После нескольких лет жизни в деревне Юрий, Валентина и их дети — близнецы Виола и Максим и усыновленный Никита — возвращаются в город. Но жизнь в Санкт-Петербурге развращает старшего сына, а младшие смотрят на него как на авторитет, считают, что он живет «настоящей жизнью», и тянутся за ним, несмотря на ужас и протесты родителей.
Сегодня у нас окончание истории про семью Юрия и Валентины. Первая часть вот здесь. Вторая — здесь.
— А вы что же, вырастили детей, Максима и Виолу до одиннадцати, а Никиту вообще до 14 лет, фактически в изоляции, и не ожидали проблем при их возвращении в социум? — спросила я у Юрия и Валентины. — Даже у крыс наблюдаются существенные нарушения поведения после жизни в изоляции…
— Нет, конечно, мы ожидали, — родители чуть смутились и умерили пыл. — Но мы не могли подумать, что это будет так… И наши дети все-таки не крысы!
— Что ж, рассказывайте, — вздохнула я.
Их повествование было сплошным ужасным ужасом, перемежающимся эпическими жалобами. Когда же я им его пересказала в том виде, в котором вы ниже прочтете (пересказала, разумеется, в качестве обратной связи: «Правильно ли я вас услышала и поняла?»), Юрий и Валентина очень обескуражились, но признали, что да, именно это они мне только что и рассказали и я абсолютно ничего по сути не исказила. Просто как-то так повернула.
Итак.
Попав в город и в школу, Никита, по словам приемных родителей, сначала очень удивился и даже сумел это удивление напрямую проговорить.
— Удивительно все! — приговаривал он, отправляясь в школу, приходя из нее и отвечая на вопросы.
В городе, в школе, в классе Никита ничего не знал и не понимал. Его, скорее всего, дразнили и даже пытались травить. Никита никому ни на что не жаловался.
В какой-то момент он начал бешено драться. Он не был самым сильным в классе и в школе, но у него как будто не было никаких ограничителей. Его стали бояться. Ему это нравилось. Драться он вскоре почти перестал, и все поняли, что неконтролируемая на первый взгляд агрессия не была его самоцелью — всего лишь социальной адаптацией и приобретением нужной ему групповой роли. Но в школе, с одноклассниками-речевиками (большинство из них были умеренно адаптированными детьми с минимальными мозговыми дисфункциями из благополучных семей, которых всю жизнь развивали и корректировали) Никите было неинтересно. Тогда он еще огляделся и открыл для себя улицу, магазины, город в целом, как ландшафт. Он, по всей видимости, понял это так: раньше я по воле Юрия и Валентины жил в поле, в лесу, на реке, в усадьбе. Теперь я по их же воле переселился вот сюда. Это — город. Он такой же живой и даже в чем-то более интересный и разнообразный, чем предыдущие ландшафты. В городе мало животных, птиц и растений, но зато много людей. Они разные, и к ним надо приспосабливаться. Концепция «удивительно» сменилась на концепцию «интересно» и тоже была вслух проговорена.
— Зачем ты туда пошел? Зачем ты это сделал?
— Интересно.
Кажется вполне естественным, что в городе четырнадцатилетний Никита интересовался вовсе не музеями, театрами, архитектурными комплексами и концертными залами. Его интересовало и подлежало изучению совсем другое.
Через некоторое (небольшое) время Никита почти перестал ходить в школу. Спокойно уходил утром из дома, до школы не доходил и не всегда приходил ночевать.
В городе у него появились знакомые и, может быть, даже друзья. Он начал курить, несколько раз возвращался домой пьяным и пару раз, возможно, под какими-то психоактивными веществами. Его искали и находили полицейские. Он ночевал на скамейке в парке и в каком-то притоне. Он воровал в магазине (пару раз его ловили, но чаще — нет, и тогда он приносил украденное домой и обязательно делился с близнецами). Он угнал мотоцикл и прогулочную лодку на канале. И там, и там справился с управлением, никого не сбил и, покатавшись, оставил их аккуратно припаркованными (его личность определили по видеокамерам).
