Белая власть в Киеве. Ч. 1. Курс на упадок

К декабрю 1919 г. многим стало ясно, что белое движение выдохлось и Киев не удержит. Добровольная помощь деникинцам и приток в армию энтузиастов стали иссякать. Провалились и принудительные меры – действия властей по устройству обороны, сопровождаемые злоупотреблениями и эксцессами, вызывали глухое раздражение населения, что стало питательной средой для работы красного подполья. Жестоко страдал обыватель – киевский быт стал даже хуже, чем при большевиках

Благотворительности есть предел

Последние два месяца власти добровольцев в Киеве, начиная с красного налета в октябре 1919 г., прошли в атмосфере неимоверного напряжения усилий и судорожных попыток руководства ВСЮР наладить оборону города. Любая война – это прежде всего деньги (шире – ресурсы), и их накоплением командование было озабочено в первую очередь.

А дела обстояли далеко не радужно. Поступление пожертвований после налета резко сократилось. Самообложение приносило ежедневно жалких 40-50 тыс. рублей, а собранная сумма составляла лишь 11 млн. Даже киевские богатеи стремились платить поменьше – как простые квартиросъемщики.

Исследователи отмечают, что генералу А. Н. Деникину предлагали прибегнуть к принудительным мерам в сборе средств, но он отказался. Это не совсем так. Налоги на подконтрольных добровольцам территориях значительно выросли. На 25% был повышен налог на недвижимость, и в 10 раз – поземельный. Как их удавалось собирать, сколько утаили собственники, какие приемы использовали для уклонения – вопрос отдельный.

Не все было благополучно с обеспечением добровольцев продовольствием и теплой одеждой. Специальные столовые и прочие «питательные пункты» влачили жалкое существование – без посуды, денежных пожертвований, регулярного подвоза продуктов. То же и с вещами – киевляне отдавали лишь малопригодное старье, починкой которого были перегружены монахини Покровской обители.

Пресса била тревогу – неужели в городе не найдется 50 тыс. патриотов, способных пожертвовать от 500 до 1000 рублей каждый, чтобы облегчить положение солдат на фронте?

С постройкой оборонительных сооружений случился полный провал – по разнарядке командования домкомы выделяли минимум работников. И то это по преимуществу оказывались пожилые, больные и немощные люди, которые физически не могли проработать 4-6 часов. Сто рублей в день, которые платило военное ведомство, мало кого прельщали. Все кто мог откупались от этой повинности либо находили себе замену – все таких же слабосильных.

Но самая большая проблема добровольцев состояла в отсутствии людских ресурсов.

Гримасы мобилизации

Приток волонтеров в армию в ноябре-декабре 1919 г. практически иссяк. Для тех же, кого все же удалось заманить на службу, «тяготы и лишения» не ограничивались отсутствием одежды, пищи, денег и оружия. Люди оказались по-настоящему под открытым небом – в условиях холодов. Киевские казармы со времен ухода большевиков никто не удосужился привести в порядок. Здания так и стояли без электричества, с разрушенными печами и выбитыми окнами. Военным пришлось идти на поклон к новому голове, чтобы навести в казармах хоть какой-то порядок.

Фактически провалилась мобилизация. Пришлось срочно призывать хоть кого-то. Уволенных было учителей и слушателей учебных заведений вновь поставили под ружье. В Киеве это распоряжение главкома проводил в жизнь генерал-майор А. Н. Шуберский.

Отсрочки от призыва все же предусматривались – для работников оборонных предприятий и учреждений. Но лишь по особым ходатайствам. Отпускники по болезни на сборных пунктах переосвидетельствовались на предмет годности. Вернувшиеся из плена призывались тоже, лишь с предоставлением двухмесячного отпуска.

С офицерами не церемонились. Военная власть принудила всех киевских работодателей отказывать им в трудоустройстве, чтобы избежать уклонения от службы. С конца ноября по приказу генерала Бредова перестали выпускать без разрешения военных по мостам через Днепр. На дезертиров объявили настоящую охоту. 

В городе шли массовые облавы. Криминальная хроника то и дело сообщала об аресте очередного уклониста.

Мобилизовали и пленных красноармейцев. Годных к службе направляли в части, негодных – на работы, а кого-то порой отпускали домой.

К защите города планировалось привлечь и самооборону.

