Евразийская локальная человеческая цивилизация и военно-политическая коалиция

Для России тенденция усиления противоборства между ЛЧЦ и формирования военно-политических коалиций проявилась в получающей популярность идее евразийской интеграции, которая еще в начале 1990-х годов не привлекала к себе никакого внимания. До 2025 года она, однако, должна получить свое дальнейшее развитие.

При этом ЛЧЦ — очевидный крен в сторону общих систем ценностей и интересов, которые могут объединять не только интересы и ценности, но и средства их обеспечения. В том числе военные и невоенные средства стратегического сдерживания. Причём, если на военно-техническом уровне этот процесс может идти медленно, то на экономическом и цивилизационном — быстрее.

2015 год стал для ЕАЭС годом активного расширения внешнего сотрудничества. Первым событием стала зона свободной торговли (ЗСТ) с Вьетнамом. Соглашение о свободной торговле между ЕАЭС и Вьетнамом вступило в силу в 2016 году. В нем зафиксированы не только торговые, но и инвестиционные договоренности.

В 2016 году процесс расширения внешнего сотрудничества заметно ускорился. На политическом уровне этому процессу придается особое значение в силу российского «разворота на Восток» и бесперспективности замыкания внутри Союза. В настоящее время прорабатываются соглашения о свободной торговле между ЕАЭС и Египтом, Израилем, Ираном и Сингапуром, ведутся переговоры об установлении единого преференциального торгового режима между всеми государствами — членами ЕАЭС и Сербией, а также переговоры о непреференциальном соглашении с КНР. Другие потенциальные партнеры — Индия, Южная Корея, Чили, Таиланд, Южная Африка и т.д.

Рис. 1. Этапы евразийской интеграции[1]

Рис. 2. Международное сотрудничество ЕАЭС: новые соглашения и договоры с третьими странами и региональными объединениями[2]

Ниже мы подробнее рассмотрим собственно российскую политику и стратегию безопасности как средство противодействия политике «новой публичной дипломатии» Запада, но в этом разделе мы должны оговориться, что формируя такую политику в отношении России, правящая элита Запада уже изначально исходит из своих сложившихся представлений о российских способностях и возможных средствах и способах противоборства со стороны России. Эти средства и возможности, надо сказать, достаточно точно оцениваются в многочисленных документах и исследованиях. В частности, например, в докладе РУМО (который был специально подготовлен для новой администрации Д. Трампа в начале 2017 года) «Россия. Военная мощь».

Как известно, эти средства, возможности и способы их применения объединены в Стратегии национальной безопасности России, которая лежит в основе ее Военной доктрины, Внешнеполитической концепции, Стратегии социально-экономического развития и других документов. «Идеологическая база» их применения является доктринальная установка о строгом следовании оборонительного характера «стратегического сдерживания». Напомню, что стратегия (концепция) «стратегического сдерживания» в официальных российских документах исходит из следующих основных положений:

Достижение стратегических целей обороны достигается путем стратегического сдерживания и предотвращения военных конфликтов, совершенствования военной организации государства и т.д. (ст. 34)[5]. Другими словами, стратегические цели обороны достигаются … «предотвращением военных конфликтов».

Сразу же, однако, возникает вопрос: можно ли победить в войне только обороняясь? Причем не только в глобальной войне, но и региональной, локальной или в войне против международного терроризма? Практика последних десятилетий говорит о том, что стратегическая оборона не может привести к победе в региональных, локальных и иных «малых» войнах и конфликтах. Ни в Афганистане, ни в Иране, ни в Осетии, ни в Сирии концепция стратегической обороны не использовалась.

Более того, на постсоветском пространстве, прежде всего на Украине, концепция стратегического сдерживания доказала свою ущербность. В конечном счете, Россия уступает свои позиции там, где она не отказывается от стратегической обороны, а не переходит, как минимум, к контрнаступлению. Именно так произошло в Сирии, где вмешательство ВКС и ВМФ России изменило в 2014–2017 годах негативный сценарий развития ВПО.

