На Олимпийских играх в Пхенчхане-2018 супруги Анастасия Брызгалова и Александр Крушельницкий завоевали бронзу в дабл-миксте. После церемонии награждения стало известно, что в допинг-пробе Крушельницкого обнаружен мельдоний. Керлингиста дисквалифицировали на четыре года, пара лишилась бронзы Олимпиады.
– Мне кажется, или у тебя есть обида на федерацию и Олимпийский комитет: обещали помочь, разобраться, а по факту вы остались один на один с проблемой?
– Я бы так не сказала. Федерация очень старалась помочь. Они оплатили работу юристов и вообще все, что на тот момент требовалось.
Скорее, мне обидно за то, что нет никаких реальных механизмов защиты, если ты не виноват. Вот я вижу новости, как, например, теннисист Синнер спокойно себе играет, и мне обидно. Думаю, что для российского спортсмена такое бы не прокатило.
Хорошие юристы, конечно, есть, но их мало. Допустим, у нас были швейцарские юристы, как нам тогда сказали – лучшие. Но они за все время со мной разговаривали один раз, минут 5-10. И все! Меня спросили, заметила ли я что-то подозрительное, могу ли что-то вспомнить, и когда ответила «нет» – до свидания.
Я, конечно, не юрист, сама виновата, что не смогла ничего из себя выдавить. Но, может, нужны были наводящие вопросы, подсказки, можно было покопаться в деталях, и тогда мне было бы легче что-то припомнить.
Еще была странная история с записями камер видеонаблюдения в олимпийской деревне. Они могли бы многое прояснить, но мы так и не смогли их получить. Пришел ответ, что записей нет. То ли их удалили, то ли еще что-то...
Даже данные детектора лжи никак не брали в расчет. На суде так и сказали: «Вы молодцы, что прошли и что теперь верите этим людям, но мы это учитывать при вынесении приговора не сможем».
– Вы же тогда обращались и в Следственный комитет. Чем закончилась эта история?
– Ох, для нас тогда это стало жутким стрессом.
Вот представь: мы с Сашей вернулись в Москву и с открытым сердцем пошли в Следственный комитет. Пошли сами, добровольно, в поисках помощи и защиты. И вот мы пришли, а нас рассадили по разным комнатам и стали допрашивать, словно мы сами преступники. Провоцировали, пытались найти найти противоречия, вытягивали какую-то информацию... Понятно, что это их работа и, наверное, она такой и должна быть. Но на тот момент я была в шоке. В итоге нас просто допросили и все. Саше потом прислали какое-то решение, я его даже толком не видела. Ничего по сути там нет, виновных не нашли.
– В какой момент вы поняли, что все кончится совсем плохо?
– Еще в самый первый день, когда нас вывозили из деревни, нам сразу сказали: «Ребят, про эту медаль в любом случае забудьте. Даже если мы найдем, кто это сделал, медаль вам не вернут».
Есть факт: на момент завоевания медали в организме Саши был запрещенный препарат. Каким образом он туда попал, способствовал ли повышению спортивного результата – вторично. Медали не будет, нужно попытаться получить минимальный срок дисквалификации.
В первые дни нам это казалось бредом: мы же ничего не сделали плохого, а теперь должны согласиться на дисквалификацию?! В голове не укладывалось. Но постепенно мы и сами свыклись с этой мыслью.
Мне казалось, что срок точно должен быть меньше, не 4 года. У нас было подробное письмо от изобретателя мельдония из Латвии, где он мотивировал, что препарат в керлинге абсолютно бесполезен и не дает никакого преимущества. Сформировали пакт доказательств, что употребление не было преднамеренным.
Саша вместе с президентом федерации летал на слушания в Швейцарию. Я не смогла, была на сборе в Канаде, мы готовились к чемпионату Европы с женской командой. Саша сочинил большое письмо о том, что такое для него керлинг и в целом спорт. Писал его на листочке, очень долго правил, подбирал нужные слова. Там так трогательно, что я до сих пор не могу понять, как оно не сработало. Черствые, бездушные люди в этом суде...
Ответ пришел в течение месяца после заседания: «Ваш срок дисквалификации 4 года, если хотите – можете обжаловать в течение такого-то времени».
– Почему вы не захотели?
– Сначала хотели. Но во-первых, это большие деньги. Во-вторых, не было ни одного юриста, кто предложил бы помощь. То есть взяться мог каждый, но какой смысл, если не было никаких зацепок? Мы придем на апелляцию, скажем все то же самое, что и на первом заседании, и нам ответят: «Молодцы, вот вам снова 4 года», – сказала Брызгалова.
