Изображение: forbes.ru. Фото: Анна Артемьева Как развивается ребенок, какую роль в формировании личности играет школа, для чего нужно образование — чтобы вырастить шаблонных, зашоренных или все-таки самостоятельных и независимых людей? На эти и другие вопросы отвечает педагог, психолог, заслуженный профессор МГУ Александр Асмолов — Верно ли, что развитие ребенка зависит только от среды или что-то все-таки дано нам от рождения? — Распространенные идеи о том, что генетика предопределяет развитие личности, оставим на совести тех, кто их разделяет. Если нет серьезных генетических поломок, биологические задатки — лишь предпосылки для нашего развития. Его вечным двигателем с ранних лет является общение со значимыми людьми, в ходе которого складывается базовое доверие или недоверие ребенка к миру. А на более поздних этапах развития ребенок сам становится автором собственного жизненного пути. Когда моего учителя, известного педагога, психолога Алексея Николаевича Леонтьева, спросили: «Вы экстраверт или интроверт?», — он улыбнулся и сказал: «Я хорошо скомпенсированный интроверт». Возможности компенсации, которая происходит за счет включения в те или иные виды значимой деятельности, просто огромны. Поэтому крайне важна ранняя диагностика: включив ребенка в образовательную среду, можно помочь ему справиться с проблемами. — Раньше левшей переучивали на правшей, никто не считался с врожденными особенностями. А теперь если ребенок не умеет излагать мысли, это дислексия, не умеет писать — дисграфия, считать — дискалькулия. Это уже варианты нормы? — Что такое норма? Как ее определить? Она не сводится к среднестатистическим показателям. У человека всегда есть разные варианты развития. Ребенка надо сравнивать не с какой-то абстрактной общественной нормой, а только с ним самим. Переучивание с правой руки на левую — давно пройденный этап, он сохранился только как некое культурное суеверие. Что касается остальных проблем, то и школьное, и особенно дошкольное, образование существуют в том числе для того, чтобы попытаться их как можно раньше скомпенсировать. Есть также учреждения, которые помогают детям с куда более серьезными аномалиями — аутизмом, синдромом Дауна и т. д. — Каковы основные драйверы развития ребенка? — Методология развития, созданная выдающимся педагогом начала ХХ века Львом Семеновичем Выготским, исходит в том числе из того, что на ребенка влияют значимые для него люди: учитель, родители, семья. Через общение с ними к детям приходит понимание социальных норм и правил поведения. В современном мире многое по-прежнему построено на диалоге со значимым взрослым — но не только на этом. Не менее важный драйвер развития — детская и подростковая субкультура. В ее рамках ребенок сам, без помощи учителя, но с опорой на сверстников, ищет выход из непредвиденных ситуаций, в которых обычная «взрослая» логика не действует. Не зря дети так любят всякие небылицы, поэтический абсурд, как у Хармса — гения неопределенности и борьбы с туманными ситуациями. — Современные дети редко читают Хармса, они в основном играют в компьютерные игры. Можно ли эти игры считать инструментом развития? — В некоторых играх ребенок действительно попадает в развивающее пространство. Мне только что предложили создать обучающую игру для студентов, в которой нужно беседовать с Фрейдом о психоанализе. Это пример развивающей игры. Но есть и игры другого типа. Скажем, «стрелялки» и «убивалки» создают модель агрессивного поведения. — Насколько важно для развития умение конкурировать? Ведь оно есть далеко не у всех. Некоторые дети, например, в своем ритме прекрасно решают задачи, но, как только приходят на ЕГЭ, ляпают по 10 глупых ошибок и потом плачут, не понимая, как они могли так ошибиться. — Существует два дополняющих друг друга механизма: конкуренция и взаимопомощь. Однако в нашей культуре воспевается только конкуренция, конфликт, как будто мы можем развиваться, лишь побеждая другого. А ведь самое важное сегодня — это поиск компромиссов, без которых развитие невозможно. Одно из ярких проявлений одаренности — феномен «тихого гения». Такие люди на