В первые российские театры («позорища», как они тогда именовались) зрители, прямо скажем, не ломились. Во-первых, это было развлечение исключительно для царской семьи и приближенных. А во-вторых, театральное представление при Алексее Михайловиче или даже Петре Алексеевиче было удовольствием на любителя; любителей же семь-восемь, а то и десять часов смотреть, как пляшут и поют на непонятном языке худородные католики и лютеране, среди бояр было немного.
К концу XVIII века в стране было уже немало театров казенных и частных. Частные театры того времени явление сколь отрадное (как движение к культуре), столь же и постыдное – в большинстве своем они были крепостными. Держать собственную труппу из крестьян было престижно и прогрессивно, у одного только графа Шереметьева их было четыре – по труппе в каждом крупном имении.
Или вон тот еще, который для затей
На крепостной балет согнал на многих фурах
От матерей, отцов отторженных детей.
Сам погружен умом в зефирах и в амурах,
Заставил всю Москву дивиться их красе!
Но должников не согласил к отсрочке:
Амуры и Зефиры все
Распроданы поодиночке!
Эти злые и горькие слова были вложены в уста своего героя Александром Грибоедовым.
Даже в начале XIX века, при просвещенном Александре I, императорские театры пополняли свои труппы, скупая «зефиров и амуров» у поиздержавшихся бар.
Что показывали в те годы в российских театрах? Переводы иностранных пьес, вольные переводы иностранных пьес, переложения иностранных пьес, подражания иностранным пьесам. Французский сюжет пытались привить на русский подвой, но в результате по сцене ходили персонажи с невозможными именами, действие происходило в никогда не бывшее время и в нигде не бывшем месте, и в целом все было бесконечно далеко от интересов русского зрителя. Тем не менее в театр ходили: там музыка, там свет, там забавно говорят и ходят, и самое главное – там публика, нужные и важные люди.
Театр в XIX веке был не только развлечением, но и важной частью жизни человека из общества, почти что обязанностью. Туда ходили не только посмотреть постановку, но и пообщаться с людьми своего круга, узнать сплетни и новости, продемонстрировать собственную состоятельность.
Зрительный зал был расчерчен и разделен соответственно Табели о рангах. На первых рядах в партере – высшие государственные чиновники, включая министров и послов, дальше в глубину зала – офицеры и просто состоятельные граждане. Долгое время партер был отделен от более дальних рядов кресел барьером, так что публика из разных социальных слоев не смешивалась.
В первой половине XIX века в партере, к слову, сидели только мужчины, дамы появлялись лишь в ложах и только в сопровождении мужчин или старших родственниц. В ложи вели отдельные входы, так что зрители могли в любое время войти или выйти, не привлекая лишнего внимания. Перед входом в ложу из общего коридора могла быть еще аванложа, где можно было накрыть стол с закусками и прохладительными напитками, где могла дожидаться прислуга. А к императорской ложе в Александринке была пристроена целая миниатюрная квартирка из нескольких комнат с отдельной уборной. В ложах шла своя жизнь: в их уютном полумраке злословили, строили куры, заключали сделки, пари и тайные союзы, влюблялись и расставались навеки.
В 1860-х годах на фоне общего смягчения нравов при Александре II театральный этикет стал проще. В партере стали появляться дамы, а в глубине зала – те, для кого раньше входа сюда не было: мелкие торговцы, низшие чиновники, студенты, женщины-эмансипэ без сопровождающих. Для такой публики существовала галерка.
Галерка, она же раёк – верхние ярусы галереи, опоясывающей зрительный зал с трех сторон. Чем выше ярус, тем проще публика. Там было тесно и душно от поднимавшегося кверху жара свечей и дыхания, лиц актеров было почти не разглядеть с высоты. Как правило, на галереи вел отдельный вход, чтобы беднота не путалась под ногами у чистой публики. Зато билет в раёк стоил порой в сто раз дешевле, чем в первых рядах партера!
