Глава 2. Соперничество усиливается

Глава 2. Соперничество усиливается

Спустя 15 лет после урегулирования, которого не было, – ознаменовавшего окончание холодной войны, – шансы выстроить новый, инклюзивный порядок в Европе и Евразии были упущены.

В 2004 г. произошел «большой взрыв» расширения евроатлантических институтов – прибалтийские государства и несколько соседних стран вступили в НАТО и Европейский союз⁹⁹. Западный щит теперь распространялся вглубь зоны доминирования бывшего Советского Союза. Но в тот период можно было заметить лишь намеки на яростную вражду, которая приведет к войне на Украине через 10 лет. Россия была недовольна происходившим после 1989 г. и часто демонстрировала это неудовольствие. Тем не менее у нее сложились многоуровневые взаимозависимые отношения с ЕС и его странами-членами, функционировал диалог с США, и даже велось определенное сотрудничество с НАТО. Хотя Москва настороженно относилась к деятельности Запада в постсоветской Евразии, соперничество оставалось слабым по сравнению с тем, что мы видим сегодня.

Спустя несколько лет после «цветных революций» напряженность вокруг геополитики и геоидей достигла беспрецедентного уровня. Кульминацией стала пятидневная война между Россией и Грузией в августе 2008 года. Затем фокус внимания переместился на геоэкономику – ЕС стал действовать более активно, а Россия всерьез занялась реализацией планов региональной экономической интеграции. Комплекс факторов несколько ослабил напряженность в период «перезагрузки», однако соперничество обострилось и укоренилось в политическом ландшафте.

«Холодный мир» разваливается

Хрупкая, зыбкая и в основном неофициальная система отношений, сложившаяся в постсоветской Евразии с 1990-х гг., отражала относительное доминирование России в регионе, ограничения соперничества России и Запада и общее понимание того, что российские институты и практики постепенно приближаются к западным. Владимир Путин в первые годы у власти придерживался – по крайней мере в риторике – логики сближения, но к 2003-2004 гг. повел российскую политическую систему по более авторитарному пути. Рассуждения политиков и экспертов (как западных, так и российских) о том, что Россия в конце концов встроится в западную институциональную систему, еще не прекратились, но казались все менее правдоподобными.

Именно «цветные революции» 2003-2005 гг., прежде всего «оранжевая революция» на Украине в 2004 г., запустили процесс разрушения холодного мира. Падение режимов, являвшихся частью статус-кво в регионе, свидетельствовало об ослаблении российского влияния. Инстинктивно противоположная реакция России и Запада на эти события говорила о том, что на горизонте маячит более жесткое соперничество.

«Цветные революции» укрепили взаимосвязь геополитики и геоидей в регионе. Москва предпочла интерпретировать волнения у соседей как инструмент западной, а конкретно – американской политики. Это орудие, утверждали высокопоставленные политики, используется, чтобы сместить действующие правительства, проводящие курс, противоречащий интересам США, и посадить на их место фигуры, которые будут выполнять американские требования, или, предположительно, чтобы создать хаос, если все остальное не удастся. Согласно этой точке зрения, «цветные революции» были особенно коварными, поскольку преследовали политические цели под прикрытием универсальных принципов демократии и прав человека. Иными словами, западные идеи – замаскированная геополитика¹⁰⁰. Российские военные аналитики вывели схему этой целенаправленной политики: сначала спонсирование и подготовка западными правительствами оппозиционных движений, затем процесс делегитимации действующей власти, протесты и т.д. и, наконец, заключительный этап – приведение к власти марионеточного режима¹⁰¹.

В российском изложении событий обнаруживаются немалые несоответствия. Мы выделим три. Во-первых, народные выступления в указанных странах происходили преимущественно из-за недовольства дурным управлением, а не из-за интриг иностранцев. Во-вторых, они происходили в разных обстоятельствах и привели к разным результатам. В Грузии Россия была вовлечена в процесс урегулирования политического кризиса больше, чем страны Запада. В Киргизии поведение нового правительства Курманбека Бакиева по отношению к России и Западу не изменилось по сравнению со старым режимом. На Украине (см. ниже) прозападная риторика опережала прозападную политику. В-третьих, степень вовлеченности Запада и в особенности участие Вашингтона в управлении последствиями народных выступлений чрезвычайно преувеличены.