Точно такой же вывод можно сделать и о международно-политической области. Известно, например, что 23 сентября 2001 года Совет Безопасности ООН принял резолюцию 1373, на основании который был создан Контртеррористический комитет Совбеза ООН–КТК, объявивший войну мировому терроризму. Была создана и «всемирная антитеррористическая система, куда вошли все разного рода межгосударственные ассоциации, а все 15 членов Совбеза по очереди председательствовали. Результат деятельности к 2010 году оказался практически нулевой[6], а «демократические» революции в арабском мире и на Украине, разделившие террористов на «правильных» и «неправильных», окончательно похоронили эту структуру.

Из сказанного следует, как минимум, два вывода:

— во-первых, обороняясь, даже объединяя крупные государства и ассоциации, эффективно противоборствовать агрессии невозможно, а значит концепция стратегической обороны, как основа стратегического сдерживания, ущербна для национальной безопасности России;

— во-вторых, «право силы» всегда будет эффективнее «силы права» потому, что институты государства, международного сообщества и др. по сути своей консервативны и могут предпринимать не только преимущественно ответные действия, но и инициировать применение силы. Этот «вывод лежит в основе политики «новой публичной дипломатии» Запада.

Применительно к концепции «стратегического сдерживания» это означает, что ее эффективность против использования инструментов силы (особенно невоенных) будет незначительна изначально, а значит планировать такую эффективность для Стратегии национальной безопасности России — глупость.

С этим тезисом, по сути, соотносится и другой постулат и принцип стратегического сдерживания, заложенный в Стратегии национальной безопасности России, который устанавливает, что «В целях обеспечения стратегического сдерживания и предотвращения военных конфликтов разрабатываются и реализуются взаимосвязанные политические, военные, военно-технические, дипломатические, экономические, информационные и иные меры, направленные на предотвращение применения военной силы…»[7].

Другими словами этот принцип говорит о том, что для обороны используются не только военные, но и невоенные средства и способы. Что очень хорошо видно в передаче «невоенных» функций в ведение МО США.

Так, для того чтобы противостоять «настырной и напористой» Москве, в США будет создан специальный центр по борьбе с зарубежной пропагандой и дезинформацией, который как раз и включен в финансирование министерства обороны страны на 2017 год (статья 1259С). Стоимость данного проекта составит $80 млн. В общем и целом, на «сдерживание» России, Минобороны США выделено $3,4 млрд на все будущие мероприятия.

Что же касается непосредственно центра и его работы. Предполагается, что он будет представлять собой межведомственную структуру, в которую войдут специалисты сразу из нескольких министерств. Помимо этого, центр станет частью системы Государственного департамента США. В обязанности задействованных в работе центра людей будут входить:

1. Отслеживание мирового информационного пространства;

2. Выявление в нем сообщений, которые, по мнению ведомства, представляют угрозу для США — не соответствуют истине или ложно трактуют определенные факты;

3. Наполнение информационного поля «контентом», представленным для Вашингтона в выгодном свете.

Помимо этого, ведомство займется распределением грантов на поддержку журналистов, НПО, частных компаний, а также академических институтов, которые занимаются непосредственно сбором информации и борьбой с зарубежной дезинформацией[8].

Таким образом, в конце XX — начале XXI века мы наблюдаем, как при сохранении в целом прежних политических целей происходит смена мест и роли влияния прежних основных субъектов МО — государств, их замещение на новые — ЛЧЦ и центры силы, а также и акторов. При этом качественно меняется роль и значение средств официальной и публичной дипломатии. Цели сохранения контроля над финансово-экономическими и военно-политическими системами в принципе мало отличаются в XXI веке, когда эти системы были окончательно сложены. К ним добавилась новая область — борьба за человека. Но вот средства, с помощью которых западная ЛЧЦ пытается сохранить свой контроль, начинают меняться. Как и прежде, они остаются преимущественно силовыми, но теперь уже в большей степени (назовем — «в целом») — они становятся средствами силового, а не только военного принуждения.

Автор: А.И. Подберёзкин

>>Полностью ознакомится с монографией "Стратегическое сдерживание: новый тренд и выбор российской политики"<<