ЕГЭ сгорают мгновенно: они не в состоянии решать задачи, будучи запихнутыми в тюремные рамки. Без рамок они могут сделать гениальное открытие, стать Эдисоном или Эйнштейном, которые, кстати, не были особо успешны в школе. — Вы враг ЕГЭ? — Скорее, враг его бездарного использования. Я всегда говорю, что «единый» не значит «единственный». Когда технологию доводят до абсурда и с ее помощью замеряют среднюю температуру по больнице, она превращается в свою противоположность. Грамотную, качественную диагностику можно проводить с помощью альтернативных методов. Например, существуют тесты, предложенные Артемом Соловейчиком и Александром Шмелевым. Тесты основаны на том, что не кто-то извне измеряет знания ребенка, а ребенок сам сравнивает их со знаниями других детей, а свои оценки — с чужими оценками. Это полезный и не травмирующий опыт. Мы пытались продвинуть эту систему, но у нас ничего не вышло. В результате мы наблюдаем очевидное искажение: обучение в старших классах нередко вырождается в дрессуру к ЕГЭ. Это самая опасная болезнь школы. — Но зато, как говорится, тяжело в учении — легко в бою. Жизнь — это ведь бой? — Мы привыкли рассматривать любое движение как конфликт. Якобы, когда Маркса спросили, что он больше всего любит в жизни, он ответил: «Борьбу». Но мне ближе слова Венедикта Ерофеева: «Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы мне прежде показали уголок, где не всегда есть место подвигам». — Не мешает ли развитию ребенка его склонность к лени? Или лень, как утверждают некоторые ученые, наоборот, приносит пользу? Например, нейрофизиолог Александр Каплан сказал, что лень — это нейрофизиологический компенсаторный механизм, который защищает мозг от перегрева и предохраняет человека от профессионального выгорания. — Я бы не пытался сводить сложнейшие явления и переживания — совесть, стыд, мудрость и т. д. — к нейрофизиологическим механизмам: все намного сложнее. Лень — многопричинный феномен, мало исследованный в антропологии и психологии. В истории культуры мы знаем примеры и обломовщины, и «гениальной, сладостной лени» как формы гедонизма и созерцания. Лень может быть тяжела, психологически невыносима — а может быть драйвером творчества. Приведу известный пример. В ходе одного опыта четырехлетку и семилетку попросили достать предмет, лежащий посередине стола с высокими бортиками. Рукой не достанешь, нужно взять палочку и подвинуть ею предмет. Четырехлетка справился сразу, а семилетка — никак. В какой-то момент младший стал подсказывать старшему: «Палку, палку возьми». А старший ответил: «Да с палкой каждый дурак сможет». — Этот пример показывает, что лентяй не тот, кто взял палку, чтобы не мучиться и быстро подвинуть предмет, а тот, кто решил, что это слишком просто? — Да, лентяй — это порой и тот, кому доступные решения кажутся слишком тривиальными. Ему становится скучно и неинтересно. Представьте себе, что вы подготовились к экзамену, пришли сдавать, а вам говорят: «У меня к вам сложный вопрос: как вас зовут? Идите, пять». В следующий раз вам будет лень готовиться. Вы будете оберегать себя, защищать свою психологическую машину от износа. Лень также оберегает от выгорания, когда вы попадаете в ситуацию монотонного, постоянно повторяющегося действия, в день сурка. Эразм Роттердамский написал «Похвалу глупости» — жаль, что никто не написал «Похвалу лени». — Можно ли назвать ленивым ребенка, который, отучившись пять-шесть уроков, идет играть в футбол вместо того, чтобы сесть за уроки? — То, что ребенок после школы хочет с одной формы деятельности переключиться на другую, — счастье. Это позволяет ему вновь набрать энергию и справиться с утомлением. Тем, кто говорит ему: «Ты лентяй, садись за уроки», стоит помнить: он не лентяй, а «самосохранитель». — Но за уроки-то он так и не садится. — Ну и что? Он сохраняет себя и получает новую энергию, чтобы преобразовать ее в другие формы деятельности. Поэтому с выводами о лени нужно быть очень острожными. Когда мы выносим приговор «ленивый сотрудник» или «ленивый ученик», мы прежде всего должны понимать, что лень — это неумение тех, кто с этим