О белых пятнах и игнорировании некоторых фактов в российском изложении событий не стоит говорить. Ощущение угрозы не требует логических построений, достаточно, чтобы оно укоренилось в политическом истеблишменте данной страны. Консенсусная точка зрения в Москве заключалась в том, что Запад во главе с США раздувает «цветные революции» в постсоветской Евразии, чтобы невоенными средствами добиться такого же результата, как операция «Иракская свобода» – смены режима. Справедливости ради скажем, что доля истины в таких рассуждениях есть. Соединенные Штаты и Европейский союз действительно занимались подготовкой некоторых активистов и партий, которые пришли к власти в результате революций, и нередко участвовали в достижении политического компромисса¹⁰². Более того, некоторые американские чиновники требовали признания их участия в событиях, а иногда они же преуменьшали роль США¹⁰³. В случае с «революцией роз» и «оранжевой революцией», а также последующими аналогичными событиями в регионе, пришедшие к власти правительства были, грубо говоря, более прозападными, чем их предшественники. На Украине президент Ющенко и его соратница по революции и премьер-министр Юлия Тимошенко некоторое время являлись сторонниками членства в НАТО и ЕС и выступали против более тесных связей с Россией. Когда они пришли к власти, действительно произошел сдвиг во внешней политики Украины. Кучма в свое время пытался извлечь максимальные выгоды из балансирования между Россией и Западом; новое правительство сфокусировалось на Западе.

Таким образом, внутренняя политика в регионе стала ареной соперничества России и Запада. Оно касалось как геоидей, так и геополитики. Для Москвы борьба была связана с сохранением внутренней стабильности, поскольку непреложной истиной считалось, что политические изменения в соседних странах могут быть использованы для подрыва основ российской власти. Для Запада «цветные революции» также укрепляли взаимосвязь геополитики и геоидей. Термин «прозападный» стал синонимом слова «демократический» в характеристике местных политических сил. Демократические политические изменения были неразрывно связаны с геополитическими выгодами, и многие считали Россию препятствием и для того, и для другого.

Такой образ мыслей знаком многим западным политикам: в Центральной и Восточной Европе демократизация и рыночные реформы сочетались с геополитическими перестановками в их пользу. В постсоветской Евразии обстоятельства представлялись совершенно иными, и предполагаемая взаимосвязь с геоидеями часто уводила политику Запада в неверном направлении. В конечном итоге ни одна «цветная революция» не стала демократическим прорывом¹⁰⁴. В Киргизии, слабо вовлеченной в борьбу России и Запада, сформировался более репрессивный режим, чем при Акаеве, и в 2010 г. Бакиева свергли так же, как и его предшественника. На Украине после «оранжевой революции» режим оказался менее репрессивным, чем при Кучме, но его лидеров никак нельзя было назвать демократическими – во многом они вели себя так же, как предшественники. Коррупционные практики не изменились, ничтожно мало было сделано для обеспечения верховенства закона. В Грузии правительству Саакашвили удалось добиться впечатляющих результатов, особенно в сфере борьбы с мелкой коррупцией, но не в обеспечении плюрализма и защиты прав человека. Иллюзии должны были развеяться после подавления протестов и захвата крупнейшего независимого телеканала страны в ноябре 2007 года. Запад часто утверждает, что он обличает авторитарные режимы за авторитаризм, но нередко, как в случае с Грузией в 2007 г., игнорировал отступления от демократических принципов тех правительств, что поклялись ему в лояльности¹⁰⁵.

В годы после «цветных революций» Россия перешла к контрреволюционной политике в регионе. Это было широко и неверно истолковано как отказ от демократических норм¹⁰⁶. Доказательств в пользу такого мнения немного. Российские власти, цинизм которых, кажется, не знает границ, не рассматривают своих соседей исключительно сквозь призму идеологии. Их цель – дружественные соседи, т.е. государства, лидеры которых не настроены враждебно по отношению к России. Как эти лидеры пришли к власти и как функционируют их политические институты – не имеет особого значения. Как писал один из нас, «Россия скорее была индифферентна к авторитаризму в своей бывшей империи – в основном доморощенному, – чем активно его поддерживала. Нет никакой систематической корреляции между типом режима и отношениями с Россией»¹⁰⁷.

