Беспредельщина, а не полицейщина: Безобидные меры мэра доведут до расстрелов за переход не по зебре
"Я слышу коллег, которые говорят о том, что систему электронных пропусков надо разворачивать на регионы, особенно на близлежащие", – сообщил мэр Москвы и добавил, что её можно развернуть и на другие регионы. По всей видимости, в результате прямой телепатии (потому что цифровизацией это объяснить сложно) 21 регион России успел ещё до выступления Собянина подать заявки в Минкомсвязь о внедрении федеральной системы выдачи цифровых пропусков. Ситуацию в привычной для него строгой, внятной и решительной манере прокомментировал Дмитрий Песков. "Это не вопрос Кремля, это вопрос координационной комиссии, вопрос штаба, который ведёт борьбу с распространением коронавируса", – так ответил глашатай кремлёвского мнения на вопрос о том, насколько было бы правильным распространить практику цифровых пропусков, действующих в Москве и Подмосковье, на остальные регионы. "Ситуация непростая, – со всей ответственностью пояснил позицию Кремля Песков, – и должны приниматься все меры, которые могут быть эффективными в плане борьбы с распространением коронавируса".
Кому бояться полицейского государства
Цифровизация пропускной системы, штрафование всего, что движется, изобилие решений, которые обязаны принимать кто хочет и как хочет, дабы побороть распространение коронавируса, не задавая вопросов голосу Кремля, – всё это породило массовое возмущение и резкие оценки. Например, нас пугают, что в России скоро будет полицейское государство. Но есть ли чем пугать?
Полицейское государство – это… Наверное, лучшая иллюстрация – это подготовленные на днях правительством поправки к закону "О полиции". Медиа тут же разнесли довольно тревожные новеллы. Так, полиция получит право вскрывать транспортные средства "для спасения жизни граждан, предотвращения преступления, обеспечения безопасности граждан или общественной безопасности при массовых беспорядках и чрезвычайных ситуациях". Нести ответственность за причинённый вред действующий на законных основаниях полицейский не будет. Также полиция сможет "оцеплять или блокировать территории, жилые дома, строения и другие объекты", а внутри оцепления – проводить личный осмотр граждан, а также осматривать транспортные средства. Применять оружие теперь будет можно не только в случае угрозы вооружённого нападения, но и когда преследуемый попытается "совершить иные действия, дающие основания расценить их как угрозу нападения на сотрудника полиции".
Полицейские Нью-Йорка совсем не церемонятся с нарушителями. Фото: Braulio Jatar/Keystone Press Agency/Globallookpress
Действительно, неприятно. Есть только одно маленькое замечание: там весь закон такой. И любой закон о силовых структурах – такой же. И не только в России.
Потому что любой такой закон – это в значительной своей части норма применения государством насилия. Того насилия, которое вынуждено применять для борьбы с криминальным насилием любое государство, по определению.
Есть два важных момента. Во-первых, государственное насилие может применяться с нарушениями, несправедливо, а законы о нём могут использоваться в качестве ширмы для этих нарушений или даже преступлений. И, во-вторых, законы эти могут быть разные – либеральные и мягкие, как в некоторых странах Европы. Или предельно жёсткие, даже свирепые – как, например, в США. Но и в первом, и во втором случае – это законы. Можно спорить: нарушаются они или нет, справедливые они или нет, но это форма самоограничения государственного насилия, вырастающего из живого опыта борьбы с преступлениями и нарушениями.
То есть это нормы и правила. Общедоступные. Обнародованные. Приведённые в единую систему. И ты можешь – если ты сингапурец – сколько хочешь негодовать по поводу такой меры наказания, как битьё палками по пяткам, но: в законе записано, будут бить, тебя предупреждали.
Страшно ли это? Ну, может быть неприятно, да. Особенно если ты хочешь нарушить закон. Но самое ли это страшное для нас в России сегодня?
Лучше прятать гранатомёт
Разумеется, цифровые пропуска Собянина – равно как и штрафы, запреты гулять с детьми (если они не собаки) и проч. – это совсем не страшно. Особенно в сравнении с палками по пяткам и стрельбой на поражение в случае, если полицейскому показалось, что в твоих пустых руках может возникнуть гранатомёт (традиционный для США казус). Страшно другое.
Этим, кстати, 21 апреля озаботился Верховный суд России. На юридическом жаргоне формулировка выглядит так: "физические и юридические лица, нарушающие правила, введённые в рамках ограничительных мер как правительством РФ, так и региональными властями, должны штрафоваться по федеральному законодательству". То есть: ограничительные меры, вводимые регионами в рамках борьбы с коронавирусом, в части применения мер ответственности (таких, как штрафы) вообще недействительны, если они отличаются от норм, установленных федеральным законом.
Да, речь пока идёт об ограничениях и наказаниях, которые и репрессивными-то всерьёз трудно назвать. Угроза – и страшная – заложена не в их жёсткости, а в их безумии.
Маленький исторический экскурс. Полицейское государство у нас было, когда была полиция, а не результат желания одного человека хоть так – через переименование – войти в историю страны. Так вот, царская полиция, жандармерия, в общем, силовые структуры Российской Империи обладали большими и правами и действовали жёстко. Применялась смертная казнь: с 1825 по 1905 год в России был казнён 191 человек. А уж когда кровавый царский режим совсем разгулялся – с 1905 по 1910 годы, когда невинные друзья народа революционеры перебили всего-то каких-то 20 тысяч чиновников, полицейских и прочих (сопутствующие потери) – начались кровавые репрессии: 3741 приведённый в исполнение смертный приговор!