Правда, получилось мало что – самооборона так толком не была сформирована. Желающих там служить нашлось совсем немного, и дальше совещаний и деклараций дело не продвинулось.

Многие из призванных всячески старались избежать фронта, находя теплые места в тылу. Это безобразие, пишет в газету подпоручик-дроздовец: «В армию зачислено лишь 50% призывного возраста. Когда… одна из газет намекнула на мобилизацию студенчества, большинство разъехалось… Другие же… ложатся в госпитали, болеют на дому, получают… отсрочки…

Вы здесь все хорошо обмундированы, имеете хорошую обувь, …считаете обязательным долгом посещать кафе и рестораны».

Жестом отчаяния стали обращения генерала Н. И. фон Штакельберга и инженера К. Кирсты к призывникам… 1862-70 гг. рождения. Воззвания, расклеенные 15 декабря, накануне бегства добровольцев, призывали ветеранов тоже встать под ружье.

Не сложилось у ВСЮР и с поддержкой со стороны.

Заслуженное одиночество

А. Гольденвейзер считает, что именно отсутствие союзников погубило белое движение: «Деникин объявил Петлюру изменником и не умел столковаться с Польшей. Естественно, что и Петлюра, и поляки старались чем могли вредить добровольческой армии. Петлюра открыл свой фронт большевикам и дал им возможность с юга подойти к Киеву…

И в то время как добровольческая армия двигалась на Москву, …связи с портами Черного моря не было… Неумелыми и нерешительными переговорами добровольцы оттолкнули от себя и… Польшу».

Слова генерала Я. А. Слащева-Крымского дополняют эти тезисы: «Нелады Деникина с Кубанской Радой разложили кубанскую армию. Донская армия вовсе не стремилась на Москву, а ее молодые элементы… совершенно не хотели драться. Оставалась добровольческая армия Май-Маевского и войска… Драгомирова и… Шиллинга…

Народное недовольство белой властью выявилось в ряде восстаний… Это не могло не отразиться на войсках, во-первых, отозванием… с фронта, во-вторых, разложением… войск и дезертирством. Всюду царствовали недоверие и преследование личных интересов».

Контакты ВСЮР с украинцами разорвались, не успев завязаться.

Предпринимались шаги к подчинению повстанчества. «То там то сям появляются вдруг вооруженные отряды…, наводящие трепет на мирное население… Бороться с ним можно только путем бесповоротной «ставки на сильных» нашего времени, а использовать его можно введением этой стихийной… активности в организованное русло…

Крестьяне являются к воинским властям и просят у них оружия и разрешения образовать партизанские отряды для борьбы с большевиками… Это часто бывает там, где на мобилизацию являются неохотно, а в партизанские отряды прямо рвутся», – пишет «Киевлянин». Вот только восставали все чаще против добровольцев.

Большие надежды питали на помощь Одесской группировки войск ВСЮР.

В самом же городе командование рассчитывало на «прикормленную» часть рабочего движения. «Командир особой рабоче-офицерской роты инженер Константин Кирста обратился с воззванием к рабочим, в котором заявляет, что он во главе своей роты выступает на фронт… и призывает рабочих следовать его примеру и идти в свою роту, которая разворачивается в отряд. Адрес роты: Софийская площадь, Духовное училище».

К защите Киева призвали и спортсмены: ««Русский Сокол» зовет в свои ряды… молодежь, преданную делу добровольческой армии. Его задача: организовать молодые силы, дать возможность, не оставляя своих занятий, обучиться военному делу». Тренировки «Сокола» проходили во Втором коммерческом училище на углу Бибиковского бульвара и ул. Пушкинской.

Но и в городе зачастую командование вело себя как слон в посудной лавке, разрушая собственную и без того уже хлипкую социальную базу. Результаты не замедлили сказаться.

Попытка красного мятежа

Резонанс в Киеве вызвала ссора генерала Драгомирова с Советом профсоюзов. Последний вступился за четырех уволенных рабочих из типографии штаба области. Генерал ответил, что не допускает вмешательства в распоряжения военных, и пригрозил профсоюзному руководству высылкой и военно-полевым судом.

Вскоре в Центральном бюро профсоюзов (Крещатик, 38) был задержан 131 человек. Из них отпустили 89, часть отправили на проверку, а 34 арестовали, в том числе секретаря бюро Ланде. Арест провели под предлогом того, что из окна здания кто-то выбросил газеты «Коммунист».