Контрреволюционный поворот в политике Москвы был обусловлен осознанием того, что революционные смены режимов стали инструментом Запада для подрыва российских интересов. Москва уже не могла отличить демократическую смену режима (как это формулировал Запад) от потери влияния. Геополитика и геоидеи безнадежно переплелись. Как продемонстрировали дальнейшие события, смесь оказалась взрывоопасной.

Но Москва не ставит перед собой задачу продвигать авторитаризм по аналогии с демократической повесткой ЕС и США. Любая политика продвижения норм предусматривает не только постулирование предпочтений, но и применение средств их достижения. Россия не демонстрировала ни того, ни другого¹⁰⁸. В более широком смысле, простая дихотомия между альтруистическим продвижением демократических норм Западом и намеренной поддержкой авторитаризма Россией не соответствует действительности. К этому периоду региональное соперничество на трех фронтах – в геополитике, геоэкономике и геоидеях – стало определяющим в принятии решений с обеих сторон.

Первоначальная реакция Москвы на «оранжевую революцию» оставалась относительно сдержанной. Конечно, России не нравилась революционная форма политических изменений и появление правительства с недружественной политической повесткой. Но Путин не предпринимал попыток изолировать лидеров «оранжевой революции». Ющенко пригласили посетить Москву в феврале 2005 г., а Путин с ответным визитом побывал в Киеве в марте того же года. Он встретился с Ющенко и Тимошенко, которые, казалось, боролись за его расположение¹⁰⁹. Результатом встречи президентов стала договоренность о создании Комиссии Путин – Ющенко, которая должна была контролировать деятельность различных рабочих групп, а также одобрение плана работы на год.

Новое правительство в Киеве не вышло из ЕЭП, продвигаемого в тот период Россией интеграционного формата, и следовало подходу Кучмы – длительные переговоры и минимум твердых обязательств. Тогда Россия не считала присоединение к ЕЭП и стремление к европейской интеграции взаимоисключающими вариантами. Как заявил Путин в ходе визита в Киев в марте 2005 г., «абсолютно ложным тезисом являются высказывания о том, что Единое экономическое пространство – это движение в одну сторону, а совместная работа с Евросоюзом – в другую сторону». Далее он заговорил о планах создания четырех общих пространств с ЕС, одно из которых – общее экономическое пространство, «по сути, гармонизация российского и европейского законодательства». Если Москва и Киев будут сотрудничать на этом направлении, это «создаст предпосылки» для движения Украины «в сторону Европы»¹¹⁰. Действительно, в тот период экономическая координация России с ЕС находилась на более продвинутом уровне, чем у Украины. Отношения Евросоюза с Киевом больше напоминали формат «донор – реципиент»; в докладе Еврокомиссии 2004 г. подчеркивался статус ЕС как крупнейшего донора Украины, о будущей интеграции говорилось абстрактно¹¹¹. В аналогичном документе Еврокомиссии об отношениях с Россией описывался план создания общего «открытого и интегрированного рынка» и определялся комплекс шагов, включая стандартизацию промышленных товаров, регулирование в сфере интеллектуальной собственности, конкуренции и др.¹¹² 

Тем не менее Кремль не был готов субсидировать украинское правительство, которое теперь явно стремилось к членству в НАТО и ЕС и только на словах поддерживало российскую интеграционную повестку. Мировые цены на нефть устанавливали новые рекорды, постоянно росла цена, которую европейские потребители платили «Газпрому», российскому государственному энергогиганту, за природный газ. Соответственно, взлетела цена субсидий, которые Россия предоставляла Украине, а вместе с ней и издержки неиспользованных возможностей при сохранении этой практики. К концу 2005 г. Украина платила за газ в четыре раза меньше, чем европейские клиенты «Газпрома»¹¹³.

Не видя стимулов поддерживать новое правительство в Киеве, Кремль не пожелал отдавать распоряжение «Газпрому» занизить рыночную цену экспорта для Украины. В ходе переговоров о продлении контракта в конце 2005 г. «Газпром» стремился аннулировать субсидированную цену, если Киев не согласится на создание газотранспортного консорциума, в который войдет украинская газотранспортная система. Киев отверг предложение «Газпрома» и пригрозил направить украинским потребителям газ, предназначенный для Европы, если компромисс не будет найден. 1 января 2006 г. Россия прекратила поставки газа на Украину, когда истек крайний срок, но быстро возобновила их после того, как Украина начала отбор газа, предназначенного для Европы, и в нескольких странах в трубах упало давление. Были достигнуты договоренности: теневая посредническая структура «РосУкрЭнерго» получила полномочия регулировать двусторонние газовые отношения, что в равной степени обогатило группы инсайдеров в Москве и Киеве.