Потом у нас было "государство революционно-террористическое" – которое вскоре превратилось в энкавэдэшное. В разгар ужаса сталинских репрессий в недрах этой чрезвычайщины уже возникло что-то вроде общественного договора: да, тебя могут уничтожить в любой момент, если так кости лягут, но в остальном – соблюдай очень жёсткие нормы и, может быть, выживешь. С переходом государства чрезвычайного в государство номенклатурно-коррупционное общественный договор потерял "ужасную" составляющую: все понимали, что государство убивать тебя не будет, если нет угрозы социалистическому строю, а на "левые" подработки и барыжничество даже закроет глаза.
Лихие девяностые начались с развала всех общественных договоров и – к середине десятилетия – потихоньку согласились жить по понятиям. Теневые практики позднего СССР стали легальными и приумножились, силовые структуры всё больше координировали свою работу с "бригадами", а главным законом государства потихоньку становился воровской закон (так, как его понимали бывшие фарцовщики, превратившиеся в "олигархов"). Путина с его "диктатурой закона" встретили как избавителя. Укрепление силовой вертикали и ужесточение правоприменительной практики восприняли как свежий ветер столь необходимой "полицейщины". Только при Путине "ельцинская" Конституция – документ несовершенный, но юридически во многом проработанный – стала реальной основой нового общественного договора.
А с жёсткостью этой "полицейщины" – пусть даже ценой чрезмерного ограничения свобод – у нас, в принципе, готовы смириться всегда. Не готовы у нас к одному: к беспределу.
Голосовать придётся
"Безобидные" меры мэра – и способ их внедрения без "вопросов Кремля" – обладают всеми свойствами беспредела. От жёсткого закона о ЧП, от декретов военного диктатора и проч. беспредел отличается одним: он не предусматривает никакого договора. Даже, например, договора о капитуляции населения перед насилием власти. Да – установленный законом расстрел на неправильный переход улицы – это ужасно. Но штраф за переход улицы, который может быть в любой момент изменён (от 500 рублей до 500 тысяч) решением начальника ближайшего ГБУ "Жилищник"… Но подключение любого товарища к незащищённому цифровому каналу – вместе с данными карточек, засекреченными шпионскими анкетами и количеством поисков порнографии в интернете за последние 20 лет – с целью улучшения качества оплаты проезда на троллейбусе… Но возможность изменить любые правила игры явочным порядком с переводом стрелок то вверх, то вниз… Честно говоря, отсюда до расстрела за неправильный переход улицы намного ближе, чем от палок по пяткам. Потому что – и это не вопрос Кремля! – любое решение может быть принято в любой момент любым, кто примет решение, что он имеет право принять решение.
Речь пока идёт об ограничениях и наказаниях, которые и репрессивными-то всерьёз трудно назвать. Фото: Сергей Киселев/АГН "Москва"
"Мягкая" беспредельщина времён ковидлы – угроза национальной безопасности страны. И если это не вопрос "Кремля" (псевдонима, который присваивают многие "источники" и сточники информации), то это должно стать вопросом президента страны Владимира Путина. Потому что его, пришедшего к власти под ником "терминатор закона" (был такой ник в одной из аналитических записок в августе 1999 года), в беспредел пытаются втянуть изо всех сил. Возможно – вопреки его воле. И точно – ему на погибель.
В беспределе заинтересованы многие. Региональные кланы и касты. Топ-менеджеры системообразующих предприятий с доходом в несколько десятков миллионов рублей в день. Самопровозглашённые "начальники башен". Претенденты в преемники.
Их общая задача – не просто отмена "общественного договора". Их задача – конституировать отсутствие всякой общественности, несуществование нас – лохов и терпил – в качестве договаривающейся стороны. Ну, конечно, в качестве объекта для контроля мы остаться должны: давайте, орки, сюда – у нас цифровые пропуска есть!
На это работают все – управляющаяся из разных башен попеременно Госдума – никакой не взбесившийся принтер, а просто умалишённая пишущая машинка. "Социологи", рисующие что угодно, главное, чтобы красками и в соответствии с ТЗ. Системообразующие банки, букмекеры и гешефтмахеры. ЛПР – не лишние пустые раздолбаи, а лица, принимающие решения (по возможности за спиной у президента и вне законов, норм и правил приличия).
Ну, а задача нашего непризнанного большинства – она с помощью ковидлы прояснилась. Мы в каком-то смысле вернулись чуть более чем на три месяца назад.
Тогда вся история с голосованием за поправки к Конституции казалась надуманной, притянутой за уши. А главное (и об этом спрашивали многие): а нам-то это зачем?
А сейчас это вопрос становится всё более очевидным. Голосование нам нужно затем, чтобы высказать своё отношение к Конституции как к общественному договору. Подтвердить, что большинство – это высокая договаривающаяся сторона. Очень высокая. И что своё отношение к Конституции, к конституционному строю, ко всему государственному порядку мы обязаны выразить очно, на участках, от всей души, с учётом старого и нового опыта.