«Дело в гречке». Невероятная поездка Павла Лобкова на ранчо Юрия Лужкова
Юрий Лужков верен себе. Он, во-первых, в кепке и, во-вторых, опять строит сверкающие башни. Но это не Москва-Сити, в котором поселились паразиты-финансисты. Это сияющий дом для будущего урожая гречки. Юрий Лужков: Это английская сушилка, уникальная совершенно. Сначала вон с той нории прием зерна. С той нории оно ссыпается, дальше на ... Читать далее
Юрий Лужков верен себе. Он, во-первых, в кепке и, во-вторых, опять строит сверкающие башни. Но это не Москва-Сити, в котором поселились паразиты-финансисты. Это сияющий дом для будущего урожая гречки.
Юрий Лужков: Это английская сушилка, уникальная совершенно. Сначала вон с той нории прием зерна. С той нории оно ссыпается, дальше на транспортер, подогрев: два этих самых мощных факела делают здесь тепло и влагу выдувают в эту сторону. Вечерами, ночами здесь облако влаги— красота!
— Это вот эти деревья вы называли— «солдаты Третьего рейха»? Которые вдоль дорог?
Юрий Лужков: Деревья? Вот они, да. Солдаты Третьего убивают до сих пор. Дороги узкие, поддаст кто-нибудь на мотоцикле или там — и врезаются в это дерево.
— А это были посажены во времена еще… Это липа, да?
Юрий Лужков: В основном липа, да. Мы находимся в глубинке Калининградской области. Это Озерский район, это восток Калининградской области. Здесь 12 километров от польской границы и 60 километров от границы с Литвой. Это земля, земля разная, холмы, много воды, много всяких речек, перелесков. Для сельского хозяйства она относительно, конечно, не очень пригодна, потому что поля здесь не такие, как в Краснодарском крае, когда можно включить трактор, залезать в кузов и заниматься другими делами, поспать, а десять километров он пашет, а потом как говорится, развернуться и снова, то есть там громадные поля.
Ближайший город от поместья бывшего московского мэра— Озерск. После войны, как известно, звучные немецкие названия поменяли на те, что подошли бы секретным атомным комбинатам. Озерск был Даркеменом. Вот единственное упоминание— фонарь, подаренный немцами, покорителям их земель. Черняховск был Инстербургом, а Советск— Тильзитом, там, где подписали Тильзитский мир.
Выражаясь словами Алисы в Стране чудес, это очень странное место. Ну, где еще в 21 веке может разгореться философский дискурс? На этой стене еще неделю назад была надпись зеленкой: «Кант— лох», которая возбудила всю страну. Теперь по распоряжению губернатора Калининградской области надпись замазана, но многие парадоксы остались, например, в соседнем городе кайзеровская почта находится на Комсомольской улице.
Еще в пору могущества первой московской семьи супруга мэра Елена Батурина купила тут разрушенный конный завод «Веедерн», а когда в руинах оказалась и карьера одного из самых влиятельных политиков 1990-х и 2000-х, Лужков прикупил тут еще земли и стал крайним западником— вокруг сплошное НАТО.
Юрий Лужков: У немцев здесь было 880 тысяч коров.
— Это я читал, да. 25% мяса и молока всей Германии.
Юрий Лужков: 220 тысяч лошадей, поэтому здесь и конные заводы были. Это была вообще, я бы сказал, житница Германии. Можешь себе представить— ничего, ни крыши, ни стекол, все это засрано…
— А есть сумма какая-то, которую вы могли бы назвать? Во сколько это хозяйство вам обошлось?
Юрий Лужков: Миллион долларов.
— Это из сбережений ваших с Еленой Николаевной?
Юрий Лужков: Да.
— Со времени вашей отставки уже могли бы те острые чувства остынуть, которые были между вами и теми людьми, которые тогда, ну, скажем, не очень порядочно себя повели, сразу присягнули…
Юрий Лужков: У меня нет с ними контакта никакого, никакого общения. Вообще, я считаю, что ошибиться в человеке нужно только один раз. Если ты второй раз ему доверил и с ним продолжаешь контактировать, то ты уже сам допустил оплошность, которая является полной твоей виной. Если в первом случае ты можешь не увидеть пакостность этого человека, она скрывается за лестью, за подобострастием, она скрывается за показухой в какой-то инициативе, в каких-то видах работ, так, и потом она проявилась, и потом ты с этим человеком продолжаешь взаимодействовать— это уже твоя ошибка. Первое — это ну понятно, для человечества вещь известная. Не на мне началось, и не на мне это закончится, а второе — это уже твоя личная ошибка. Ты снова вернулся к отношениям с этими людьми, которые тебя предали…
— Ну, у вас же болело, у вас же был какой-то первоначальный шок. Вы не рассчитывали, что такое количество людей, которые были близки к вам…
Юрий Лужков: Никакого шока.