СМИ, освещавшие те события, называли действия России использованием газа как политического оружия. В реальности все было гораздо сложнее. Прекращение щедрых субсидий вряд ли можно назвать наказанием. Кроме того, непонятно, какие политические цели могла преследовать Россия, помимо отчуждения общества и элит ЕС и Украины. Более убедительное объяснение – Россия начала применять двусторонний подход в вопросе экспорта газа своим соседям: дешевый газ только странам, готовым участвовать в российских интеграционных проектах и совместно управлять газовыми активами, для остальных – коммерческие условия без сантиментов. В начале 2006 г. только Беларусь, присоединявшаяся ко всем объединениям во главе с Россией и уступившая «Газпрому» контроль над своей газовой монополией, избежала повышения цены.

Первая российско-украинская «газовая война» продемонстрировала готовность Москвы прибегать к экономическому давлению, если она считает поведение соседа неправильным. Довольно часто такая тактика имеет эффект бумеранга. Даже если на короткий период эти меры обеспечивают послушание, в долгосрочной перспективе издержки от потери доверия и доброй воли, особенно учитывая исторически обусловленное ощущение угрозы, перевешивают выгоды. Российская политика в регионе редко принимала во внимание такие факторы.

Москва продолжала применять дипломатию экономического принуждения в регионе в последующие годы. Мотивы, если судить по обстоятельствам, варьировались от наказания за якобы плохое поведение до продавливания уступок на переговорах по другим вопросам. Москва редко заявляла свои цели открыто, придумывая абсурдные истории для общественного потребления. Только в 2006 г. обвинения в нарушении санитарных норм привели к запрету импорта молочных продуктов, мяса и птицы из Украины (январь), грузинского и молдавского вина (март) и минеральной воды из Грузии (май). Позже в том же году в ответ на арест четырех предполагаемых российских шпионов в Грузии Москва прекратила транспортное сообщение с Тбилиси и депортировала мигрантов на фоне антигрузинской кампании. В 2006-2007 гг. произошло два энергетических конфликта с Беларусью, включая прекращение поставок нефти. С точки зрения большой стратегии о значимых вопросах речь не шла. Как отмечают Рилка Драгнева и Катарина Волчук, у Москвы выработался рефлекс «применения селективных точечных санкций против государств, проводивших в отношении России недружественную, по ее мнению, политику»¹¹⁴. Диапазон тактических целей в этих эпизодах был широким. Если обобщать, то действия России не принесли существенных плодов, не говоря уже о стратегии регионального доминирования.

То, что принято называть «мягкой силой» России в прилегающем к ней регионе, стало фокусом внимания в период после «цветных революций». Но классическое определение мягкой силы по Джозефу Наю – «способность добиваться желаемого посредством симпатии и привлекательности, а не принуждения» – никогда в полной мере не подходило к политическим практикам России. Спустя менее двух месяцев после «оранжевой революции» Путин создал управление по межрегиональным и культурным связям с зарубежными странами в администрации президента, перед которым была поставлена задача укреплять связи с соседями – бывшими советскими республиками. Первым руководителем управления стал Модест Колеров, создатель новостного сайта Regnum, который имел явную антизападную направленность и специализировался на тех же странах-соседях. Пророссийские неправительственные организации функционировали по всему региону, включая такие чувствительные точки, как Приднестровье и Крым. Группы активистов этих НПО организовали протесты, помешавшие запланированным учениям НАТО и Украины в крымском порту Феодосия в 2006 году. Утверждения, что российские власти финансируют НПО в регионе, постоянно встречались в западных аналитических документах. Доказательства в лучшем случае были косвенными. Недостаток точных данных – часть проблемы: некоторые группы безусловно получали средства от России, но сама непрозрачность договоренностей предполагала враждебные намерения и усугубляла ощущение угрозы. Хотя действия Москвы напоминали средства мягкой силы Запада, им недоставало прозрачности, зато имелись скрытые нюансы. Это скорее напоминало «мягкое принуждение», по выражению Джеймса Шерра, чем мягкую силу¹¹⁵. Даже попытки привлечь соотечественников казались коварным замыслом¹¹⁶.