Он полюбил ходить по петербургским крышам и научил своих новых приятелей-бомжей ловить, жарить и есть жирных городских голубей. Он зайцем ездил на электричках из конца в конец области, выходил (или его высаживали контролеры) на случайной остановке и бродил по небольшим городкам.
Очень привлекали Никиту церкви, особенно маленькие (видимо, что-то из воспоминаний раннего детства) — он обязательно заходил в каждый встретившийся по дороге храм, правильно крестился, вступал в разговоры с прихожанами и даже бормотал какие-то молитвы перед иконами.
— В конце концов он фактически вернулся туда, откуда мы его десять лет назад забрали, — с печальным возмущением констатировали Юрий и Валентина. — Поразительно только, насколько стремительно (всего полгода!) это произошло. Но, наверное, мы были бы готовы с этим смириться — что ж, мы честно попытались, не получилось, бывает… Но…
— Но?
— Он тянет за собой, фактически губит судьбу младших. И вот этого мы ему позволить не можем!
— Поясните про «губит судьбу». Максим и Виола вместе с Никитой воруют в супермаркетах, ночуют на скамейках и ездят зайцем в электричках?
— Разумеется, нет. За этим мы следим, у них есть гувернер, он провожает их в гимназию, встречает, водит на кружки… Но на данный момент они абсолютно уверены, что жизнь, которой живет их старший брат, намного интереснее приготовления уроков и посещения музеев Петербурга, и именно она и есть та самая «настоящая жизнь», которую мы от них годами скрывали, а теперь пытаемся у них «отнять и не пустить». Их отношения с нами и с гимназией стремительно портятся, успеваемость упала почти катастрофически, они оба бросили музыкальную школу, в которой их сначала встретили на ура (мы знаем, что Виола действительно талантлива!), а Никита даже как будто ничего такого особенного для этого и не делает. Даже посмеивается:
— Дети, слушайте родителей. Они же вам добра хотят.
— Так и говорит?
— Слово в слово.
— Тогда я хочу поговорить с Никитой.
***
Четырнадцатилетний Никита похож на темного эльфа. Хотя у него русые волосы и яркая одежда. Темнота — где-то в глазах и в складках около губ.
— Ты знаешь, кто я?
— Психолог. Меня к ним водили много раз. Вроде и к вам тоже.
— Психологи — кто такие?
— Объясняют.
— Правильно. Твой персонаж — помесь комедии и трагедии. Маугли пополам с Крокодилом Данди. Знаешь их?
— Знаю.
— Жалко, что ты не помнишь своих истоков. У персонажа корней.
— Я помню. Всегда помнил.
— Правда? А почему никому никогда про это не говорил? Тебя же тогда все спрашивали. И не раз.
— Зачем? — Никита пожал плечами. — Мне у Юрия и Валентины неплохо было.
Мы обсудили (как могли, конечно, Никите фразы длиннее четырех слов по-прежнему давались с трудом), что он помнит о начале своей жизни. И помнит на удивление много. Жизнь вдвоем с матерью в какой-то деревне, в маленьком холодном доме. К матери почему-то все вокруг относились с презрением. Потом они едут в поезде. Потом община, где много еды, тепло и его учат молиться Богу. Бог — главный, тот, кто за всем наблюдает, но не вмешивается, если не попросишь. Мать иногда ласкает, иногда бьет. Потом куда-то пропадает. Люди вокруг иногда добрые, иногда злые и невменяемые. Бог не вмешивается.
— Ты помнишь так много, что, наверное, можно было бы на основе этого попытаться узнать, что стало с твоей матерью.
— Зачем знать? — Никита пожимает плечами. — Вряд ли что-то хорошее.
— Как будет дальше развиваться твой персонаж? Ты думал?
— Не знаю. Бог управит.
— Он же не вмешивается.
— Когда надо, я попрошу. Он управит.
— Еще не сейчас?
— Еще не сейчас. Не все узнал. Интересно.
