Кто он? Великий поэт. Певец страданий народных. Барин. Алкоголик. Человек скандальной семейной жизни. Редактор, открывавший новые таланты. Охотник. Мыслитель. В день рождения Николая Алексеевича Некрасова, которое приходится на 10 декабря, попробуем осмыслить сложные и неоднозначные пути его жизни и творчества в перспективе христианской веры.
Нередко по отношению к Некрасову можно определить, кто перед тобой: обычный человек или поэт, тот, кто профессионально связан с литературой. В первом случае чаще можно услышать: не люблю, социальный пафос опротивел ещё в школе. Во втором: люблю, ибо Некрасов придал русской поэзии фольклорную певучесть, открыл красоту анапеста и прочих трёхстопных размеров, создал образцовые метафоры...
В творчестве Некрасова не раз появляются евангельские образы, но как бы скользят по поверхности. Самое простое сказать, что в поэзии Некрасова духовное вытесняется душевным, в смысле апостольском (см. 1Кор. 15. 45–46). Но в этом нет ещё никакой беды, светская поэзия и должна быть так устроена. Поэт не подменяет собой богослова, он только призывает не проходить равнодушно мимо чужого страдания, не отвечая на вопрос «что делать».
Впрочем, если представлять Некрасова рядом с Белинским, что делать, вполне понятно (просвещать народ, готовить к свободе). Однако Белинский оказывал влияние едва ли не на всех литераторов середины XIX века, и, тем не менее, творчество Достоевского, Тургенева, Гоголя вовсе не сводится к критике социального строя.
Своё кредо Некрасов вольно или невольно сформулировал в коротком стихотворении, всем известном благодаря школьным урокам. Первая строфа сразу погружает нас в страшное, в ощутимую боль:
Вчерашний день, часу в шестом,
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Поэт вдруг обращается к невидимой спутнице, к Музе:
И Музе я сказал: Гляди!
Сестра твоя родная!
Некоторые литературоведы прямо отождествляют иссечённую кнутом женщину с некрасовской музой. Но нет. Если бы поэт начал описывать отвратительные детали, он оказался бы на грани садизма. Человек, ставший свидетелем этой боли, просто констатирует факт: так есть. Он вообще вышел на площадь случайно, но можно представить: стоит толпа зевак, она уже глядит – и чего же ждёт от истязания? Мы ничего не знаем об этой крестьянке. Крепостную или дворовую вряд ли стали бы наказывать на рынке, для публичной казни есть грехи посерьёзнее: воровство, разврат, может быть, убийство. С другой стороны, чем и как бил простой крестьянин жену за пересоленные щи? Простите, зависит от темперамента и личной жестокости, но жертве от этого ничуть не легче.
Заметим, что поэт обращается именно к Музе. Сама жертва заведомо нема:
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя...
Муза как раз и не должна отворачиваться от человеческого страдания, ибо она способна рассказать, призвать, остановить.
Сам Николай Алексеевич Некрасов, как диагностировали бы сейчас, пережил в детстве не одну психическую травму. Отец его, грубый отставной военный, не знал иной страсти, кроме охоты. Собственно, мясо и шкуры на продажу были значимым источником семейного дохода. Вот и сына Алексей Сергеевич пытался «сделать настоящим мужчиной». Педагогика его была проста: требовать, наказывать и снова требовать. Некрасов впоследствии вспоминал, как в один день восемнадцать раз подряд упал с лошади и снова вынужден был прыгать в седло.
Поразительно, но к десяти годам, когда Николай Некрасов сел за гимназическую парту, он уже научился убивать – Панаеву он рассказывал, как за несколько лет до того подстрелил утку. Стояла поздняя осень. Добыча упала на тонкий речной лёд неблизко от берега, и собака отказалась бежать за ней. Тогда на лёд ступил мальчик. Тут же провалился в ледяную воду, но всё-таки доплыл, взял добычу и выбрался назад. И тем же вечером слёг с пневмонией (которую, к слову сказать, ничем тогда не лечили). Зато отец остался доволен «героизмом» сына.
Некрасов не сделался солдафоном. Напротив, этот опыт сострадания животному, именно немому, обречённому на смерть, сделался потом ключом к сопереживанию человеку.
Вот и как после этого, повзрослев, не запить? И не запеть – «стоном, что песней зовётся»? Детский опыт дал поэту ещё два открытия, в конечном итоге определивших направление его творчества.
