВМФ план не утверждал. Наверное, его это полностью устраивало. Ведь вся ответственность в этом случае ложилась на командующего флотом.

Вместе с ним за гибель «Курска» ответили еще 13 высших и старших офицеров. Правда, наказание было мягким – кого-то отправили в отставку, кто-то даже получил хорошие должности в Москве и Санкт-Петербурге. Вывести адмиралов из-под уголовной ответственности было политическим решением.

«Что греха таить: мы же знаем, в каком состоянии тогда находились Вооруженные силы. Откровенно говоря, ничего удивительного нет. Но трагедия колоссальная, столько людей погибло», – сказал президент России в фильме Андрея Кондрашова «Путин» через много лет после гибели «Курска».

Сегодня мы с болью в сердце вспоминаем об этой национальной трагедии, как и о многих других, случившихся в отечественном подводном флоте. Но боюсь, что ее уроки так и не выучены. Уже другой командующий Северным флотом через два года после катастрофы не мог не исполнить абсурдную директиву главкома ВМФ от 2002 года № ДФ-04, требовавшую в срочном порядке, буквально за три месяца, перевести из Гремихи в завод «Нерпа» 10 аварийных атомных подводных лодок. В результате возникшей спешки К-159 утонула, забрав с собой жизни девяти подводников.

1 июля 2019 года на атомной глубоководной станции АС-31, находившейся на полигоне боевой подготовки Северного флота, произошло возгорание и взрыв аккумуляторов нового типа. Погибли 14 акванавтов, в том числе два Героя России. Еще четырем это звание было присвоено посмертно.

Служба подводников – тяжелее и опаснее, чем у космонавтов на орбите. С Международной космической станции всегда можно вернуться на землю на пристыкованных к ней кораблях, а всплыть из глубины в спасательной камере и остаться в живых удалось только одному человеку – мичману Виктору Слюсаренко. Космонавтов готовят к каждому полету в течение нескольких лет, а подводников к походу – несколько недель, если не дней. У космонавтов одновременно готовят к полету основной и дублирующий экипаж, а на подводниках экономят. Хотя был короткий период в истории флота, когда пытались иметь по два экипажа на каждом ракетном подводном крейсере стратегического назначения, да еще и технический в придачу, чтобы он обслуживал и содержал материальную часть в период между походами. В начале 90-х от такой роскоши отказались. Кто знает, быть может, в таком случае удалось бы избежать многих авралов, очковтирательства, формального выполнения регламентных работ.

Стране нужно, чтобы подводники возвращались домой живыми и здоровыми, успешно выполнившими поставленную задачу. Особенно это нужно их семьям.