Детства чистые глазёнки
Раньше я имел обыкновение лазить по анкетам «друзей» и «друзей друзей» в социальных сетях, заглядывая в первую очередь в раздел «любимые книги». Потом наскучило.
С определённого момента жизни все эти списки стали казаться бессмысленными, от них неожиданно повеяло человеческим самолюбованием или образцовым тупоумием.
Чем больше прочитывал я, тем сложнее было говорить о фаворитах. И тут мне пришла в голову мысль, что самые «любимые» были прочитаны в далёком детстве, и статус этот никогда не будет оспорен. Пусть не обижаются Гамсун, Кафка, Пруст, Селин, Газданов, Достоевский и прочие иконы разномастных интеллектуалов и монохромных хипстеров; им воздастся в своё время. Сегодня же речь пойдёт о Владимире Добрякове, Евгении Дубровине, Эдуарде Пашневе, Юрии Воищеве и Альберте Иванове, чьи книги адресованы в первую очередь юношеству.
Ярослав Солонин
На книжных полках родительского дома воронежские авторы соседствовали с мировыми классиками, и никто никого не стеснял, напротив – царила демократичная атмосфера. Шекспир приветственно снимал шляпу перед Дубровиным, а Пашнев вёл непринуждённые беседы с Чеховым. Впрочем, слияние времён и пространств в одной точке свершалось преимущественно ночью, самом подходящем для чудес времени суток.
На дворе стоял 1998 год, и советская литературоцентричность пока царила во многих семьях, не будучи ещё вытесненной Интернетом. В часы отдыха от дворовых забав чтение оказывалось идеальным отдыхом.
Началось всё с Владимира Добрякова, книгу которого мама ненароком мне подсунула. В довольно увесистом фолианте содержались повести «Две строки до востребования» и «Вредитель Витька Черенок». Из первой я узнал о реалиях позднесоветского времени, о первых ласточках рынка, о «фарцовке», джинсах «Левайс», комиссионных магазинах и зарубежной поп-культуре. На фоне всего перечисленного разворачивалась история о дружбе, предательстве, становлении личности.
Концовка нравоучительная, но она никогда не казалась мне надуманной или приторной. Всё очень органично укладывалось в по-настоящему захватывающий сюжет. Нервом второй повести явилась светлая детская любовь с неизбежной трагической развязкой, выросшая из обречённой попытки отличницы перевоспитать двоечника и хулигана.
«Зуб мамонта» я вообще перечитывал раз десять. Там однозначно осуждалась спекуляция, но не столько как форма экономической деятельности, а скорее как состояние души, особая форма болезни (называемой ещё «очерствлением»).
Эти книги, как и попавшие ко мне чуть позже («Король живёт во дворе», «Тайна жёлтой бутылки»), я неоднократно перечитывал, зачастую в ущерб школьной программе.
Отец как-то раз поделился «Пиратами неизвестного моря» Юрия Воищева и Альберта Иванова. В этой книге рассказывается о простых советских школьниках, очарованных «Островом сокровищ» Стивенсона. Они едут на лето в пионерский лагерь, где находят простор для своих фантазий. Читателю своего времени такое перевоплощение из пионеров в пираты, наверное, виделось забавным, тем более ребята делали оговорку: «Мы пираты всё же не такие. Мы – хорошие, а те – плохие». Для меня же что пираты, что пионеры, казались существами былинными, и для меня это стало чуть ли не историческим романом.
Потом уже я узнал о северокорейских (и китайских) пионерах, а также о сомалийских флибустьерах, благополучно сосуществующих с нами в данном историческом отрезке времени.
В книге Эдуарда Пашнева под трогательным названием «Человек в коротких штанишках», помимо заглавной, содержались ещё две повести: «Записки человек с деревянной саблей» и «Танец маленьких лебедей». Первую вполне бы мог написать Джером Сэлинджер, после неё я как раз и задумался – так ли уж здорово быть взрослым, как твердят упорные слухи, и не стоит ли немного «придержать коней».
«Человек в коротких штанишках» – маленькая девочка, оказавшаяся единственным настоящим другом главного героя, взрослого уже человека, которого окружающие корили за его излишнюю «мечтательность» и «инфантильность». Соавтором Сэлинджера мог бы стать Шпаликов, но Пашнев и сам отлично с поставленной задачей справился. В «Записках человека с деревянной саблей» от лица ребёнка повествуется о военном детстве в эвакуации. О переоценке ценностей, о любви, о закалке характера. Сама метафора «деревянная сабля» стоит в одном ряду с «бумажным солдатом». Мальчик мечтает быть лётчиком, чтобы сражаться с асами Люфтваффе, но, увы, возрастом не вышел. Он относится как раз к тому поколению, о котором пел В.С.Высоцкий: «Не досталось им даже по пуле…».
«Танец маленьких лебедей», если мне не изменяет память, о 1960-х годах и посвящён экзистенциальным вопросам, развернувшимся на фоне школы, улицы; лейтмотивом звучит «Танец маленьких лебедей», раздающийся из музыкальной шкатулки. Жалко, если эту книгу не экранизировали. Так и видится что-нибудь в духе добротного неореализма.
Евгений Дубровин, начинавший свою журналистскую карьеру с газеты «Учитель» пединститута, а писательскую – с «Подъёма», впоследствии сотрудничал с «Мосфильмом», был главным редактором журнала «Крокодил».
Его книги (по крайней мере, те, что мне попадались) посвящены семейным проблемам. Остроумная повесть «Беседы за чаем в семье Погребенниковых» - об извечной проблеме «отцов и детей», развернувшейся на фоне Москвы 1970-х в отдельно взятой семье. Сын придерживается либеральных ценностей, отец, учёный-энтомолог средней руки – непримиримый консерватор. Тем не менее, семейный очаг всех примиряет, и иногда даже получается конструктивный диалог, чего так не хватает в наше время. Возможно, для современных российских либералов и консерваторов такая «гипотетическая кухня» с очагом немыслима в принципе.
В «Глупой сказке», романе Дубровина, и вовсе речь идёт об эмансипации, о трещине, образовавшейся в семейном укладе. Об этом ещё хорошо пел ВИА «Верасы»: «У меня сестренки нет, у меня братишки нет». Упомяну и повесть «В ожидании козы» о послевоенном детстве. Из неё я узнал о «песнях на костях» (кто знает, тот поймёт, о чём речь), о высоком уровне преступности в послевоенной стране, «победившей фашизм», о детстве, его скоротечности и бесценности.
Прочтение повести грозит неимоверным по силе потрясением и очищающими слезами. Как пел Вадим Кузьмин («Чёрный Лукич»): «Я заплакал от боли, значит, боль помогает не засохнуть как сушка, не покрыться корой».
Книги Дубровина – наименее «детские» из всех перечисленных, тем не менее, детство (или юность) играет в них роль краеугольного камня. Вынь этот камень – и обрушится весь «храм».
Лично для меня все эти авторы (список их не исчерпан) сыграли неоценимую роль. Подготовили к восприятию как жизни со всеми её подводными течениями, так и к принятию так называемых «серьёзных авторов». Не зря говорят, что детский автор – особое призвание, поскольку юная душа не терпит фальши. Эти книги – камертон, по которому я настраивался.
Источник: газета «Воронежская неделя», № 4 (2198), 28 января – 3 февраля 2015 года