— Ты ведешь себя асоциально. Так не принято в городе у нормальных. Юрий и Валентина устали, могут отказаться от тебя. Они боятся за Виолу и Максима. Ты нарушаешь закон и можешь оказаться в очень нехороших местах. Например, в детской колонии. Я там как-то была — выступала перед ребятами. Поверь, очень неприятное место.
— Верю. Что ж, пускай так. Будет что-то другое.
— Ты совсем не любишь свою семью? Не сумел полюбить?
— Сумел, почему. Мелких — особенно. Буду скучать.
— А ты не хочешь изменить свое поведение? Ну, притвориться нормальным? Допустим, до окончания девятого класса?
— Не хочу. Может, не могу. Вязнет что-то. Останавливается. Плохо.
***
— Помните мое изначальное условие? — спросила я у Юрия и Валентины. — Для наших с вами контактов? Проговорите его вслух.
— Помним. Все это мы делаем не для детей, а для себя. Для своего удовольствия и саморазвития. Потому что нам так с дуба упало. Дети лишь следуют за нами.
— Отлично. Спасибо. Сейчас наступил момент, когда Никита, который до этого был вашей креатурой (а точнее, крысой-изолянтом, фактически вашим домашним питомцем, подлинными креатурами были Максим и Виола), следовать за вами отказался. Он просто вырос и одновременно увидел новые возможности в окружающем мире. И теперь он уже в меру своих возможностей прокладывает свой собственный путь. А Максим и Виола, которым это только предстоит, жадно за ним наблюдают и анализируют поступающую информацию.
— Но этот путь вообще-то ведет прямиком в тюрьму, — заметил Юрий. — Если именно такова его судьба, что ж, помогай ему Бог, но для наших биологических детей мы этого категорически не хотим. И не позволим.
— Ага, — сказала я. — Исключительно из своих хотелок вы привезли в большой город со всеми его соблазнами подростка-изолянта с задержкой психического развития строго тогда, когда он уже может самостоятельно передвигаться и по закону подлежит уголовной ответственности.
— Когда вы так говорите… — прошептала Валентина, закрыла лицо руками и заплакала.
— Что нам теперь делать? — спросил Юрий. — Вернуться всем вместе в деревню? Но он же, я уверен, теперь оттуда просто убежит, и все потеряет смысл…
— Про два раза в одну реку известно с античности, — кивнула я. — Первое, что вы сделаете, — это придете сюда все вместе и под моим присмотром расскажете Никите о своей бурной молодости и о том, как вы за счет друг друга, но в основном за счет детей и семьи из всего этого вылезли.
— Зачем это? — Валентина подняла заплаканное лицо.
— Чтобы он понял, что его путь не так уж трагически-кардинально отличается от родительских. Ведь сейчас Никита, Виола и Максим — все трое думают, что вы провели свою подростковость и молодость между библиотеками и концертными залами, и заглядывают в зияющую между вами пропасть с некоторым изумлением. А Макс с Виолой (они нормальные, интеллектуально сильные дети), рефлексируя, логично подумывают: а не перепрыгнуть ли на братову сторону этой пропасти? А тут вы пропасть возьмете и дезавуируете. Нет ее. И не было никогда.
Второе. Попытаетесь выяснить судьбу родной матери Никиты. Информация на самом деле есть, и ее достаточно. Наймете детектива-профессионала, я думаю, он справится. Если мать юноши умерла, сообщите ему об этом. Если жива — будете действовать по обстоятельствам.
Третье. Сообщаете Никите, что он хоть у вас и питомец, но все же член вашей семьи и вы в сложившихся обстоятельствах будете до самого конца, до исчерпания всех возможностей, бороться не с ним, а за получение им пусть даже самого среднего образования и за его непопадание в тюрьму — всеми вам доступными способами, и одновременно — против влияния его образа жизни и образа мыслей на младших.
Валентина вслух ахнула:
— Так прямо и сказать «хоть и питомец…»?! Нашему ребенку?!
