Моя дочка ездит по воскресеньям на курсы в другой город. К поступлению готовится. Электричек между нашими городами на удивление мало. И чтоб вернуться домой не поздно вечером, приходится заранее покупать билет на экспресс. Однажды ей не повезло: «Я боюсь папе говорить. Захожу на сайт как всегда. А там уже все раскуплено...» — «Да ладно тебе. Наоборот, папа придумает, как лучше сделать». В общем, папа придумал поехать нам всем вместе. Утром — на службу, а пока Маша в универе — в музей.
Проснулись с утра пораньше и поехали. Маша обычно ездит на очень ранней электричке (других просто нет) и перед занятиями как раз попадает на литургию. В тот храм, в который она обычно ходит, мы и приехали. Обычный, не центральный, на кладбище стоит. Первая литургия уже закончилась. Люди заходят и поднимаются по лестнице. Оказывается, там есть второй этаж. Дети убежали вперед, и когда мы начали подниматься, они уже бежали нам навстречу с круглыми глазами: «Там такое! Да вы вообще такого не видели!»
Этот второй этаж казался каким-то огромным, невероятно высоким. И алтарь непривычно просторный. Но главное удивление было не в этом. Службу вел очень старенький батюшка. Маленького роста и совсем седой. С ним был диакон, помогал. Но все же.
И вот пришло время Причастия. Я встала ближе к столику с запивкой встречать нашего папу с двухлетней Ксюшей на руках. И все смотрела на этого батюшку. У него была специальная подставка для Чаши. Самому ему тяжело держать. Детей было много. И он каждому говорил что-то особенное, коротенькое. «Не обманывай никогда!», «Слушайся!». И на каждого смотрел. Поднимал низкие густые брови, и глаза у него такие молодые оказались, быстрые. Ксюша причастилась. Увидела у меня в руках просфорку и стаканчик с водой. И вижу, приготовилась рыдать...
Мы сели на лавочку ближе к выходу. И по ее причитаниям я поняла, что она ждала, как всегда, сладенький компот, который дают в нашем храме причастившимся детям. А тут просто водичка. Пытаемся ее уговорить, отвлечь, а она уже — чувствую — громко сейчас расплачется. И тут слышим жалобный голос.
«Да как же так? Как же вы не объясняете детям? Ведь это Господь здесь! Их надо учить, рассказывать им. Нельзя ведь просто так привести, снять курточку и к Чаше. Он ведь не понимает, ему ведь страшно. Разговаривать с ними надо, с ребятами!» И плач. Плач батюшкин. Неужели заметил наши капризы и остановил из-за этого Причастие?
Потом выяснилось, что плакал батюшка из-за того, что мальчик лет семи, которого папа вел, вдруг испугался и не захотел причащаться. Такое горе было в голосе священника. Никогда мы такого не видели и не слышали. Не знаю, причастился ли всё-таки тот мальчик. Но моя Ксюша мигом опомнилась. Как взрослая сказала: «Батюшка плачет. Не плачь, батюшка. Я бы-ыстренько все съем!» И выпила водичку.
Этот старенький батюшка потом говорил проповедь. Тихо сначала, еле слышно. А потом — откуда только силы взялись — так громко и по-отцовски строго. Как будто к каждому обращался. И даже погрозил кулаком: «Не смейте завидовать и помнить зло! Это страшно!» А потом долго вместе со всеми нами стоял перед старинной иконой Богородицы и молился. На выходе мы с Ксюшей успели подбежать к нему за благословением. Именно подбежать, потому что шел он не по возрасту быстро. И получили по лбам твердой стариковской рукой. Не сильно, конечно. И так весело нам стало от этого благословения.
А Маша, которая уже не раз бывала в том храме, нам потом сказала: «Слышали бы вы еще, как он поет. Такой первый голос выстраивает! Даже я так высоко взять не могу».
