Опять встревожен мир нетрадиционного искусства. Не успело дело «Гоголь-центра» окончательно сползти из плоскости гонений на художника Кирилла Серебренникова в плоскость банально-уголовную, как на тебе – опять гонения, причём на того же Серебренникова.
На этот раз руководство Большого театра отменило (то есть перенесло на потом) премьеру оперы «Нуреев», посвящённой биографии одноимённого всемирно знаменитого танцовщика. Пикантности данному решению немедленно добавил слух о том, что это на самом деле власти запретили: лично министр культуры позвонил в Большой и навёл цензуру. Минкульт и Большой театр синхронно этот слух опровергли. Но встревоженному миру нетрадиционного искусства всё равно приятнее думать про цензуру, потому что это полезно для капитализации – хотя бы медийной.
Расследование этой истории – мол, кто кому звонил и кто кому что сказал – мы проводить не будем. Потому что результаты его не имеют ровно никакого значения. Почему?
Да, широко известно неприветливое отношение лично В. Мединского к смелым творческим экспериментам с культурными ценностями на грани и за гранью приличий – он этого и не скрывает. Однако у министра культуры нет права что-то запрещать – потому что запрещена у нас как раз цензура, нравится это кому-то или нет.
Если вернуться к содержанию несостоявшейся премьеры, то да – все мы догадываемся, что Рудольф Нуреев обладает... эээ… мужским достоинством. Однако допускаем, что выдающихся успехов на профессиональном поприще он добился, скорее всего, благодаря каким-то другим своим качествам. Но художнику виднее.
В общем, дело житейское: никаких гонений, только хореография, как и сказал директор Большого Владимир Урин.
Однако к гонениям нельзя относиться легкомысленно. Конечно, государственная культурная политика не предусматривает цензуру. Но она, государственная культполитика, - куда более коварна, чем просто тупые идеологические или вкусовые запреты.
Начнём с того, что цензура у нас не практикуется не только из уважения к творческим свободам, но и потому, что это на изумление максимально неэффективный инструмент для государства. Более того, даже вредный и смертельно опасный – в чём мы смогли убедиться каких-то три десятка лет назад на собственном историческом опыте.
В своё время злоупотребление запретительно-приказными мерами сначала профанировало могучую советскую культуру и советскую идеологию (а это если не одно и то же по сути, то, как минимум, тесно переплетённый между собой сущности), потом лишило их боевитости и воли к созиданию, наделив застоем, догматизмом и имитацией, и в конечном итоге привело к катастрофе.
Сегодня цензура бессмысленна просто технически. Чтобы запретить любое, даже самое очевидно идиотское, творческое самовыражение, для начала придётся отменить интернет. Что бы ни запретила власть, это «запрещённое» всё равно окажется в свободном публичном доступе, да ещё с романтическим флёром «бунтарства», что повышает рыночную стоимость. А глупо будет выглядеть именно и только государство. Этим и объясняется ироничное отношение ответственных руководящих работников к забавной возне художественной и сектантско-монархической общественности вокруг фильма «Матильда»: государство всячески уворачивается от вовлечения его забесплатно в, по сути, оголтелую рекламную кампанию коммерческого кинопродукта.
Так что уже на первом шаге тему цензуры в культурной политике государства можно считать исчерпанной.
Но культурная политика при этом есть. И она даже не секретная – изложена чёрным по белому с гербовой печатью и подписью не кого зря, а целого президента РФ. Эти нормативные документы (Основы государственной культурной политики от 2014 г. и Стратегия её реализации от 2016 г.), собственно, и диктуют алгоритм повседневной чиновничьей работы в этой сфере – причём не только Минкульту, но и двум десяткам других министерств в ведомств, включая Минобрнауки и даже минобороны. Так что, сами понимаете, места для вкусовщины и самодеятельности отдельных должностных лиц остаётся не так уж много. Потому что вертикаль и дисциплина.
Так вот. В этих бумагах прямо написано об праве и даже прямой обязанности государства на активную культурную политику, о продвижении и утверждении широкого набора культурно-нравственных ценностей, о культуре как инструменте гражданского воспитания и формирования самостоятельной личности. В общем, о том же самом написано, что было свойственно и советской культурной политике.
А как же без цензуры-то обойтись?