Во второй половине 1750-х за посещение представления Русского театра Федора Волкова (еще даже не имевшего собственного здания, спектакли шли в доме Головкина на Васильевском острове, где позже была построена Академия художеств) брали два рубля в нижнем ярусе и рубль в верхнем. Деньги по тем временам большие (пуд зернистой икры!), но и зрители в те годы еще сплошь родовитые и состоятельные.
С расширением сословного состава публики изменилась и структура цен.
В петербургском Малом театре на Фонтанке (ныне – БДТ им. Товстоногова) при ремонте нашли билеты посетителей райка рубежа XIX–XX веков. На билетах цены: в средней галерее (по центру зала) – 55 копеек, в боковой – всего пять. Кроме того, платным был гардероб – для посетителей галереи в пределах двух-пяти копеек. К слову, на каждом билете типографским образом указано: «Место для марки», – конечно, не почтовой, а вроде нынешней акцизной – она свидетельствовала об отчислениях с каждого билета в казну. И что интересно, на найденных билетах марок не было.
В те же годы билеты в Мариинский театр стоили от 22 копеек до почти 19 рублей за балетный спектакль, от 27 копеек до 24 рублей за оперный. В Большом театре Москвы можно было побывать на утреннике за 30 копеек, на вечернем спектакле в ложе бенуара, где самый удачный обзор, за 25 рублей по обыкновенной цене и за 31,50 по «возвышенной». Но легко ли было купить эти билеты?
К концу XIX века спрос на театр вырос невероятно. И покупка билетов стала очень непростым делом. Легко было только завсегдатаям со связями, богатым и знатным горожанам – они приобретали сразу годовой абонемент в ложу, могли появляться там на любом интересующем спектакле с семьей и друзьями. Но стоило это очень дорого.
Рядовому зрителю, желающему провести пару вечеров в месяц в компании с Мельпоменой, Талией или Терпсихорой, приходилось нелегко. В лучшие театры страны – Большой в Москве, Мариинский и Александринский в Петербурге – очередь в кассу занимали с ночи. К утру промерзшая и обозленная толпа готова была брать кассы штурмом, так что полицейским приходилось ночевать в театре, чтобы отражать утренний натиск любителей прекрасного.
Правда, большинство стояльцев составляли, как правило, люди, известные под названием «жужжалок» – низшее звено пищевой цепочки театральных перекупщиков. Дело «жужжалок» – выстоять очередь, купить билеты, сколько дозволяется в одни руки, сдать их барышнику, а вечером вновь тереться у театра – «жужжать», предлагая лишний билетик.
Большую часть билетов барышники реализовывали по знакомым – именно так места в зале доставались многим любителям театра. Барышники составляли хорошо выстроенную и управляемую систему, во главе которой стоял самый крупный, самый опытный, самый цепкий и ловкий барышник. В Москве это было клинский мещанин по фамилии Якупчик, отчего и всех московских барышников стали именовать якупчиками, в Петербурге – тверской крестьянин Николай Корольков, по его имени называли барышников питерских. Барышники зарабатывали в месяц сотни, Якупчик и Корольков – тысячи. «Жужжалкам» доставались жалкие копейки.
Власти неоднократно пытались бороться с перекупщиками билетов. В Петербурге придумали продавать билеты по билетикам, которые выдавали через полицию. Народ назвал систему «лотереей» и поначалу поддержал, но скоро заговорили, что барышники подкупили и полицию тоже, и бо́льшая часть билетиков на билеты уходит в руки перекупщиков. «Лотерею» отменяли и вводили снова, барышников вылавливали и нещадно штрафовали, в Москве с помощью сыскной полиции удалось переловить добрую половину спекулянтов, но изменить ситуацию так и не получилось.
Ситуация изменилась после революции 1917 года. Кто-то из участников процесса (по обе стороны от рампы) покинул Россию, кому-то зрелищ вполне хватало в жизни. На первое место вышли другие ценности. Так что, в театры ходили, но бешеных денег платить было уже некому.
В мае 1918 года в театре Корша в Москве билет на 15 ряд партера стоил 6 рублей – одна сотая часть от зарплаты среднестатистического служащего. В Ярославле осенью того же года можно было посмотреть спектакль за два рубля с последнего ряда партера или за 20 с первого. В 1920 году билеты стоили уже 70–80 рублей, при этом фунт хлеба – 275 рублей. Пища духовная оказалась дешевле телесной.