В городе вновь стали закрываться газеты – даже свои. Так, «приостановлен выпуск ежедневной газеты «Путь Рабочего»: «Виду неуплаты денег по счетам типографии… дальнейший выпуск газеты прекращается с 11 (24) ноября»… В тот самый момент, когда она должна была содействовать патриотам рабочим… и в момент, когда коммунисты… нагло подняли голову и начали усиленную агитацию… «Путь Рабочего»… решительно призывал рабочих к поддержке Добровольческой Армии», – возмущается «Киевлянин».

Далее закрылось «Киевское Эхо». Его главного редактора В. Г. Финка и заместителя Линцера приказали арестовать и предать военно-полевому суду «за помещение в одном из номеров «Эхо» перепечатки из подпольного большевистского издания».

Действия белых, сопровождавшиеся эксцессами, весьма способствовали перемене настроений в массах. Этим сполна воспользовались оставшиеся на нелегальном положении большевики, которые стали готовить вооруженное выступление. Лишь случайно их планы были раскрыты.

В начале декабря пресса сообщила о готовившемся в городе восстании в помощь наступлению красных.

Несколько арестованных – Г. Костюченко, И. Михайличенко, В. Чумак и сестра видного чекиста В. Яковлева, К. Ковалева – «при препровождении их в тюрьму бросились бежать и были убиты выстрелами конвоя». 11 арестованных расстреляны по приговору военно-полевого суда, а еще трое приговорены к каторге.

Этим, правда, дело не закончилось. Новая попытка красного мятежа, по информации прессы, была пресечена 11 декабря.

А что же киевский обыватель?

Хуже, чем при «советах»

Жизнь простого киевлянина к декабрю осложнилась до крайности. Как вспоминал А. Гольденвейзер, «хозяйственная жизнь… не налаживалась. Транспорт был расстроен совершенно… Надвигалась зима, а… город был без топлива. Стали обзаводиться комнатными печками, …на центральное отопление уже не рассчитывали. Уголь из Харькова не подвозили, электрическая станция жила изо дня в день. Трамвайное движение сокращалось, электрическое освещение действовало нерегулярно. Каждый вечер нас оставляли на час или два во мраке».

Положение городского хозяйства к декабрю оказалось даже хуже, чем при большевиках. А действия руководства по его исправлению не находили отклика в обществе. В. И. Вернадский писал, что всеобщую апатию создает сама власть и никто уже не верит Драгомирову.

Цены на продукты, шедшие было вниз, снова взлетели до небес. Военные не нашли ничего лучше, чем начать реквизицию продовольствия, одежды и т. п. – сперва официальную, с расписками, а затем и совершенно дикую, зачастую самочинную. Разорялись лавки и кооперативы, несущие миллионные убытки. Изъятое же в основном шло не в армию и населению, а всплывало на рынках по спекулятивным ценам.

Вот как описывает состояние города «Киевлянин»: «Все спекулируют. Желающих работать весьма мало… Изменяется весь быт. Все большее количество магазинов… превратилось в комиссионные толкучки случайных вещей. Мы одеваемся в старое ношеное… Вид домов напоминает наружность обывателей. В окнах вместо стеекол доски. Квартиры не топлены, не освещены, без воды…, без телефонов. Дым валит… из форточек, куда проведены трубки железных печек. В банях отсутствует кипяток, и купающиеся уходят грязными и простуженными… Уроки в школах сокращены до получаса. По вечерам жители ютятся в кухнях – единственно теплом помещении…

Отсутствие и дороговизна трамвая заставляет ходить пешком с Лукьяновки на Демиевку, с Куреневки на Печерск. На улицах и во дворах валяются павшие лошади. Мальчики особыми крючками ловят доверчивых голубей. Все рощи вокруг Киева уничтожаются беспощадно. Рубят парки… Иностранцы бегут из России. Недостаток денежных знаков уже не понижает цены, а лишь затрудняет оборот и кредит. Припрятывают «керенки» и «царские», которым счет ведется на вес – на фунты».

Так и сидели киевские обыватели, голодные и замерзшие, за темными стеклами. А выйти из дому, чтобы добыть хоть пару щепок для печки-«буржуйки» или кусок хлеба для детей, было страшно.