Эту гречку нам предложили продать в Литву, и мы практически даже и согласились. Там шли обсуждения по цене за килограмм гречки, и когда руководство области узнало о том, что мы собираемся продать ее в Литву, у нас не было переработки, потому что вот из этого семечка— оно с такими чешуйками, эти чешуйки нужно снять. Для этого существуют так называемые технологии обрушения, называется крупорушка по-русски. Вот это все, надо снять — и получается уже не зерно, а крупа.
— Когда-то вы занимались мегапроектами. Вот психологический слом был — от мегапроектов до гречки? Блок ОВР, партия 12%, вторая на выборах, с вами считаются, вы— один из крупнейших игроков политической жизни России. Гречка?
Юрий Лужков: Играл, играл в политической системе, в политической сфере, но никогда не чувствовал себя рафинированным политиком. Для меня самая лучшая политика— это хорошее решение хозяйственных вопросов. Так вот, для каждого уровня есть свой мегапроект, так, скажем для человека, фермера, который занимается разведением коз, мегапроектом является установочка для переработки козьего молока. Для мэра Москвы мегапроектом является Москва-Сити, мегапроектом является тоннель под Лефортово или еще какие-то крупные… Для меня, ну я не могу сказать, что это мегапроект, но это сложная вещь— быстро, быстро, в темпе, со временем здесь сделать технологию по переработке гречки.
Вот они красавцы. Вот они. Вот они. (Юрий Лужков тянется руками к козам) А знаешь, почему они так тянутся к человеку? Потому что это третий. Когда в помете три, у мамы молока на троих не хватает, поэтому мы третьего отбираем и кормим их козьим молоком.
Поднялась травка, подрастет, овцам при этом отлично будет.
— Такое ощущение, что вы всю жизнь об этом мечтали?
Юрий Лужков: Ну, я с удовольствием занимаюсь. Романовская овца— спасительница в 1941-ом году наших солдат. Все солдаты, все военачальники, Жуков были одеты в полушубки из романовской овцы. И мы ее сейчас загнали в такой угол в России. Племенное хозяйство, оно падает там, в России, оно ухудшает потенциал, свои характеристики. Разве можно так относиться к романовской овце?
Не нужно золота ему, когда простой продукт имеет. Но федеральные СМИ о Лужкове не забывают. Вот он отбивается от звонков: «Комсомольская правда» требует комментария— правда ли, как пишут в блогах, у него только что появился ребенок— и не от законной супруги? На айфоне с обратной стороны гравировка в виде сот с пчелами.
Юрий Лужков: Лажа полная. Я считаю, что семья— это нечто святое, по сравнению с тем, что я вижу со стороны этих олигархов— это вульгарность, это разврат.
— А что именно?
Юрий Лужков: Ну, что-что. Многосемейность.
Лужков профессионально вживается в образ председателя колхоза из правильных советских фильмов. При Чубайсе и Гайдаре разворовали весь металл на ферме— теперь стойла слепят чистотой, на каждой овце— чип. При Медведеве вконец запустили мелиорацию, бобры затопили Россию— Лужков прорыл новые каналы, если бы не пластиковые бутылки, было бы как в старой Германии.
Юрий Лужков: Ну скажите, почему выросли, почти на 70% цены на минеральные удобрения?
— Почему? В стране, в которой производят…
Юрий Лужков: У нас все, у нас все минеральные удобрения, которые мы потребляем, да, производятся у нас.
— У меня нет ответа. А у вас?
Юрий Лужков: И у меня нет ответа. А ответ один— это монополизм, который компенсирует ситуацию по экспорту минеральных удобрений. Он, наверное, изменился, он, наверное, стал похуже, и вот эти сложности капиталиста переходят на сельхозника.
В разговоре незримо присутствует Елена Батурина— венчурный инвестор лужковского стартапа. Когда-то изгнанная из России, она иногда возвращается в основанное ею новое гнездо, но без сопровождающих детективов, телекамер и интервью.
Юрий Лужков: Это элита, это лошадки, отец, мать…
— Ну, их кто-то объезжает? Я вообще не специалист.
Юрий Лужков: Вот это— Вальзензее, один из самых мощных, посмотрите какой красавец.
— Это— ездовая?