Помимо этого, по требованию властей, огромное количество билетов театрам приходилось раздавать даром красноармейцам и профсоюзам, устраивать и вовсе бесплатные показы. Бархатные кресла партера впервые попирались тощими фигурами в латаных штанах, в залах стоял густой дух трудового пота, махорки и перегара.
Билетной мафии здесь нечего было делать. Тем не менее театральные залы наполнялись. Даже в блокадном Ленинграде все так же шли спектакли, и в Мариинке все так же распродавались все места.
В 1940–1950 годах цена билетов в партере Мариинского – 28 рублей, в ложе – 17–19 рублей, а в 1960-х – «всего» два девяносто. В реальности, цена скорее выросла, чем снизилась: два девяносто после деноминации 1960–1961 годов – это 29 «старыми». Цены держались примерно на том же уровне и в 1970-х, и в 1980-х, и еще перед распадом СССР можно было насладиться балетом в первом ряду прославленного театра всего за четыре пятьдесят. Теоретически.
В реальности с приходом оттепели 1960-х в стране резко активизировалась духовная жизнь во всех ее проявлениях, и публика вновь повалила в театры. И вновь оказалось, что просто так купить билеты можно далеко не везде. Часто они распространялись централизованно. Например, львиная доля билетов в Большой распределялась через «Интурист», они просто не появлялись в обычной продаже. И вокруг нового советского театра сформировалась новая советская мафия.
Чтобы попасть в Большой, БДТ, Театр на Таганке или в «Современник» на особо популярную постановку, как, например, «Гамлет» с Владимиром Высоцким, за билеты переплачивали порой в двадцать раз. Театральные билеты в обществе тотального дефицита становились валютой: ими расплачивались с нужными людьми, благодарили, давали взятки. В роли «жужжалок» у театральных касс выступали теперь студенты, а барышники назывались барыгами.
Спекуляцией билетами занимались не только темные личности, но и руководство театров и даже члены творческих коллективов. С одной стороны, часть билетов продавалась без учета, и битком набитый зал по документам проходил как полупустой. С другой стороны, существовала традиция организации нелегальных концертов и творческих вечеров по всей стране, наглядно показанная в фильме «Высоцкий. Спасибо, что живой». Считалось, что выступление организуется с бесплатным входом для работников какого-то предприятия, в реальности половина билетов продавалась спекулянтам и через них с наценкой шла в руки сторонних зрителей.
Неужели театр действительно не может стать по-настоящему доступным для всех? Ведь он давно уже перестал быть только развлечением для пресыщенной публики, это мощная воспитательная и образовательная сила, способная сделать человека чище, выше, прекраснее. Почему бы не сделать театр почти или совсем бесплатным, не предоставить возможность каждому припасть, так сказать, к живительному источнику искусства?
Еще в 1895 году в стране образовалось Общество попечительства о народной трезвости, главной задачей которого было оторвать народ от другого живительного источника. Пьянство – хроническое, тяжелое, с самыми страшными и безобразными последствиями – приобрело к этому времени неслыханный раньше масштаб.
Общество решилось противопоставить пьянству осмысленный и интересный досуг – образование, чтение. И театр. При Николае II на государственные ассигнования и пожертвования в разных городах страны стали открываться народные дома – что-то вроде клубов или домов культуры, предлагающие целевой аудитории – рабочим, студентам, мелким служащим и торговцам – культурное времяпровождение за минимальные деньги или вовсе даром.
Самый большой и прекрасный Народный дом открылся в Петербурге на Кронверкском проспекте. Изначально в нем был создан театральный зал на полторы тысячи человек, позже пристроили Оперный зал – просторное и в высшей степени современное сооружение, спроектированное по последнему слову дизайна и архитектуры, оснащенное по последнему слову техники. Он вмещал уже три тысячи человек. И если билеты даже в партер и ложи отличались крайне демократичными ценами (за 50 копеек можно было посмотреть спектакль с довольно приличного места), то на самый верхний ярус пускали вовсе бесплатно!