человеком общается, найти мотивы, которые сделают выполнение задачи интересным. — Что вы скажете о школе в ее современном виде: может ли она способствовать развитию личности ребенка? И какова вообще ее миссия, с вашей точки зрения? — Школа — часть окружающего мира, она не отделена от него крепостной стеной. Развитие, безусловно, происходит и на уроках, и после них. Однако мы до сих пор не понимаем главного: современная школа должна в первую очередь обеспечивать диалог между поколениями, чтобы не распалась связь времен. В тех же школах, где господствуют обезличивание и унификация, мы до сих пор продолжаем плодить «фабрики буратин». — Какие практики стоило бы ввести в школе, чтобы она в большей степени развивала детей? — Театральные практики, игровые, изучение научной фантастики. Все это развивает воображение, а значит, личностный потенциал. В одном из исследований китайцы спросили топ-менеджеров крупнейших корпораций вроде Microsoft и Google, чем те увлекались в 12–14 лет. Оказалось, что эти люди безумно любили научную фантастику: Азимова, Брэдбери, Шекли. Узнав об этом, китайцы направили огромные ресурсы на поддержку своих писателей-фантастов. — Как должен выглядеть класс, в котором делается упор на личностное развитие? — Хорошо бы, чтобы в нем было не больше 22 человек, а в идеале 12–13. Он должен состоять из подвижных модулей, а не из ряда стационарных парт, обращенных к доске. На уроке детям должны разрешать вставать, ходить, образовывать группы, вести дискуссии. Именно тогда школы станут институтом взросления и развития самостоятельности личности. — У школы есть еще одна особенность: она навешивает на детей ярлыки: «Иванов на лету все схватывает, а Петров плохо соображает». Как это отражается на развитии человека? — Когда мы ребенка не оцениваем, а метим: «Ты опять сделал не то», «Ошибся, как всегда», «Тебе не дано», мы растим из него человека с выученной беспомощностью. Он будет уверен: что бы он ни делал, от него ничего не зависит. Что воля, что неволя — все одно. — То есть нужно вовсе не оценивать ребенка в школе? — Известный педагог Шалва Амонашвили говорит, что необходимо разделять отметки и оценки. Отметка — это винтовка, приставленная ко лбу ребенка. Ученика помечают с помощь цифр: «3», «4», «5». За этим стоит стигматизация. Детей разделяют на хороших и плохих, возникает социальное и психологическое расслоение в школе. Оценка же — это вербальное обсуждение того, что ты можешь, на что способен. Она тесно связана и с ключевой характеристикой нашего «я» — самооценкой, ведь мы сами осознаем свои сильные и слабые стороны. Педагоги должны учитывать и ее, чтобы понимать, на что способен ученик. Однако выносить ему приговор нельзя. Нужно уметь разглядеть направления личностного развития каждого ребенка. Беда школ, которые ориентируются на унификацию, в том, что они даже и не пытаются этого делать. — Когда цивилизованный мир понял, что ребенок — это личность, которую нужно развивать, а не глина, из которой нужно что-то лепить? — Все началось с работ пионера американской психологии Стенли Холла, который трудился на рубеже XIX—ХХ веков. Он разработал педологию — комплексный подход к развитию детей, сочетавший в себе элементы разных наук — психологии, педагогики, социологии, биологии, медицины. Именно в нашей стране путь педологии выбрали такие великие психологи, как Лев Выготский и Даниил Эльконин. Необходимо раз и навсегда понять, что жизнь человека — это история отклоненных альтернатив, история выборов и главный из них — выбор самого себя. Мы должны помнить, что не только ребенок делает выбор, но и выбор делает ребенка. Если же система нацелена не на развитие личности, способной сделать выбор, а на штамповку буратин, то подход Льва Выготского остается невостребованным. Но даже в сложные времена есть талантливые директора школ и учителя, которые помогают ребенку отстоять свое «я», а его индивидуальности — прорасти сквозь асфальт. Живое отличается от неживого тем, что живое способно плыть против течения. Живая школа — это школа, которая позволяет ребенку найти свой путь. www.forbes.ru "Конспект Forbes"