«Цветные революции» стали катализатором жесткого западного, особенно американского подхода к региону. В Вашингтоне в администрации Буша и вокруг нее образовалась группа влиятельных сторонников дальнейшего расширения евроатлантических институтов. Самым высокопоставленным представителем этой группы был тогдашний вице-президент Дик Чейни, который, как он сам написал в мемуарах, «был убежден, что Соединенные Штаты должны играть более активную роль в интеграции Украины и других бывших советских государств с Западом»¹¹⁷. В группу также входили те, кто находился на передовой первой волны расширения НАТО. Один из них, Рональд Асмус, открыто заявлял в 2005 г.:«“Оранжевая революция” открыла возможности для пересмотра карты Европы и Евразии… Упрочнение связи Центральной и Восточной Европы с Западом стало огромным стратегическим достижением… “Оранжевая революция” теперь предоставляет нам исторический шанс расширить ту же степень мира и стабильности дальше на восток на Украину, возможно, вдоль Черного моря и в конечном итоге, может быть, на саму Россию… Упрочнение связи Украины с Западом должно стать следующим шагом в завершении строительства Европы и евроатлантического сообщества».

Он полагал, что Украине может быть предложен план действий по подготовке к членству в НАТО «не позднее чем на следующем саммите альянса в 2006 г.»118. Для этой группы расширение сферы НАТО было неразрывно связано с продвижением демократии. Сам Буш писал в мемуарах: «Я рассматривал расширение НАТО как мощный инструмент продвижения дела свободы»¹¹⁹.

Период практически неоспариваемого доминирования России среди внешних акторов в регионе очевидно подходил к концу. Запал был подожжен. Амбициозная идея – воспользоваться моментом после «цветных революций» – постепенно овладевала умами в некоторых западных столицах. Реализации этой идеи – в контексте слияния номинальной демократизации, назойливо рекламируемой геоидеями, с геополитическими выгодами – способствовала смена руководителей в Киеве и Тбилиси; новые лидеры более умело, чем их предшественники, доносили свое послание до Запада. Провокационная риторика усилила паранойю России по поводу намерений Запада. В мае 2006 г. Чейни сказал, выступая в Вильнюсе: «Система, которая принесла такие большие надежды на берега Балтики, может принести подобные надежды на берега Черного моря и дальше. То, что является истиной для Вильнюса, истинно для Киева и Тбилиси, истинно для Минска и Москвы»¹²⁰. Можно только вообразить реакцию на эти заявления в Кремле.

Тем не менее на Западе не было консенсуса по поводу официального приглашения новых кандидатов на членство из постсоветской Евразии. В НАТО противники приглашения Украины одной из причин называли отсутствие общественной поддержки членства¹²¹. Поэтому администрация Буша подталкивала украинские власти «более активно воздействовать на общество, вести просветительскую кампанию о НАТО и о том, почему присоединение к альянсу отвечает национальным интересам Украины»¹²². Таким образом, Вашингтон выходил далеко за рамки поддержки устремлений Украины, как неоднократно утверждал. США воспринимали эти устремления избирательно, концентрировались на том, чтобы воздействовать на часть местных элит, а не на общество в целом, пытаясь изменить эти устремления.

Администрация Буша также стала более активно поддерживать ГУАМ. Поддержка выражалась в участии высокопоставленных чиновников во встречах США – ГУАМ и существенном увеличении финансовой помощи¹²³. Трудно интерпретировать эту поддержку иначе как попытку укрепить внутрирегиональные связи без участия России.

Рост напряженности начал сказываться на региональной архитектуре безопасности. На саммите ОБСЕ в Стамбуле в ноябре 1999 г. было подписано Соглашение об адаптации Договора об обычных вооруженных силах в Европе (А/ДОВСЕ), модернизирующее договор 1990 г. в целях повышения доверия и безопасности после холодной войны. На том же саммите Москва взяла на себя обязательства вывести оставшиеся воинские подразделения из Грузии (поэтапно) и Молдовы (к концу 2002 г.). Москва ратифицировала новый договор, который нравился ей больше первоначального, но не спешила с выводом войск. В 2002 г. страны НАТО договорились формально увязать ратификацию А/ДОВСЕ с выполнением Россией ее обязательств. К 2003 г. ежегодные саммиты ОБСЕ, Совета Россия – НАТО (консультативный орган, учрежденный в 2002 г.) и встречи по имплементации ДОВСЕ омрачались полемикой между Россией и Западом по поводу так называемых Стамбульских обязательств. Вывод российских войск из Молдовы был приостановлен в марте 2004 г. и так и не возобновился. Грузию российские войска покинули к ноябрю 2007 года.¹²⁴ Однако к этому моменту режим ДОВСЕ в целом находился на грани срыва.