— А вы думаете, Никита не знает? Он это принял много лет назад. Вы никогда никому не врали, и поэтому здесь все нормально. Вы для него — Юрий и Валентина. Вы его к себе взяли по своей прихоти, эмоциональному порыву и, хоть и прихотливо, но все же вырастили. А теперь он уже не ребенок. Подросток, переходная форма.
***
Забавная девушка-детектив взялась за дело с воодушевлением и потратила на поиски всего две недели. Мать Никиты оказалась сравнительно молодой замужней женщиной, живущей в небольшом райцентре в Тверской области и работающей администратором в магазине строительных товаров. Кроме выпивающего мужа у нее имелось еще двое маленьких детей. Юрий и Валентина поехали к ней.
Приключения своей юности женщина по имени Анастасия вспоминала, непрерывно шмыгая носом и вытирая кулаком глаза.
— Грех это, грех мой, — бормотала она, и в ее бормотании Юрий и Валентина узнавали маленького Никиту.
Ранняя беременность неизвестно от кого. Неприятие семьи, унижения, даже побои. Из роддома в райцентре добиралась зимой с ребенком до дома сама — никто не встретил. Долго стояла на обледеневшем пороге, стучала, мачеха смотрела из-за занавески. Дверь открыл младший сводный брат. Потом — секта, Бог любит всех. Настя остро нуждалась в любви. Но довольно быстро божья любовь превратилась в почти непрерывное насилие. И однажды Настя сбежала в тоненькой куртке в метель и неизвестность. Взять ребенка с собой не решилась. Потом, спустя полгода или год, приезжала туда. Ей сказали, что притон разогнала полиция. Искать, узнавать женщина побоялась. Все годы ходила в церковь и молила Бога за здравие и благополучие старшего сына. Мальчика, кстати, звали Кириллом.
***
На совместном совете решено было Никиту-Кирилла с матерью познакомить. Все прошло на удивление хорошо и благолепно. Особенно тепло отнеслись к внезапно возникшему старшему братику два братика-малыша.
— Смотри, мир еще расширился, — сказала я юноше. — Все еще хочешь за решетку, в детскую колонию?
— Нет, уже не очень, — признался он. — Братья забавные, интересно.
***
Юрий и Валентина намекнули недвусмысленно. Настя жаждала «искупить грех». Мужу Насти новые родственники привезли много дорогого алкоголя. Новообретенные братики заглядывали в глаза и держали за обе руки. Никита пожал плечами и согласился.
Девять классов он очень даже неплохо закончил в райцентре и сразу устроился рабочим на склад строительных товаров.
Максим и Виола (немного, конечно, с подачи родителей) на брата обиделись — «он нас бросил, променял» — удалили его из друзей в соцсетях и вернулись в гимназию и кружки. Потом у них тоже начался переходный возраст — они лежали каждый в своей комнате с задернутыми шторами и «тупили в телефоны». Я посоветовала вызвать уже совсем взрослого Никиту — поучиться в городе в каком-нибудь колледже и попинать «в жизнь» младших. Мать с отчимом вздохнули, но отпустили. Братья сначала рыдали, а потом насморкались Никите в ботинки в знак протеста. Пришлось Никите устроить им выволочку, а потом пообещать, что возьмет их в гости в Санкт-Петербург.
План сработал. Виола и Максим встряхнулись и встали с диванов, стали «все брату показывать, он же у нас дикий совсем, Крокодил Данди» — оказывается, взаимная любовь и надобность друг в друге никуда не делась, просто заснула на время. Никита опять всему удивлялся, но уже на следующем этапе развития, полюбил слушать орган в лютеранском храме. И потом вдруг захотел в ветеринарный колледж, оказывается: «Я людей не люблю, а животных — люблю».
Сейчас история продолжается.
Юрий и Валентина уже несколько раз собирались разводиться (и, скорее всего, в конце концов разведутся, но останутся друзьями и родителями всем трем своим отпрыскам) — у них у каждого следующий этап поиска себя.
Что ж, пожелаем всем участникам этой истории (реальным людям!) удачи в новом году.
Морали не будет.
Разве что так: каковы бы ни были обстоятельства, всегда в наших силах прямо сегодня немного изменить их к лучшему.
