Неугасимая лампада
История эта приключилась с моим приятелем году эдак в 1986, тогда, когда для многих деревья ещё были большими, святыни церковные разрушенными, а архиереи запросто перемещались на авто модели «РАФ» и катерах «Москва», покупая билеты в общей кассе, без предоставления ВИП-мест.
Неподалёку от одного старинного городка, стоящего на берегу великой русской реки, на одном из больших островов, сохранились развалины некогда огромного и очень почитаемого монастыря, где в, стародавние времена хранилось много православных святынь и куда лет двести не зарастала паломническая тропа.
Монастырь, конечно же, разорили, святыни растащили, кресты сорвали, — дело обычное для двадцатого века. А остров приспособили для детского отдыха и понастроили на нём пионерлагерей да дач для детсадовцев. Юные ленинцы в перерывах между спартакиадами и конкурсами художественной самодеятельности попеременно с вожатыми украшали монастырские развалины наскальными росписями и распивали томными летними вечерами портвейн, скрываясь в останках некогда огромной обители от лагерного начальства. Но не только пионеры и низшее комсомольское звено посещали поруганную обитель. Церковный люд, пусть и яростно гонимый в то время, святынь своих не забывал и по возможности чтил. Раз в году местный архиерей, переодеваясь в штатское, с небольшим отрядом верующих советских граждан и старушек отправлялся послужить молебен и панихиду по невинно убиенным во время гонений насельникам и священноначалию, и пройтись вокруг монастыря крестным ходом.
В год описываемых событий в эту епархию приехала откуда-то из больших святых мест неугасимая лампада. Лампада эта хранилась в единственном городском кафедральном соборе и, отправляясь в паломничество, лампаду архиерей благословил взять с собой на остров, чтобы от души перед ней помолиться. Архиерейскими иподиаконами (а попросту — помощники) в то время служили два моих тогда ещё молодых и ясных приятеля, которые и поведали мне эту развесёлую историю.
Ранним июньским утром на причале собралась приличная компания очень странных людей. Ничто, конечно, не выдавало тайных паломников, ловко замаскировавшихся под завсегдатаев грушинского фестиваля. Ни богатая, исключительного серебряного оттенка архиерейская борода, скромно заправленная под борта куцего пиджачка, ни хоругвии, обернутые в простыни, ни огромная жестяная банка, внутри которой теплилась неугасимая лампада, ни платочки на головах приезжих столичных дам и бабусь, ни здоровенный, чёрного дерматина чемодан с архиерейским облачением, ни даже огромное напрестольное Евангелие, для конспирации завёрнутое в шерстяной цветастый платок. А уж юродивая Танюша в вечном венке из бумажных цветов и с огромным сидором, из которого торчали пудовые свечи, Танюшей же и изготовленные в домашних условиях из свечных огарков, и подавно ни в ком не возбуждали подозрений. Едут люди отдыхать с чемоданом шашлыков, что тут такого, в самом деле. Но то ли оперуполномоченный по делам религии в эти дни отдыхал в Коктебеле, то ли просто закрыл глаза на это уже ежегодное паломничество, странников никто не тронул, и они первой «Ракетой» отбыли к месту назначения.
Прибыв на милые их сердцу руины, паломнички первым делом убрали за пионерами всё то, что после пионеров остается, и принялись совершать свои «божественные» дела. И так хорошо и спокойно послужили, что любо-дорого. И молебен, и панихида, и крестный ход под благодатным летним солнышком, и нарядная юродивая Танюша, возжегшая по всему пути следования странников свои кривенькие свечки, — всё очень способствовало прекрасному молитвенному настроению. Помолившись от души, потрапезничав походной колбаской и хлебушком, тихие странники, сопровождаемые из-за каждого куста пытливыми пионерскими взглядами, пустились в обратный путь.
Быстроходная «Ракета» вмиг домчала молитвенников до городской пристани, где их ждал епархиальный рафик, который должен был доставить уставших от молитвенных трудов паломников в кафе «Ландыш», в котором по случаю такого события был заказан праздничный обед. Рафик вместил всех (и Танюша в веночке забралась, хотя её присутствие на банкете не было санкционированным, но как не накормить юродивую, грех это, взяли и Танюшку). Не вместило машинное чрево только двоих моих приятелей, владычьих иподиаконов, на которых погрузили всё, что можно, включая хоругвии и банку с лампадой.
