В годы войны Советский Союз взял в плен 2 млн 389 тыс. немцев. Постепенно, вплоть до 1955 г., их отправляли в Германию. А до отъезда пленные восстанавливали то, что сами разрушили – заводы, дороги, просто дома в городах, работали на лесозаготовках, в шахтах и штольнях. В первые годы после войны плен был особенно тяжким, не хватало одежды, лекарств, еды. Изоляция от дома и неизвестность будущего (хватит ли сил, чтобы дожить до освобождения и, вообще, освободят ли?) – все это деморализовало пленных.[С-BLOCK]
Но в отличие от советских пленных в Германии, немцев в СССР не истребляли. Солдат Ханс Беккер, взятый в плен в 1944 г., вспоминал, что обращение с немцами совсем не соответствовало тем слухам о жестокости русских, которыми немецкое командование потчевало солдат («На войне и в плену», М., 2012). Сразу после пленения «меня накормили, напоили и дали сигарету», — писал он. Правда, по пути в лагерь ему встречались русские, хотевшие его пристрелить, но конвоиры не позволяли: расстрелы пленных были запрещены и далеко не всем было плевать на приказы. Лагерь не был, разумеется, санаторием, особенно поначалу, но кормили Беккера в основном тем же, чем питались сами русские, и его не пытали. СССР нужны были рабочие руки.
Жизнь Беккера в плену, как и у всех его товарищей, состояла из работы и поиска возможностей получше поесть. Во время работы и отдыха его товарищи пели песни. Например, крестьянские забавные песенки, вроде тюрингской Unser Gas de hat zwa Hema («У нашей козы два рога»). Советские политинструкторы в лагерях придавали большое значение музыкальному досугу. Плененный в 1944 г. берлинец Хайнц Роте в детстве обучался игре на скрипке, поэтому руководство одного из лагерей в Казахстане поручило ему организацию музыкального ансамбля. Вскоре он научился петь «Москва моя – ты самая любимая» и «От Амура до Березины», но ему разрешалось исполнять и немецкую песню «Розамунда». Приходилось и петь по приказу конвоиров. Военнопленный Иоганнес Бергман в мае 1945 г. шел в колонне узников по богемскому городку Иглава. Колонна получила приказ запеть: «Нас демонстративно провели вокруг рыночной площади, и мы должны были петь песню, чтобы показать, что мы побежденные». Пели из страха, и Бергман уже не помнит, что именно.
Некоторых немцев заставляли петь советский гимн во время утреннего построения. На работу ходили строем и это очень напоминало военный марш. Чтобы все соответствовало военным обычаям, охранники заставляли петь. Такой же приказ нередко получали пленные, когда следовали по какому-либо советскому городу. Выходило небольшое представление. Немцев в такие моменты не ограничивали в выборе репертуара. Все равно ведь почти никто не понимал слов. Ханс Гюнтер вспоминал, как он по желанию коменданта лагеря однажды пел при входе в Митаву: «Мы пели песни и радостно входили в город... Солдатские песни каким-то образом производили впечатление. Мы не чувствовали враждебности или веселья, все было абсолютно нормально».
Немыслимо, но один из бывших военнопленных, Вольфганг Франц, вспоминал, как в плену в лесном лагере в 1946 или 1947 году ему пришлось петь, пожалуй, самую нацистскую песню. «Однажды вечером нас позвали на перекличку, чтобы пересчитать. И внезапно кто-то сказал, что мы должны спеть песню Хорста Весселя. Мы, конечно же, сказали, что не будем ее петь, это запрещено. Но они ответили: «Нет, здесь в лесу это не запрещено». И нам пришлось ее спеть. Но все происходило не так мирно, как я рассказываю. Нам угрожали пистолетом. Что же нам оставалось делать?[С-BLOCK]
Историк Э. Шерстяной отмечает, что плен предоставлял возможность русским и немцам ближе познакомиться с другой культурой. И многие этой возможностью воспользовались. После войны наступает мир. Рано или поздно, во враге начинают видеть человека и пытаются, пусть даже очень своеобразно, узнать и понять его.