Юрий Лужков: Это— спортивная. Нет, для крислинга, для прыжков с препятствиями.
— А вы сами тоже катаетесь?
Юрий Лужков: Да. Ну, Лена постоянно.
— Ну, она сейчас сюда не может приезжать вообще.
Юрий Лужков: А?
— Сюда не приезжает?
Юрий Лужков: Почему?
— Приезжает?
Юрий Лужков: Да. Лена, сейчас ездит спокойно после того, как президентом стал Путин, она спокойно стала ездить в Россию. Можно сказать, вернулась в Россию. Вот. Но бизнес она больше делать не хочет, потеряв. Ее просто фирму раскурочили. Весь бизнес она вынуждена была, как это, с потерями с громадными оставить, продать. Фирма «Интеко», которая была у нее делом всей жизни, можно сказать. 20 лет она ее выращивала.
Когда она вынуждена была уехать, по известным медведевским причинам из России, и увезти своих девочек, поступали угрозы в ее адрес. И она хотела это все здесь бросить. Я ей сказал: «Вот Лен, можно бросить все, можно бросить вот это железо, можно бросить здания, сооружения, лошадей нельзя бросить».
Это барский дом бывший.
— А почему не нынешний?
Юрий Лужков: А?
— А почему не нынешний?
Юрий Лужков: Почему не нынешний? Некогда, и денег нет.
— Вам бы пошло.
Юрий Лужков: Ну, подошло, да, наверное.
— Мэр 15-миллионного города, глава, сопредседатель партии ОВР, а потом член высшего политического совета Единой России.
Местные жители: Слишком долго так сказано.
— И вот, приезжает сюда и устраивает здесь хозяйство. Мне было бы, честно говоря, боязно.
Местные жители: Кого бояться? Почему должно быть боязно? Прежде всего, он — человек, а чего человека бояться?
Юрий Лужков: Хобби? Нет. Вот меня как раз, слушай, ты спрашиваешь абсолютно то же, что меня спрашивает Елена. Вот абсолютно. Она говорит: «Скажи, вот это для тебя хобби или это для тебя бизнес? Если это для тебя хобби, то я тебе буду помогать своими возможностями, потому что я знаю, что тебе нельзя быть…». Вот, кстати, мое поле тоже. Ну, мы проедем, посмотрим. «…Тебе нельзя быть пенсионером. Вот. Если это для тебя бизнес, то я сильно сомневаюсь, в том, что деньги, которые наша семья, и я в частности вкладываю в это дело, могут давать какую-то обратно, не то что прибыль, могут быть хотя бы возвращены». Я ей говорю: «Это для меня бизнес, хотя прекрасно понимаю, что я неправ».
Кроме Елены Батуриной с нами неотступно Дмитрий Медведев— президент, а потом премьер. Тот самый, который уволил Лужкова. Формулировку «в связи с утратой доверия» Лужков никогда не забудет и не простит. Монетаристы и чикагские мальчики— это самые нежные слова для правительства.
Правительство — оно же назначено не кем-то. Оно— правительство президента Путина. То есть президента Путина вы любите, а правительство Медведева— нет, как такое возможно вообще?
Юрий Лужков: Ну, я могу сказать, в первую очередь, в отношении нашего правительства— оно неэффективно. За исключением двух-трех членов правительства, все остальное мне непонятно, и самое главное, я не считаю Медведева эффективным руководителем правительства. Премьер— ничего подобного. Я извиняюсь, никаких личных эмоций по поводу моих оценок сегодняшних. Ни сейчас, ни в прошлом не было. Я не поддержал в свое время Медведева в его желании на второй срок, потому что я не считал его эффективным президентом.
— Так он и не хотел быть?
Юрий Лужков: Я не считал его эффективным президентом. Я и сейчас не вижу тех положительных результатов в его президентской деятельности в первый срок. Поэтому я его не поддержал в желаниях, которые его команда каким-то образом адресовала мне вот эти позывы на его второй срок. И не поддержал, не поддержал, в первую очередь, потому что я не считаю его эффективным руководителем на уровне государства.
— Может ли настать момент, когда вы понадобитесь в Кремле на Старой площади? В Белом Доме?
Юрий Лужков: Я сомневаюсь. По ситуации, которая сегодня складывается, и по засилью этих монетаристов, по тому, что и президент так терпеливо оценивает это неэффективное правительство, я сомневаюсь. Это нужно, чтобы в России какие-то серьезные трансформации состоялись, чтобы вот то, о чем вы говорите, могло случиться.