Россия не хотела уступать позиций в Молдове после провала меморандума Козака и своих усилий по урегулированию конфликта в 2003 году. Но Запад, в особенности США, казалось, был готов применить увязку ратификации А/ДОВСЕ со Стамбульскими обязательствами, чтобы вытеснить российскую армию из региона и добиться урегулирования длительных конфликтов. В Молдове военное присутствие было двояким: остатки 14-й армии, охранявшие военные склады, и российский контингент миротворческих сил (МС), созданных по соглашению о прекращении боевых действий в Приднестровье в 1992 году. В НАТО никто из союзников не оспаривал тот факт, что Стамбульские обязательства распространяются на 14-ю армию, но по поводу миротворцев единого мнения не было. США настаивали, что связь есть, и предлагали заменить МС многонациональным контингентом ЕС и России¹²⁵. Позиция Вашингтона заключалась в том, чтобы вынудить Москву принять условия по конфликту в Приднестровье и военному присутствию там, затягивая ратификацию А/ДОВСЕ, которой так стремилась добиться Россия. Гамбит не удался.

В апреле 2007 г. Путин в ежегодном послании парламенту объявил о моратории на исполнение Россией первоначального ДОВСЕ, видимо, чтобы заставить НАТО ратифицировать А/ДОВСЕ. Он обвинил Запад в «попытках добиться односторонних преимуществ», используя «надуманные предлоги, чтобы не ратифицировать [А/ДОВСЕ]» и при этом «наращивая вокруг наших границ систему военных баз»¹²⁶. В декабре того же года Россия приостановила исполнение ДОВСЕ, но ни одна страна НАТО так и не ратифицировала А/ДОВСЕ¹²⁷.

Этот инцидент отражал пагубный характер ужесточившегося регионального соперничества. В вопросе о региональной безопасности и Россия, и Запад выбрали негибкие позиции с нулевой суммой и были настроены придерживаться их, вместо того чтобы начать переговоры о компромиссном решении. В итоге попытка России заставить страны НАТО ратифицировать А/ДОВСЕ провалилась, а Запад не добился прогресса по замороженным конфликтам. Прозрачность и контроль за выполнением первоначального ДОВСЕ были утеряны, а Молдова упустила шанс избавиться от нежелательного российского военного присутствия.

Больше никаких Ялт

Разрушение режима контроля за обычными вооружениями обострило напряженность между Россией и Западом в 2007-2008 годах. Тон задала речь Путина на Мюнхенской конференции по безопасности в феврале 2007 г., в которой он детально проанализировал и осудил различные аспекты внешней политики Соединенных Штатов. Конфронтация усилилась еще более в феврале 2008 г., когда Косово провозгласило свою независимость от Сербии и было признано США и многими их европейскими союзниками. Россия оставалась резко против и предупреждала, что дипломатическое признание независимости Косово будет иметь последствия для непризнанных образований в постсоветской Евразии. Тем временем возник еще один конфликт – вокруг перспектив предоставления Украине и Грузии Плана действий по членству в НАТО (ПДЧ).

ПДЧ, введенный в 1999 г., представлял собой запутанную бюрократическую процедуру для стран-кандидатов и содержал условия присоединения к альянсу. ПДЧ не означал автоматического членства в НАТО, окончательное решение по стране-кандидату было политическим и принималось единогласным голосованием союзников. Но из-за накала напряженности в 2008 г. представители России и Запада рассматривали ПДЧ как эквивалент вступления в альянс и заняли жесткие позиции. В феврале 2008 г. замглавы МИД России предупредил американского посла в Москве, что «Россия не рассматривает предоставление ПДЧ как “технический” шаг. Это будет стратегический вызов с серьезными стратегическими последствиями… [Это] повлияет не только на российско-украинские и российско-грузинские отношения, но и на партнерство России с США»¹²⁸. Такие заявления только укрепляли поддержку ПДЧ в Вашингтоне. Тогдашний госсекретарь Кондолиза Райс вспоминает: «Для Запада, учитывая давление, которое Россия оказывала на Грузию, притязания правительства Михаила Саакашвили на включение в ПДЧ выглядели вполне оправданными – как противовес России»¹²⁹. ПДЧ стал идеальным показателем уровня напряженности в регионе.

