О творчестве Григория Остера. Почему сегодняшние мамы и папы помнят его стихи наизусть?В Красноярском крае прокуратура потребовала изъять из местного магазина и уничтожить книгу «Вредные советы» писателя Григория Остера. «Правмир» поговорил с учителем литературы Михаилом Павловцом о том, почему Остер — педагогический гений и что дают детям его «вредные советы».28 мая на официальном сайте прокуратуры Красноярского края появилось сообщение о том, что ведомство не будет обращаться в суд с требованием об изъятии тиража книги Григория Остера «Вредные советы». «Грешить, врезаясь в холодильник»— Что для вас самого значит Григорий Остер, как вы познакомились с его творчеством?mdash; Остер — это живой, настоящий, неподдельный классик. Он сумел, с одной стороны, вобрать в себя традиции великой русской детской литературы — прежде всего, Маршака и обэриутов. Он, конечно, — прямой наследник Олейникова, Хармса, Введенского.С другой стороны, он нашел ключ к сегодняшнему, современному ребенку. Вся моя жизнь, особенно ее детский период, прошла под знаком Остера, хотя я об этом даже не догадывался. Я только студентом узнал, что мое любимейшее произведение, которое я всегда цитировал, про обезьяну, слоненка, удава и попугая, — это творение великого Остера. Впрочем, я не удивился, потому что уже прекрасно знал его стихи — в первую очередь, «Вредные советы».Это то самое значимое явление русской культуры, которое позволяет нам говорить, она не деградирует, не стагнирует, а развивается, процветает и вбирает в себя все лучшее.
— Какое первое его стихотворение вам приходит на ум?#160;
— «Если вы по коридору мчитесь на велосипеде, а навстречу вам из кухни вышел папа погулять, не сворачивайте в кухню, в кухне твердый холодильник, тормозите лучше в папу, папа мягкий, он простит». Это, наверное, одно из первых моих детских литературоведческих открытий, которое, возможно, предопределило будущую профессию. Я вдруг понял, что «папа мягкий, он простит» можно понимать по-разному. С одной стороны, что об холодильник разобьешься, а об папу нет. А с другой стороны, что папа — мягкий, добрый человек, способный к пониманию и прощению, в отличие от неживого предмета.— Я тоже сделала когда-то свое литературоведческое открытие в связи с Григорием Остером. Его давним предшественником является пародийный средневековый немецкий корпус текстов «Гробианус», где даются иронические наставления, как себя вести за столом, на прогулке и так далее. На самом деле это, конечно, сатира на социальные пороки — пьянство, грубость, неотесанность. Например, такое: «Ты лужи обходи вокруг, пусть в них купается твой друг. Поуже выбирай дорожки, всем встречным подставляй подножки. И шутки ради, для забавы, прохожих сталкивай в канавы». Это же чистый Остер!— Ну конечно, за этим стоит огромная, древнейшая традиция карнавальной культуры, перевернутая логика, советы «от противного». Интересно, что эта же карнавальная логика сегодня звучит и в проповедях. Я не раз слышал, как священник обращается с амвона к своей пастве со словами, что, дескать, если вы хотите попасть в лапы дьявола, то кутите, предавайтесь блуду и не ходите на воскресную молитву. Я еще тогда подумал, что это очень современный подход. В мире, где прямые дидактические наставления перестают работать, надо заставить человека самого подумать, действительно ли он хочет грешить и разбиваться, врезаясь в холодильник.В этом смысле Остер очень актуален и одновременно очень заботлив. Думай сам, решай сам— Можете в двух словах объяснить, в чем его секрет?mdash; Григорий Остер понимает, что сама культурная модель изменилась. Традиционная модель — пророчески-наставническая. Поэт вещает нам свысока, являясь неким медиумом между грешным миром и высшим началом, что бы под этим высшим началом ни понималось: Бог, родина, руководство и даже женщина как некий недостижимый любовный идеал. Поэт-пророк, с одной стороны, стоит молитвенно, коленопреклоненно перед этим высшим началом, а с другой стороны — обращается к нам уже от его имени и глаголом жжет сердца людей. Читателю остается только внимать и