Сегодня – или хорошо, или ничего, поэтому скажу: на фоне нынешних в покойном было, несомненно, какое-то человеческое обаяние, особенно в ранние времена, когда он, в точном соответствии с принципами Питера, еще не успел перейти границу собственной компетентности.

Однажды я наблюдал (в останкинском мониторе, разумеется) как он распекал кого-то в мэрии за бесхозяйственность, объясняя, как надо было выстроить логистику с этими поставками помидоров… или строительством гаражей... бог его ведает. Предмета не помню совершенно – помню Лужкова, азартного, умелого, занимавшегося СВОИМ делом.

Потом его понесло в Кремль, и это уже была совсем другая песня… и про Севастополь, город русской славы… и про кепочку, символ хорошего московского парня… Ее Кобзон пел году в 1999 году, потом-то перестал…

Но это уже совсем другая история.

А в хозяйстве покойный разбирался, действительно, хорошо.

.....

Из книги ИЗЮМ ИЗ БУЛКИ

КАК Я БЫЛ ОСЕТРОМ

Однажды за мое здоровье пил Лужков. Ей-богу, не вру!

Дело было весной 1999-го. Путина еще не знал никто, кроме жены и детей, и Лужков считался будущим президентом России.

Вся московская мэрия в ту пору, поголовно, носила кепки. У них даже песня была про кепочку, они пели ее хором. Это было нечто вроде гимна, «Мурки», по которой в этой «малине» опознавали своих. Я слышал этот вокал своими ушами.

Вот как это было.

Меня пригласили выступить на вечеринке, посвященной дню рождения какого-то префекта. Вечеринка ожидалась в ресторане «Прага», куда я и был заблаговременно приглашен на переговоры. О предмете переговоров мне было сказано уклончиво, но твердо: надо.

Два шкафоподобных охранника у металлоискателя куда-то позвонили, и пришел третий — крупный, но уже не чересчур. Он повел меня в приемную, где с поклоном передал человеку явно важнее себя, но роста уже вполне обычного.

Я с тревогой отметил про себя, что иерархический рост сопровождается здесь уменьшением габаритов...

Через полминуты меня ввели в огромный зал. Это был кабинет.

Телевизоров в кабинете было штук пять. Какие-то напольные вазы, марочные коньяки в бутылках-бочках, холодное оружие с инкрустацией... На стене висел ковер с видом Москвы в масштабе один к одному, а навстречу мне, поднявшись из-за стола, шел хозяин кабинета, восточного вида господин.

Надо ли говорить, что ростом он был меньше всех предыдущих?

Предмет переговоров выяснился очень скоро: на дне рождения, где мне предстоит выступать, ожидается лично Юрий Михайлович.

Мы были в кабинете одни, но мой собеседник так и сказал: Юрий Михайлович. И даже несколько поклонился, не вставая с кресла. Кажется, это был рефлекс.

— Замечательно, — сказал я.

— У вас будет пленка, — напомнил хозяин заведения.

— Да, — подтвердил я.

Речь шла о ролике из программы «Итого».

— Там будет Лужков? — спросил хозяин кабинета.

— Будет, — подтвердил я.

— Не надо.

— Почему? — поинтересовался я.

— А не надо, — объяснил хозяин кабинета.

Я сказал, что тогда не надо и остального.

— Почему?

Тут уже, как мог, объяснил я. Нельзя же при Лужкове шутить над всеми остальными, а над ним не шутить!

— Можно, — заверил меня хозяин кабинета.

— Это нехорошо, — предположил я.

— Хорошо, хорошо! — успокоил хозяин кабинета и улыбнулся, блеснув нездешней керамикой.

Посреди этого диалога дверь открылась, и в зал-кабинет вошел совсем уже короткий юноша с мертвыми глазами.

Он скользнул по мне взглядом как по предмету интерьера и что-то сказал на горском диалекте. Хозяин кабинета что-то ответил, вынул из ящика пачку долларов США и отдал их юноше.

Деньги в этом кабинете выдавали на вес. Я успел подумать, что поскромничал с гонораром. Юноша взял доллары и, не сказав больше ни слова ни на каком языке, ушел.

— Племянник, — пояснил хозяин кабинета, и мы вернулись к худсовету.

Изымать Лужкова из видеопрограммы я отказался, и мой визави, цокнув языком, сказал:

— Э, тогда я ничего не знаю.

На том и порешили.

В назначенный день я пришел снова.

На дне рождения префекта гуляла московская номенклатура. На столах стоял годовой бюджет небольшого российского города. Увидев осетра с лимоном во рту, я почувствовал себя персонажем фильма из жизни купечества.

Когда настал мой час, я вышел из подсобки на небольшую сцену перед экраном и увидел Лужкова. Вместе с приближенной челядью он сидел на возвышении прямо по центру - цезарь городского значения с федеральными перспективами.

И я заговорил…

Внесем ясность: повышенные гонорары на таких мероприятиях платятся за унижение. Ты говоришь, поёшь или танцуешь, а они едят и разговаривают… мимо ходят официанты... Выступающий на корпоративном мероприятии сам, в некотором смысле, становится осетром с лимоном во рту — в зависимости от популярности, осетром более или менее крупным.

В 1999-м я был крупным осетром.

Понимая правила игры и не слишком рассчитывая на успех, я что-то такое почитал — и объявил фрагмент из программы «Итого». Погас свет, пошла пленка.

Появление на экране Ельцина было встречено взрывом дружного хохота, и некоторое время реакция шла по нарастающей. Зюганов — обвал смеха! Анпилов — бру-га-га, Жириновский, Немцов — стон удовольствия!

А потом на экране появился Юрий Михайлович Лужков. Он, как ребенок, вертелся туда-сюда на руководящем кресле. Руки были кокетливо сложены на животе, круглое лицо лучилось неподдельным счастьем.

Клянусь, это был самый смешной момент пленки, но хохот отрезало, как ножом. Было ощущение, что в зале вырубили звук.

Когда зажегся свет, чиновники московского правительства сосредоточенно копались у себя в тарелках. На экран они не смотрели, Лужкова там не видели. Меня, стоявшего на сцене, не замечал теперь никто.

Меня просто не было.

У Станиславского это называется — «малый круг внимания».

Неэкранный Юрий Михайлович сидел на возвышении и соображал. Секунд десять соображал, а потом встал, постучал вилкой по бокалу и произнес цветистый тост в мою честь. Мол, сатира! Демократия, мол... Давайте поднимем бокалы за нашего гостя...

В ту же секунду меня заметили все.

— Виктор! Что же вы стоите!

И меня покормили.

Оригинал