— Это же тяжело — быть патриотом, сохраняя, видя реальность, правильно? Вот вы сейчас видите реальность во всю, все ее многообразие.
Юрий Лужков: У нас, у всех россиян, примерно на равных есть рациональное зерно, которое превалирует, скажем, в мышлении немца — рационализм, и оценки объективные, есть очень много иррационального. Иррациональное— это любовь к своей земле, к Отечеству. И это иррациональное находится в наших душах на равных с рациональным. И вся наша литература все время балансирует между оценками героев рациональных и иррациональных. Настасья Филипповна берет и бросает в огонь камина пачку ассигнаций. Какой немец это сделает?
— А вы не бросили пачку ассигнаций? Ну вот тоже не иррационально ли это?
Юрий Лужков: Ты знаешь, иррациональное ведь не только в том, в каком порыве, а иррациональное— в базе нашего мышления, это иррациональное меня заставляет в том, что является априори невыгодным, продолжать эту работу и пытаться это иррациональное все-таки рационализировать и перевести в какое-то действительно нормальное, действующее хозяйство. С точки зрения бизнесмена абсолютно иррациональное.
И еще все время с нами Германия. Не та Германия, которая воевала с Россией, не нынешний член НАТО, а какая-то пасторальная, с кирхами, молочниками, пряничниками и булочниками, пахнущая хлебом и корицей, межвоенная, литературная, из братьев Гримм. Германия, которую все потеряли, потому что ее никогда не было. Эта Германия должна быть очень похожа на лужковскую Москву с караваями, пчелами и праздниками меда, с перезвоном колоколов и благопристойными обывателями, которые получают прибавку к пенсии из городской казны.
Юрий Лужков: Я услышал о том, что здесь какая-то немецкая фирма продает землю. Это очень плохой показатель.
— В смысле, которая здесь купила в 90-е, обратно продает?
Юрий Лужков: Да. Очень плохой показатель. А для немцев Калининградская область и покупка земли была и с точки зрения бизнеса, и с точки зрения всего остального— и ностальгии, и возврата— была очень серьезной, привлекательной целью. Если они продают, то это означает, что они за эти годы разуверились в том, что это может быть прибыльно, что это может быть во всех отношениях полезно.
Немецкий элеватор 1931 года. Это тоже— Лужков. Смело перепрыгивая через дырки в перекрытиях в свои 78, он гордится новым приобретением— здесь будет храниться выращенная на его полях дефицитная гречка. Так гречневая Россия соединяется с житной Пруссией, и новейшая веялка для крупы— с бережно хранимым предвоенным инвентарем.
Юрий Лужков: Вся проводка— Siemens, работает. Транспортеры.
— Деревянные тоже явно оттуда.
Юрий Лужков: Деревянные— это веялка. Это я ее восстанавливаю, немецкая.
— Я такие видел на тюльпанах в хозяйстве Голландии.
Юрий Лужков: Я ее восстановлю, это такой экземпляр! Это редкий экземпляр! Сюда приходят мешки немецкие. С самого верха. А это элементы крупорушки. Очень серьезная вещь, очень серьезная технология. 13 видом оборудования. Вот прям написано— Siemens, все работает. Вот тебе немцы.
Скрестить бы современные технологии и патриархальный быт немецкой провинции 19 века без геев и хипстеров с русской неприхотливостью и протестантской трудовой этикой. Кажется, эксперимент Лужкова состоит именно в этом. Я спросил: а вот есть что-то странное в русских завоеваниях? Ну например, в 1940-м отрезали лучший кусок у Финляндии, теперь без слез не взглянешь, в 1945-м— эту самую треть Восточной Пруссии. Может, не стоит России ничего присоединять, завоевывать, если теперь приходится эту Россию заново придумывать?
Юрий Лужков: В отношении этого рока объективно могу сказать, что если бы Калининградская область оставалась в Германии, она была бы, конечно, другой по результатам, по качеству инфраструктуры, по красоте домов была бы лучше. И дело не в злом роке, который как говорится, все время преследует нашу страну и наш народ, а дело в неспособности власти организовать работу людей, неспособности власти организовать труд. Вот в чем дело. И Калининградская область была бы не хуже того, что было в Германии с Восточной Пруссией, если бы мы с вами жили и работали по другим принципам, которые сформировала бы правильно наша власть. Не сформировала.
— А вы способны в одиночку это преодолеть здесь?
Юрий Лужков: Я не ставлю вопрос по тому, способен ли я что-то сделать по Калининградской области в целом. Я ставлю для себя вопрос, способен ли я сделать в том хозяйстве, которое я взял на свои плечи, я отвечаю— да.