Во-первых, Некрасов, как и всякий охотник, знает и любит природу, она для него уютна как дом.
Около леса, как в мягкой постели,
Выспаться можно – покой и простор!
Во-вторых, Некрасов не чувствует никакой преграды между собой и народом. Именно во время охоты мужики – вовсе не слуги, они равноправные участники общего дела. Конечно, потом Николай Алексеевич всю жизнь продолжит изучать народные типажи, стараясь при этом ощущать себя с ними на равных.
Ещё один мотив, важнейший для Некрасова, позволяющий снять преграду между народом и власть имущими, – дорога. Странник – заведомо не власть в тех краях, которые он проезжает, он способен только наблюдать, но ничего не в силах изменить. К тому же в дороге его всегда сопровождает ямщик, который, чтобы не заснуть, то рассказывает житейские истории, то поёт народные песни (жаль, что у современных таксистов последнюю опцию отняло радио). Всё это значимый стимул, материал для поэтического переосмысления.
Но вот лирический герой Некрасова оказывается в уютном вагоне, в приличном обществе генерала с сыном и ...взрывается от ярости.
А по бокам-то всё косточки русские...
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?
Что же это, протест против прогресса? Не надо было строить железную дорогу? Уж извините, здесь не Вена и не Ватикан, по-другому тогда не умели. И министр путей сообщения граф Клейминхель, которого после некрасовской поэмы не ругал только ленивый, вряд ли что-то мог существенно изменить. Мы же покамест отметим парадокс: страдания с увеличением скорости передвижения (по сравнению с путешествием Радищева) не исчезли, но как бы сконцентрировались в этой «чугунке». И так будет и десятилетия спустя: чем масштабнее проект, приносящий величие стране, тем больше жертв и страданий. Куда больше жизней забрала сталинская северная железная дорога от Воркуты до Енисея, служившая, по сути, конвейером смерти для заключённых и заброшенная через несколько лет после смерти вождя. Если сталинские стройки сопровождались пафосом героизма, жертвования собой ради страны, то почему не быть такому пафосу и в николаевские времена? Некрасов прямо называет иную причину. «В мире есть царь: этот царь беспощаден... – тут советские учительницы замолкали, переводя тему, однако, – Голод названье ему. // Водит он армии; в море судами // Правит; в артели сгоняет людей... // Он-то согнал сюда массы народные...»
Так ведь это точный портрет индустриализации/коллективизации 1930- х годов, а сегодня – скитаний трудовых мигрантов из Средней Азии. «Это всё братья твои – мужики!» – напоминает поэт мальчику. Сколько же некрасовских типажей перестрадало в тюрьмах и колониях, сколько и сегодня вкалывает на северных вахтах – единственные кормильцы семьи при безработице в малых городах. Сколько тех, у кого на смену «в день водки по ведёрочку» пришли наркотики...
Кому же на Руси жить хорошо? Никому. Ни царю, ни попу, ни купчине толстопузому, ибо никакой комфорт невозможно строить на страданиях ближнего – в этом пафос Некрасова. Ни герою некрасовской поэмы Грише Добросклонову, семинаристу и потенциальному народнику, а то и революционеру, у которого так и не получится воплотить мечту о царстве справедливости на земле. Разве что обезумевшему (или потерявшему совесть) помещику или несущему церковное покаяние Власу из той же поэмы...
Да, обращение к Церкви воспринималось как утешение – если не буквально самим поэтом, то, во всяком случае, его героями. Вот Влас с медной иконой на груди, вот Дарья, вспоминающая в трудные минуты погребение инокини, – тоже не радостный, но согревающий душу сюжет. Но даже это не гарантия от смерти, царствующей в мире, как и от греха. Срывается Кудеяр-атаман: приняв схиму, отправляется мстить, вонзает обидчику-пану нож. Что если бы пан, умирая, прохрипел: «и я брат твой»? В земной перспективе вопрос этот не имеет ответа. Даже Христос, Сын Божий, страдает на кресте. Всё дело в том, верить ли в воскресение из мёртвых для Царства Его?
Тогда обретает смысл и любовь к ближнему, и в этом свете иными красками сияет творчество Некрасова, превращаясь из «революционного обличения» в призыв к состраданию и покаянию. Мы, христиане, именно так и верим. Чаем воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь.
Остап ДАВЫДОВ, писатель
Публикация газеты
«Челябинские епархиальные ведомости»