О зале перед открытием много писали, и особо подчеркивалась его пожаробезопасность, которую обеспечивали технические новинки в сфере пожаротушения и эвакуации – множество пожарных рукавов, одновременное открывание всех дверей и пр. Но, как «совершенно непотопляемый» «Титаник» утонул в первом же рейсе, так в том же 1912 году «несгораемый» зал сгорел на второй день после открытия. Системы пожаротушения не сработали.
Зал, видимо, все же был восстановлен, и работу в Народном доме продолжили целых три труппы – драматическая, оперная и балетная. На сцене Оперного зала до самой революции выступал Федор Шаляпин. В этот театр можно было купить билеты незадолго до представления – как на места, так и стоячие.
Чуть менее блистательным, но тоже успешным проектом был Народный театр на Васильевском острове, созданный силами питерских заводчиков и фабрикантов. Получилось не сразу – театр закрылся, продержавшись всего сезон, но вскоре был найден другой организатор, и с 1889 года театр работал, неизменно собирая полный зал.
В раннем СССР попытались пойти еще дальше и создать театры, в котором не только зритель не платил бы за вход, но и актеры работали бы за «спасибо». В массы была запущена идея, что, отработав смену у станка, практически всякий вечером может перевоплотиться в актера и достойно отыграть на сцене. Так появились ТРАМы – театры рабочей молодежи, состоявшие исключительно из любителей.
Участвовать в таких проектах было очень весело – юноши и девушки творчески реализовывались и попутно влюблялись. А вот создать таким образом по-настоящему качественное зрелище внезапно оказалось непросто. Вдруг выяснилось, что для этого нужны настоящие авторы, режиссеры, артисты, нужна профессиональная подготовка.
Одним из немногих ТРАМов, достойно переживших переход из любительской лиги в профессиональную, оказался московский. Там быстро закончили эксперимент с самодеятельностью и пригласили специалистов: в театре работал Михаил Булгаков, музыку писал Исаак Дунаевский, с актерами занималась дочь Мейерхольда Ирина Хольд и т.д. Со временем театр стал одним из лучших в стране – сегодня мы знаем его под именем Ленком.
Надо полагать, на премьеру балета «Щелкунчик» в 1892 году в Мариинском театре билетов тоже было не достать, за них бились в ночных очередях и переплачивали барышникам. Но премьера петербуржцев скорее разочаровала, как ранее разочаровало «Лебединое озеро». Писали, что балет поставлен слишком роскошно, за гранью хорошего вкуса, что он детский и взрослому зрителю не интересен, что постановка смертельно скучна. И все бы ладно: неуспех премьеры можно списать на огрехи первой постановки, мы с вами ее не видели и судить не можем. Но писали ведь – внимание! – что и музыка слишком слаба!
Понадобилось время, чтобы шедевр Чайковского оценили. Чтобы были созданы более совершенные его постановки, ставшие каноническими – Василия Вайнонена в Мариинке и Юрия Григоровича в Большом. В целом же, балет живет на главных российских сценах уже больше 130 лет и окончательно утвердился в роли главного предрождественского и предновогоднего спектакля. Поход на «Щелкунчика» стал еще одной зимней традицией.
Просто вычеркните из нее борьбу за билеты в самый-самый главный театр на самую-самую историческую сцену. Оставьте это тем, для кого дорогая ложа в престижном театре остается свидетельством собственного преуспеяния. Громкие имена и раскрученный бренд не гарантируют хорошего спектакля, как их отсутствие не является залогом неудачной постановки.
«Щелкунчика» перед Новым годом дают, кажется, все балетные труппы страны – от детских и любительских до профессиональных. На «неглавные» постановки даже в Москве до сих пор можно попасть за 600–800 рублей. Сходите сами, покажите эту прекрасную сказку своим детям. Тем, кто любит театр, а не «себя в театре», он все еще доступен.
Запись «Щелкунчик» – сказка для богатых? Кто мог позволить себе театры под Новый год 100 или 200 лет назад впервые появилась Милосердие.ru.
