Собственно, это единственное, что он способен произнести по-хранчюзски.
Он спустился от казённой квартиры к японцам в харчевню. «Бонжур» - сказали ему.
«Же не манж па сис жур» - ответил Георгий, бестрепетно глядя в лица самураев.
Японская женщина отчаянно залопотала что-то на наполеонском. «Парле ву англе, бабуль?» - переспросил Георгий, преисполненный гордости за русскую литературу.
«Я говорю – у нас большие порции. Точно хватит, чтобы вам наесться» - ответила японка. Или китаянка. Или вообще вьетнамка, но активно притворяющаяся гостьей из Токио. Денег же в ответ на эту фразу Георгию никто не дал: напротив, с него безбожно содрали за рамен 17 евро. В принципе, троллинга было уже достаточно, и понятно, что в далёкой Фуаграндии Ильфа и Петрова не знают. Но почему бы и не продолжить, если реакция такая интересная. И верно, что же обычно на эти слова отвечают в самой Хранции?
В закусочной «Прет-а-манже», где Георгий на следующий день покупал сэндвич с говядиной и горчицею, на фразу «же не манж па сис жур» ему изрекли – «Вы можете взять сахар, он у нас бесплатный». Георгий представил, как Ипполиту Матвеевичу подают сахар, и он сахаром расплачивается с монтёром Мечниковым, а также сообщает тому, что в японских ресторанах большие порции. Георгий закрыл глаза, так больно ему было это представлять. А уж какова была бы боль Мечникова, и вовсе представить невозможно.
В каплях дождя на закате вторника, Георгий зашёл в пельменную, где некие басурмане бездумно жарили гёдза, и преступно не подавали к ним хлебной. В сущности, ресторан следовало назвать «Муссолини», ибо так могли поступать только фашисты. Заказывать надо было на стойке. Георгий избрал фаворитом дня гёдза со свининою и имбирём. «Же не манж па сис жур» - радостно проинформировал он азиатскую девушку на кассе.
- Мужик, оно, конечно, смешно, но уже порядочно заебало, - внезапно ответили Георгию на православном языке.
- А ты…вы…это…откуда? – Георгий потерял дар речи, словно наглотался горячих гёдза.
- Из России, в Улан-Удэ родилась. Учусь здесь.
- Извините… - промямлил Георгий, чья небритая личность расцвела красными пятнами.
- Да не, чо. Просто когда это слышишь, как наши говорят ежедневно, первые три раза забавно, а потом ни хрена. Скажут, стоят и ржут ещё – ах, какие они гениальные.
- Я больше не буду… - трагически пообещал Георгий. – Просто всё, что я знаю на хранчюзском, это «бон жур», «бон суар», «мерд», «ву ле ву куше авек муа», «авек плезир», «мадмуазель шант ле блюз» и «пардон», а с ними кашу не сваришь.
- Я сама раньше любила так прикалываться, - призналась девушка.
- И что, нешто кто-то дал денег?
- Не-а. Тут румынские цыгане мешают. Они ходят всюду и клянчат, что сирийские беженцы, и им нечего есть. И тоже неделю голода называют, и воют жалобно, что деток кормить нечем. А по сравнению с неделей шесть дней математически меньше, поэтому так на парижан не действует. Один раз мне салфетку дали. Зачем мне салфетка, если я не ела шесть дней?! Другой раз, на ярмарке, сказали – вон там люди тартифлет не доели, за ними доесть можно. В третий сказали – иди работай. Оно и верно, но как-то ведь грубо.
- Что эта Хранция понимает в настоящей тёплой ламповой классике? – искренне поддержал Георгий. – Мне к пельменям тогда острый соус с чили-маслом, сударыня.
- Вам бесплатно, - улыбнулась девушка. – Вы же не ели целых шесть дней.
Вечером Георгий упаковывал чемодан, ибо сваливал в Бельгию на репортаж. Скучать по Парижу он не будет. Слишком далёки энти хранчюзы от великой русской литературы.
(с) Zотов