На выгонах резвятся немецкие лошади, за загородками— немецкие благородные олени, лишь дуб и кот ученый напоминают о России. Но тоже какой-то сказочной, из Пушкина, с Лукоморья, которое вполне себе балтийская Пруссия.
Юрий Лужков: Все немецкое абсолютно.
— Это вычищенный кирпич.
Юрий Лужков: Да. Вот это я восстановил, он был разрушен, немецкий сарай. Высота в полкирпича, 11 метров. Мне Лена говорит: «Что ты занимаешься, построй какой-то другой». Я говорю: «Да ты что, это же полкирпича, 11 метров в высоту». И он выдержал уже полсотни лет. Посмотри, какой красавец.
— Но немецкий романтизм кончается прямо за забором. Начинается СССР.
Юрий Лужков: Соседка никак не хочет продать. Это бывшая кузня этого хозяйства. Мы ее хотим купить, но пока никак не получается.
— Что же делать с этой соседкой?
Юрий Лужков: Ничего. Вы помните, вы еще были, наверное, молодой человек, времена так называемой холодной войны?
— Помню, конечно.
Юрий Лужков: Это все было относительно недавно. Можно сказать, сейчас, по сути, вернулись эти времена холодной войны. Ерунда. Но во времена холодной войны мы, конечно, имели проблемы с современными технологиями, с поставками каких-то видов оборудования, с поставками, разнообразием продовольствия, но во времена холодной войны наша экономика работала— мы выпускали трактора, самолеты, корабли. И эмбарго в холодную войну тогдашних времен по отношению к Советскому Союзу было гораздо более мощным, глубоким, чем то, что мы видим сегодня. И мы выжили. И мы развивались, и у нас не было таких проблем и таких катастрофических ситуаций, которые мы наблюдаем сегодня.
— Юрий Михайлович, в значительной мере вы тогда поддерживали возрождение церкви, которая в конце 80-х— начале 90-х годов только-только превращалась из гонимой церкви в государственную православную церковь. Вы были бы мэром Москвы, кстати говоря, вы бы разрешили поставить Святого Владимира, памятник, на смотровой площадке Московского университета?
Юрий Лужков: Конечно. Это все абсолютно нормально. Я против любых перегибов, я против любых гипербол в нашей социальной, общественной и даже в нашей политической жизни. Все должно иметь свой баланс. Если в одном случае, как вы говорите, есть перебор, есть внедрение государственной системы и обратное внедрение церкви в государственную систему, это нужно приводить в тот баланс, который соответствует любому цивилизованному обществу.
— Если президент говорит о духовных скрепах…
Юрий Лужков: Духовные скрепы не только связаны, это очень важно, что духовные скрепы связаны с религией. Очень. Традиции мусульманства— такого, не фундаменталистского, не боевого, очень важны для всего народа. Иудаизм— тоже нормально. Но нельзя это все гиперболизировать, нельзя это все переводить в режим фетиша. Это неправильно.
«Все это будет работать на мою гречку»,— сказал Лужков, с гордостью показывая преображенный элеватор времен веймарской Германии. «Я служил 15-ти миллионам москвичей, а теперь— ста семьям моих рабочих». Может, и правда дух немецких утопических философов витает над этими краями?
— Вот сейчас у вас есть люди в правительстве, которые к вам прислушиваются, к советам, которые вы даете, есть ли люди, которые вам звонят за советами, есть ли люди, которые используют ваш опыт? Как государственный деятель и, прошу прощения, без пяти минут премьер-министр, в 1999 году, что уж тут скрывать, весь ваш опыт вообще отринут.
Юрий Лужков: Сейчас— нет.
— Запрет есть на Лужкова?
Юрий Лужков: Да. Я сегодня являюсь свободным человеком, и слава Богу, я сегодня в России чувствую себя комфортно, наша семья в России, мы— россияне и никуда мы не делись, но востребованность практически какая-то в моем опыте и в моих знаниях отсутствует, я практически ни с кем в плане государственной проблематики не участвую, этого нет. Но дай Бог этим людям успехов. Никакого шока, я не стал пенсионером, я все время в работе, я все время в проблемах, я все время что-то решаю, куда-то стремлюсь. Смотрите на каникулах. Выбор Павла Лобкова 27.12.2015 Сорян, такой год 22.12.2015 Как ученые теперь будут стирать нашу память 20.12.2015 Je suis жиробас. Словарь года от Собчак и Лобкова все материалы по теме (28) ⟶