«Через полчаса вас заберут», — коротко бросил архиерей ребятам, и рафик унёс молитвенников в сторону «Ландыша» и галантинов.
Прошло три часа...
Утомлённые ожиданием ребята, уже уставшие охранять хоругвии и архиерейский чемодан, кое-как распределили меж собой тяжеленную поклажу и смиренно побрели в сторону трамвайной остановки. По пути они пару раз пытались дозвониться из телефона-автомата до епархиального секретаря, чтобы напомнить о себе, но без толку. Трубку никто не брал. Всё бы ничего, двоим здоровенным парнягам таскать тяжести нетрудно, но ведь — лампада, лампада неугасимая не должна была погаснуть ни при каких условиях. А условия, прямо скажем, были самые что ни на есть военно-полевые. Дунет ветерок с речки и ага. Что владыке говорить? Не уберегли святого огня? Кое-как, где короткими перебежками, где крупными скачками, два одиноких иподиакона двигались в сторону трамвайного кольца. Хоругвии, правда, понадеявшись на то, что в собор парней доставят на машине, в простыни никто не обернул, и они спущенными знамёнами колыхались за спинами иподиаконов.
Подошёл трамвайчик, страннички погрузились в вагон, заняв своими пожитками добрую его треть. Долго возились с хоругвиями, не зная, куда их пристроить. На пол положить нельзя, святые лики на полотнищах, как-никак, вертикально установить тоже не получались, уж больно флагштоки высоки. Недолго думая высунули верхние части в окно, а древки крепко зажали ногами. У одного на коленях чемодан и футляр с архиерейским клобуком, у второго — банка со всё ещё неугасшей лампадой.
«Багаж оплачиваем», — подошёл невозмутимый трамвайный кондуктор. Кое-как нарыв по карманам двадцать копеек, юные служители культа рассчитались, и старый трамвай покатил по городу, помахивая всем встречным «божественными знамёнами». Темнело. В собор ребята добрались уже тогда, когда церковный страж по имени тётя Валя накрепко закрыла ворота и отправилась читать вечернее правило. Двор церковный был тёмен, пуст и безмолвен.
Минут пятнадцать несчастные, голодные и холодные иподиаконы пытались культурно достучаться до тёти Вали. Тётя Валя не выходила, уйдя с головой в молитвенное стояние. Ребята в четыре руки уже начали сотрясать кованные церковные ворота, громыхая ими так, что из окон соседних домов понеслась брань и угрозы вызвать милицию. Тётя Валя тем не менее оставалась в своей сторожевой келье и читала уже, судя по всему, тридцать второй акафист. Быстро посовещавшись, несчастные хранители неугасимой лампады решили, что кто-то один полезет через забор и отыщет тёть Валю, живую или мёртвую, возьмёт у неё ключи и откроет уже, наконец-то, двери неприступного соборного бастиона. Жребий пал на тощего и юркого Пашку, Пётр же (да-да, как апостолы) остался охранять священный огнь.
В момент, когда Пашкина нога коснулась земли по ту сторону врат, затрепетал весь Болливуд, ибо события стали развиваться уже не в благостном церковно-славянском ключе, а по всем законам лютых индийских боевиков.
— Стой, стрелять буду, — раздался страшный женский крик и тихий до того церковный двор сотряс мощный ружейный выстрел.
В этот же момент с визгом со стороны улицы затормозил милицейский «бобик», откуда раздался усиленный мегафоном грозный рык.
— Всем оставаться на своих местах, вы окружены!
Из воронка посыпались милиционеры, ловко выбили из рук у оторопевшего Павлика банку с лампадой и попытались его скрутить. Но что там милицейская выучка рядом с религиозным фанатизмом и страхом получить от архиерея выволочку за несохранение неугасимого огня? Да ничто, лютики-цветочки. Пашка змеёй вывернулся из цепких правоохранительных рук, орлом подлетел к укатившей банке, обнял её, как родную, накрыл телом и замер в ожидании страшных мук и скорой смерти.