подчиняться. Сегодня эта логика не работает. Поэт больше не представляет высшее начало, его претензия на подобную роль будет восприниматься критически. Отныне читатель, оказываясь между полюсами «да» и «нет», черным и белым, добром и злом, должен сам делать выбор и принимать на себя ответственность за него. Когда поэт, вопреки ожиданию, обращается с вредными советами, он вызывает настоящий когнитивный диссонанс: ты же меня должен добру учить, а не ерунде какой-то, здесь что-то не так, это надо осмыслить. Не случайно советы адресованы, в первую очередь, детям. Им нужно научиться критически мыслить, сомневаться и рассуждать даже при встрече с самым авторитетным мнением. Так они учатся делать правильный выбор, осознанно вставать на сторону добра, а значит, взрослеть и обретать субъектность. В педагогическом смысле «Вредные советы» Остера — это гениальный принцип.— Разве его не придерживается вся классическая детская литература, на которой мы выросли? Помните у Барто про мальчика, который старался вести себя хорошо, чтобы мама купила ему живого снегиря: «До чего же я старался, я с девчонками не дрался — лишь увижу я девчонку, погрожу ей кулаком и тотчас же убегаю, будто я с ней не знаком». Наверное, только непрямое дидактическое наставление может быть запоминающимся, смешным и по-настоящему работающим.
— Да, безусловно. Наверное, последний поэт, который еще пытался быть прямолинейно дидактичным, но сам, видимо, ощущал, насколько он в этом качестве неубедителен, — это Маяковский с его «Что такое хорошо и что такое плохо». «Если бьет дрянной драчун слабого мальчишку — я такого не хочу даже ставить в книжку!» Но Маяковский здесь преодолевает несколько фронтальное наставление с помощью блистательной, оригинальной, каламбурной формы.А потом уже приходят обэриуты и показывают нам мальчишек и девчонок, которые прыгают на одной ножке, играют и валяют дурака. Помните у Хармса стихотворение про самовар? Там никто не учит жизни, а есть просто смешная словесная картинка, изображающая самовар, из которого все успевают себе налить, а самому последнему, лентяю и лежебоке, достается «только кап-кап-кап».Таким образом, от Чуковского с его «Мойдодыром» и Маяковского мы приходим к перевернутой картинке, где тебе не читают нравоучений. Думай сам, решай сам.
«Этими запретами занимаются дремучие, угрюмые, напуганные люди»— Как бы вы описали состояние ума людей, которые вдруг вздумали запрещать эти тексты и картинки к ним?mdash; Это было описано еще 100 лет назад в рассказе Чехова «Человек в футляре». Беликов больше всего боится, что его картина мира не совпадет с реальностью. А страх, как известно, рождает агрессию.Помните строчку «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас»? Там, конечно, этот отказ прогибаться дается как нечто положительное, но вообще, если вдуматься, попытка навязать миру свои правила — это и есть та самая «футлярность», когда человек во всем, что ему непонятно, видит скрытую угрозу, а в чем она — объяснить не может. Поэтому для верности лучше все взять и запретить. Ты постепенно оказываешься в мире, похожем на выжженное поле, где все, что не разрешено, автоматически запрещено, где нет ни одного живого лица, яркой нитки или веселой ноты. К сожалению, этим выжиганием занимаются очень дремучие, угрюмые, напуганные люди. Единственное средство профилактики — стараться, чтобы эти люди перестали бояться. Говорить с ними об их страхах, может быть, чуть-чуть их смешить, вызывать на лице улыбку. Но пока мы живем в мире перепуганных людей, особенно «при исполнении». Может быть, это травма из детства, опыт школы, которая, к сожалению, может стать опытом воспитания страха опасений перед всем новым и непонятным, что ты не можешь описать и сформулировать.И главное, чем должно заняться наше общество, в том числе наше профессиональное сообщество, — это помогать людям не бояться, жить в мире, в котором ни цвета радуги, ни громкий смех, ни абсурдистские картинки или стихи никому не несут угрозы. Иначе мы сами не заметим, как окажемся в мире, в котором есть 50 оттенков серого, а больше ничего.