Развязка произошла на саммите НАТО в Бухаресте (Румыния) в апреле 2008 года. За несколько месяцев до события разгорелись споры по вопросу о ПДЧ внутри НАТО. Участники альянса разделились на противников во главе с Германией и Францией и яростных сторонников, включая страны Центральной и Восточной Европы и США. По мнению последних, вопрос о ПДЧ стал проверкой на готовность противостоять российскому влиянию в Грузии, на Украине и в постсоветской Евразии в целом. Как пишет Асмус, сторонники ПДЧ «необязательно были заинтересованы в деталях: завершит Грузия свои реформы или нет». «Они считали необходимым принять и поддержать Грузию в этот критический момент, когда многое висело на волоске, и дать Москве понять, что ей пора отступить»¹³⁰.

Администрация Буша публично продавливала вопрос о ПДЧ во время визита президента на Украину по пути в Бухарест. В ходе совместной пресс-конференции с Ющенко Буш заявил: «Ваша страна приняла смелое решение [запросить ПДЧ] и Соединенные Штаты всецело поддерживают вашу заявку. В Бухаресте на этой неделе я продолжу четко разъяснять позицию Америки. Мы – за ПДЧ для Украины и Грузии». Он добавил, что недавно сказал то же самое Путину в телефонном разговоре: «Вам не нужно этого бояться, господин президент. Я имею в виду, в конце концов, НАТО – это миролюбивая организация, НАТО – организация, которая помогает демократиям процветать. Хорошо, когда у ваших границ находятся демократии»¹³¹. Путин и его советники не воспринимали распространение геоидей в таком же розовом цвете.

На саммитах НАТО редко ведутся содержательные переговоры по важным вопросам. Чиновники среднего уровня обычно согласовывают все пункты повестки заблаговременно, поэтому саммит – церемониальное мероприятие, на котором лидеры одобряют подготовленные для них тексты. Саммит в Бухаресте стал совершенно иным, консенсуса по предоставлению ПДЧ Грузии и Украине не было. Дебаты на уровне министров иностранных дел продемонстрировали изменения внутри альянса. Динамика имела конкретный источник – присоединение к НАТО 10 стран Центральной и Восточной Европы в 1999 и 2004 годах. Когда глава МИД Германии высказал опасения по поводу ПДЧ, польский коллега накричал на него: «[ПДЧ] – это вопрос национальной безопасности для нас. А теперь вы приходите и говорите нам, что больше беспокоитесь за Москву, чем за своих союзников»¹³². В итоге главы государств и правительств пришли к компромиссу: никакого ПДЧ, но в коммюнике саммита говорилось, что Украина и Грузия «станут» членами НАТО в какой-то момент в будущем¹³³. Никогда прежде НАТО не обещало членства странам-кандидатам. Находящиеся под давлением лидеры достигли необходимого компромисса, чтобы избежать дипломатического краха. Но когда переговоры закончились, стало ясно, что решение оказалось худшим из возможных: Бухарестская декларация не давала дополнительной безопасности Украине и Грузии, но при этом укрепляла мнение Москвы о том, что альянс полон решимости включить их в свой состав любой ценой.

Саммит в Бухаресте также продемонстрировал крах двухколейного подхода НАТО к расширению и отношениям с Россией: привлечение новых членов и одновременно выстраивание более широкого партнерства с Москвой в соответствии с Основополагающим актом 1997 года. Вечером того же дня, когда была опубликована декларация, Путин прибыл в столицу Румынии на запланированный саммит Россия – НАТО. Его официальный комментарий говорил о том, что терпение России на пределе: «Появление на наших границах мощного военного блока» будет воспринято как «прямая угроза» безопасности страны. «Заявления о том, что этот процесс не направлен против России, удовлетворить нас не могут»¹³⁴. Государственная дума, нижняя палата российского парламента, вскоре приняла постановление, в котором призвала расторгнуть российско-украинский договор 1997 г., закреплявший территориальную целостность Украины, если Киев получит ПДЧ.