— Валите его, у него там бомба! — раздался истошный крик из окна соседнего дома. Кричал, по всей видимости, бдительный советский гражданин, который и вызвал наряд.
Раздался ещё один громоподобный выстрел, страшно закричал Петя, на Пашку навалились два служителя правопорядка.
— Товарищи... Что тут происходит?! — у воронка стоит запыхавшийся архиерей в своём кургузом пиджачке, за спиной его маячит цветочный венок юродивой Танюшки.
— Уйди, дед, банду берём, ещё и тебя зацепят, уйди от греха подальше!
— Владыка! Владыка, миленький! Товарищи милиционеры, это владыка наш! — вопит из-за ворот тёть Валя.
Пуля не разбирает, кто владыка, кто нет! — кричит ей в ответ милиционер. — Открывай ворота, тётка, там у тебя труп, судя по всему. Сержант, вызывай скорую и труповозку!
Юродивая Танюшка, выбравшись из-за архиерейской спины, вытаскивает из своего огромного баула простынь, которой утром обворачивали хоругвии, и накрывает ей лежащего на земле Павла, простынь в области Пашкиной головы пропитывается кровью. Чуть поодаль стоит жестяная банка, из которой льётся тихий невечерний свет... Лампада не угасла...
— Валентина! Дурища! Открывай уже ворота, какая банда?! Это иподиаконы мои! Гражданин начальник, это свои, наши это ребята, мы на остров сегодня с ними ездили молебен послужить, да забыли их с пристани забрать. Скорее скорую! Татьяна, да уйди ты отсюда со своими свечами, нет тут покойников, уйди, Христа ради! Валентина! Благословляю срочно открыть калитку!
Валентина, тем временем сообразив, что она натворила, и, возможно, пристрелила в порыве бдительности кого-то из своих, сидела на земле, крепко обнявшись с ружьём, и монотонно поскуливала. Через забор пришлось лезть товарищу сержанту, изымать у временно впавшей в ступор сторожихи ключи и самому открывать ворота. У места событий тем временем собралась уже приличная толпа местных жителей.
— Банду взяли, хотели иконы из храма вынести, спасибо, Генка у окна курил и всё видел, вызвал наряд.
— Да какая банда, банда бы в тишине работала, а эти чуть ворота с мясом не вырвали, колотились.
— Да сейчас такие шармачи кругом, что и ворота вырвут, не побоятся, одно жульё кругом...
Из-под окровавленной простыни раздался громкий чих. Толпа отшатнулась. Тело под простынёй зашевелилось и попыталось сесть.
— Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, буди милостив ко мне грешней! — завопила юродивая Танюшка и начала осенять крестным знамением восставшего, аки Лазарь, Павла. Владыка, опустившись на колени, стянул с Пашкиной головы кровавую простынь.
— Паша, Паша, ты меня слышишь? Живой? Паша!
— Живой я, владыка, нос разбил, когда падал... Что там с Петром? Убили?
— Нет, — простонал по ту сторону врат Петя, — у неё ружьё солью заряжено, всю спину мне разнесла, зараза...
Подъехала скорая. В больницу забрали только Валентину в предынфарктном состоянии. Павлу медики утерли разбитый нос, обработали на месте не так уж и пострадавшую Пашкину спину, отпоили валокордином владыку и отбыли восвояси.
Полночи в архиерейском домике составляли протокол и писали объяснительные. Разошлись с миром, без претензий и при полном примирении сторон.
Главное, конечно, что удалось спасти неугасимую лампаду. Утром, как ни в чём не бывало, она заняла своё место у главной храмовой иконы и очень долго радовала прихожан, а для владыки была постоянным напоминанием о том, что не нужно забывать «о малых сих».
— Долго полнился слухами городок о том, как залётная банда из Сибири пыталась ограбить кафедральный собор, как владыка собственноручно скрутил главаря шайки, а героическая Валентина подстрелила самого опасного бандита, который пытался вынести из храма золотой, с брильянтами, дореволюционный крест, которого, как вы понимаете, отродясь в соборе не было.
@Ульяна Меньшикова