В 1867 г. Россию посетил Чарльз Латуидж Доджсон, всем нам известный под псевдонимом Льюис Кэрролл. Почему убежденный домосед Кэрролл в свою первую и единственную заграничную поездку отправился в далекую Россию до сих пор остается загадкой.
Это может показаться совпадением, но любитель странностей и парадоксов засел за вторую часть приключений Алисы как раз вскоре по приезде домой, так что некоторые всегда хотели воспринимать загадочное путешествие как поиски прототипа того самого «Зазеркалья».
Впрочем, официальное «прикрытие» для русских каникул у него и его друга Генри Лиддона все же имелось. Священнослужители Крайст-Чёрч колледжа приехали с дипмиссией: устанавливать связи между Англиканской и Русской православными церквями. А точнее, на празднование юбилея митрополита Филарета с поздравительным письмом от оксфордского епископа Уилберфорса. На праздник англичане поспели, а вот письмо вовремя не передали – возможно, отвлекли красоты.
Июльский Петербург тут же поражает и очаровывает взыскательный английский глаз: тут и огромные пестрые вывески, и синие купола, усыпанные золотыми звездами, и величественные здания. По сравнению с лондонскими улочками ширина даже второстепенных отводков кажется англичанам необычайной.
Невский проспект Кэрролл с нескрываемым восхищением называет «одной из самых прекрасных улиц в мире», а Петергофские сады, по его словам, «своим великолепием затмевают сады Сан-Суси». Дневник строгого английского математика фиксирует весьма меткие наблюдения. Так, например, Кэрролл замечает, что на памятнике Петру змей вовсе не раздавлен всадником. «Если бы этот памятник стоял в Берлине, Петр, несомненно, был бы занят непосредственным убийством сего монстра, но тут он на него даже не глядит: очевидно, «убийственный» принцип здесь не признается». Колоссальных каменных львов Кэрролл видит настолько миролюбивыми, что они «оба, словно котята, катят перед собой огромные шары».
Москва кажется Кэрроллу городом белых и зеленых кровель, конических башен и золоченых куполов, «где, словно в кривом зеркале, отражаются картины городской жизни». А за величественной панорамой Москвы-реки Кэрролл отправляется на Воробьевы горы, с которых армия Наполеона впервые увидела город. Вместе со своим проводником мистером Пенни он с интересом наблюдает за «чрезвычайно интересной церемонией» – русской свадьбой, а вскоре смотрит «Свадьбу бургомистра» в Малом театре. В Нижнем Новгороде англичане гуляют по ярмарке и покупают иконы, а за уже типично новгородской панорамой забираются на Минину башню.
Как священнослужитель, ратовавший за объединение Восточной и Западной церквей, Кэрролл, конечно же, интересуется церковными службами, по его словам, «столь много говорящими органам чувств». Особо он отмечает необычайно красивые церковные облачения, звучные голоса и, конечно, иконы. «Трудность для нас заключалась не в том, чтó именно купить, а в том, чего не покупать», – напишет Кэрролл об иконах из Троицкой лавры, которые ему помог приобрести невероятно внимательный к иностранцам князь Чирков.
Впрочем, театры и картинные галереи кажутся английскому писателю местами не менее одухотворенными. Не понимая русских слов, Кэрролл, тем не менее, восхищается игрой актеров, а после просмотра сразу нескольких пьес подряд, он, явно подуставший и восторженный, двусмысленно замечает в своем дневнике: «Всё шло по-русски». Вообще русский язык для автора «Бармаглота» особая тема. Больше всего Кэрролла поразило русское слово «защищающихся», которое в английской транскрипции кажется действительно монструозным: Zashtsheeshtschayjushtsheekhsya. Но вот он покупает словарик и разговорник, выписывает себе пункты из меню вроде «parasainok», «asetrina», «kótletee», и вскоре с уверенностью торгуется с извозчиками.
Поставленная Кэрроллом и Лиддоном цель в итоге была выполнена лишь отчасти. Встреча с митрополитом Филаретом в Троице-Сергиевой лавре 12 августа 1867 года произвела на англичан глубокое впечатление. А вот встретиться с другими видными российскими деятелями и передать им послания не получилось – мало кого встретишь в городе в разгар лета. Зато приятных впечатлений господам явно было предостаточно. Едва ли Кэрролл говорил о русских красотах как дипломат: записи, сделанные им во время поездки, для печати не предназначались. Но, к счастью, они не канули в лету и сейчас известны под именем «Русского дневника».