В беседах с лидерами НАТО за закрытыми дверями Путин ясно дал понять, что Россия по-прежнему не воспринимает соседние страны всерьез, отказывая им в праве проводить собственную политику. Грузия, сказал он, глубоко заблуждается, считая, что членство в НАТО разрешит конфликты с сепаратистами. Он также назвал Украину искусственным творением, блажью советских руководителей¹³⁵. (Характеристика, данная Путиным, справедлива, впрочем, и для постсоветской России, которая никогда не существовала в нынешних границах до 1991 г.)

Подобные заявления превратили ведение дискуссий с Москвой о постсоветской Евразии в табу для Запада. Отчасти это было обусловлено своеобразной трактовкой администрацией Буша (и его сторонниками) дипломатии середины XX века. Впервые выступая в Европе в июне 2001 г., Буш сказал: «Мы не будем торговать судьбой свободных народов Европы. Больше никаких мюнхенов, никаких ялт»¹³⁶. Он приравнял Ялтинские соглашения, подписанные «большой тройкой» в конце Второй мировой войны, к Мюнхену 1938 г., примеру продажи беззащитных стран одиозному режиму. Надо отметить, что такая трактовка тенденциозна, если не сказать антиисторична; Красная Армия занимала большую часть Центральной и Восточной Европы, когда были подписаны Ялтинские соглашения¹³⁷. Сегодня, вне верного исторического контекста, считается, что Ялта дала Сталину карт-бланш на установление тиранических режимов по советскому образцу в странах Центральной и Восточной Европы – и этот грех Запада никогда не должен повториться. Проведение аналогий с Ялтой подразумевало, что сотрудничество с Россией неизбежно повлечет за собой навязывание ее соседям решений против их воли, лишение их демократии, независимости и т.д. Когда страны Центральной и Восточной Европы, пережившие травму Ялты, присоединились к евроатлантическим институтам, эта идея получила широкое распространение. Но именно слова Путина и российская политика в целом превратили эту точку зрения в общепринятую позицию.

Назревал еще один геоидейный конфликт. Еще в июне 2001 г. Буш не только заявил, что искать общие точки с России по региональному порядку аморально и вывел максиму «больше никаких ялт», он интерпретировал то, что его отец называл «Европа единая и свободная», как конкретную политическую повестку. «Все новые демократии Европы, от Балтики до Черного моря, и те, которые находятся между ними, должны иметь равные шансы на безопасность и свободу и равные шансы присоединиться к европейским институтам, которые есть у старых демократий Европы». Неожиданно оказалось: чтобы континент был «единым и свободным» (вскоре добавился пункт «живущим в мире»), каждая страна должна вступить в западный клуб. Точнее, все, кроме одной: «Великие институты Европы – НАТО и Европейский союз – могут и должны строить партнерство с Россией», но не более того¹³⁸. Как только Россия всерьез занялась собственной повесткой региональной интеграции, предложив «государствам-лимитрофам» альтернативу, геоидея «единой, свободной и живущей в мире Европы» вступила в противоречие с другим фаворитом Запада – свободой выбора. Если страна выберет присоединение к российскому клубу, предполагается, что Европа не будет единой и свободной и даже, возможно, не будет жить в мире.

«Размораживание» конфликта

Пока политики общались в Бухаресте, безопасность в Закавказье оказалась под угрозой. В течение нескольких недель после признания независимости Косово Москва публично занялась делами Южной Осетии и Абхазии, двух небольших непризнанных сепаратистских образований в Грузии – вероятно, чтобы продемонстрировать свое недовольство решением по Косово. В период с начала марта по середину апреля 2008 г. правительство РФ объявило, что больше не будет придерживаться решения СНГ 1996 г. об ограничении торговли с Абхазией; Госдума приняла постановление с призывом признать независимость анклавов; Путин подписал указ, открывающий возможности для торговли, транспортного сообщения и политических связей с двумя регионами. Эти шаги являлись преимущественно символическими: санкции СНГ никогда не соблюдались, а связи между Россией и двумя регионами и так существовали. Но эти шаги вызвали панику в Тбилиси, многие полагали, что Россия готовится к аннексии¹³⁹.

В ответ власти Грузии увеличило свое военное присутствие вблизи Абхазии и стало чаще направлять в регион беспилотники. Затем события стали развиваться сумбурно: российский МиГ-29 сбил несколько БПЛА, состоялось оже