Просто обойтись: заменить её воспитанием и просвещением. Причём в первую очередь – воспитанием и просвещением почтеннейшей публики, то есть народа России.
Это продвижение и беспардонная пропаганда классических, бесспорных, исторически утвердившихся образцов искусства — вплоть до агрессивнейших приёмов маркетинга в создании моды на классическую культуру. Вот если можно втюхать моду на айфон – то кто мешает создать моду на Третьяковку? Это, кстати, и дешевле, и полезнее. Это создание и совершенствование эффективной культурной инфраструктуры: кинозалов, домов культуры, библиотек, театров, музеев и чего только ещё. И да, это адресное стимулирование произведений современного искусства, наследующих духу исторических традиций и развивающих его.
И вот в современном фольклоре воспеваются очереди на Серова.
И вот за одну ночь (два года подряд) разлетаются абонементы в филармонию.
И вот – впервые после советской эпохи – в малых городах открываться около 500 кинозалов.
И вот в тех же сёлах и малых городах сотнями возвращаются в строй советские дома культуры и строятся новые многопрофильные культурные центры – с библиотеками, детскими кружками, самодеятельными театрами и концертными залами.
И вот музеи перепрофилируются из хранилищ артефактов в интерактивные современные пространства – и откуда-то набегают в них на ставшие незаметно традиционными «Ночи музеев» миллионы людей. И вот за пять лет годовая посещаемость музеев подскакивает на 41%, а федеральных театров – на 28%. Это, к слову, тоже в миллионах человек измеряется.
То же самое происходит с концертами – и выясняется, что Чайковский с Шостаковичем и Гергиев с Мацуевым это не что-то нафталиново-малопонятное и не далёкие зарубежные звёзды, а любимцы российской публики.
Эти факты малоинтересны статусными СМИ – по крайней мере, менее интересны, чем обыски в «Гоголь-центре». О них можно узнать только из скучных бюрократических отчётов, которые всё равно никто не читает, и... из народных СМИ – в блогах, соцсетях. Ведь инстаграмные селфи в Третьяковке – это внезапно модно, круто и способствует успеху у девушек.
В общем, дело житейское, повседневное.
Так в чём же коварство? Чем эта повседневность угрожает свободам самовыражения?
Да ничем не угрожает.
Эта повседневность просто погружает мастеров современного искусства в нормальное культурное пространство, в среду конкуренции и сравнения с высшими образцами. А вердикт о соответствии выносит не цензор-чиновник-самодур, а собственно зритель/слушатель в конечном итоге. Ведь мастера искусств, включая даже и самого Серебренникова, – они же для зрителя творят, разве нет?
Вот есть в русской культуре представление о любви, и это представление естественно принято в народе. А режиссёр Звягинцев, честно пользуясь свободами и не пользуясь госсубсидиями, делает фильм «Нелюбовь». И отправляет его после приятных сердцу Канн на экзамен в ту же русскую культуру, где уже есть «Калина красная» или «Москва слезам не верит». Результат, конечно, предсказуем – но за попытку спасибо. Дерзайте дальше.
Есть в русской культуре принятые нормы отношения к собственной истории и собственным предкам, где особняком стоит Великая Отечественная. И есть в русской культуре убеждение в том, что человек – не жертва истории, а её творец. Поэтому «28 панфиловцев» вписались в компанию к «Горячему снегу» и «В бой идут одни старики», а какое-нибудь «Холодное танго» даже краешком не задело.
То же самое, в общем, и у пчёлок. В смысле — и у театральных экспериментов Серебренникова. Причём ничто ведь в жизни не окончательно: в конце концов, МХТ Станиславского тоже был бунтарски-новаторским и упрямо шёл поперёк современных ему норм театрального искусства. Но ничего, со временем стал таким же академическим, как и его оппоненты. Ведь без эксперимента не бывает классики. Так что и с этой точки зрения чиновничья цензура вредоносна для культурного национального потенциала.
Конечно, запретить – проще и быстрее, это даёт моментальный одноразовый результат. Так оно и для политической отчётности спокойнее, и для электоральной привлекательности подчас полезнее.
А воспитывать – это долго и неблагодарно. Зато надёжно. В здоровой среде нездоровые изыски самозапрещаются куда эффективнее и бесповоротнее.