28 сентября исполняется 100 лет со дня рождения Марчелло Мастроянни, одного из главных актеров золотой эпохи итальянского кинематографа, героя «Сладкой жизни», «Восьми с половиной», «Развода по-итальянски», «Брака по-итальянски» и других известных картин. Он начинал у Висконти, а Феллини считал его своим альтер эго, но для широкой публики Мастроянни был прежде всего красавцем мужчиной, неотразимым соблазнителем. Актер всю жизнь отчаянно боролся с этой репутацией, но так и не преуспел в этом.
«Я никогда не был красив»
Едва ли найдется кинозвезда подобного калибра, которая оговаривала бы себя столь же безжалостно, как это делал
Мастроянни. «Я считаю себя робким и слабохарактерным. Подтверждением тому моя способность достоверно представлять на экране заурядные типажи». «Я никогда не был красив, у меня совершенно незапоминающееся лицо». «Я недостаточно смел и предпочитаю, чтобы важные решения за меня принимали другие». «Чем больше думаю, тем больше удивляюсь, как с таким лицом можно зарабатывать на жизнь». «Во мне нет ни силы, ни решительности. Я слишком мягок, а мужчина не должен быть мягким». Так Мастроянни характеризовал самого себя.
С одной стороны, во всем этом наверняка была доля правды, но с другой – Мастроянни прекрасно знал, что никто из поклонников не поверит до конца в эти откровения. Будучи объектом всеобщей симпатии, Мастроянни мог позволить себе такой душевный стриптиз. В конце концов, одними из главных и непреувеличенных его качеств были скромность и чувство юмора.
Феллини называл его самым умным актером. Когда они обменивались шутливыми репликами во время совместных интервью, трудно было поверить, что это импровизация, а не домашняя заготовка.
Мастроянни с Федерико Феллини, 1978 Reporters Associati & Archivi/Mondadori Portfolio/Bridgeman Images/Vostock Photo
Всё о его матери
Марчелло был первенцем в небогатой, а порой и едва сводившей концы с концами семье плотника Отторино Мастроянни и Иды Иролле. Через пять лет после его появления на свет семья пополнилась вторым сыном, Руджеро, впоследствии ставшим мастером киномонтажа, лауреатом множества премий. Руджеро работал с Феллини и Висконти, а однажды как актер сыграл в одном фильме со старшим братом – в «Сципионе, которого называют Африканским» (1971) Луиджи Маньи. Мастроянни был женат. Он женился в 26 лет на Флоре Карабелле, начинающей актрисе и дочери известного музыканта. У них была дочь Барбара, и, несмотря на многочисленные любовные похождения и декларируемый атеизм, разводиться актер даже и не думал, словно примерный католик. Это стало причиной краха двух самых бурных его романов – с голливудской актрисой Фэй Данауэй и с Катрин Денев. Но Марчелло понимал: если он разведется, пострадавших будет еще больше, а новый брак, скорее всего, даст трещину через несколько лет.
Мастроянни никогда не распространялся о личной жизни и с недоумением отзывался о мемуарах других кинозвезд, выставлявших напоказ интимные детали своей биографии. Он обходился скупыми фразами, за которыми стояли большие переживания. Так, о Данауэй он сказал: «Я не смогу забыть ее до смерти».
Старость Тарзана
В подходе к съемкам Мастроянни мог быть неразборчив, но ему очень везло с режиссерами. Помимо уже упомянутых Феллини, Де Сики и Висконти (говоря о последнем, стоит упомянуть и роль в экранизации «Постороннего» Камю), он сделал десять фильмов с Этторе Сколой («Терраса», «Мы так любили друг друга» и другие), семь с Марко Феррери («Прощай, самец», «Большая жратва», «Сука»), четыре с Дино Ризи (например, «Призрак любви»), а также два с Микеланджело Антониони («Ночь» и «За облаками») и Лилианой Кавани («Шкура» и «По ту сторону двери»).
Итальянское кино пользовалось благосклонностью советских чиновников (часто определявшейся коммунистическими симпатиями авторов), поэтому фильмы с Мастроянни в СССР шли часто. Приехав в Союз для съемок «Подсолнухов», Марчелло с удовольствием возвращался в нашу страну. Вполне естественно, что в итоге он снялся в фильме «Очи черные» (1987) Никиты Михалкова, а потом сыграл в спектакле по мотивам «Неоконченной пьесы для механического пианино», поставленном Михалковым в Риме. Планировалось его участие и в «Сибирском цирюльнике», но помешала болезнь.
Мастроянни и Никита Михалков на съемках фильма «Очи черные», 1987 Виталий Арутюнов/РИА Новости
С годами здоровье все чаще подводило Мастроянни, но это не смущало актера. Никакой физкультуры, никакой диеты, много алкоголя и непрерывное курение. Пожелтевшие от табака пальцы приходилось гримировать.
Никакого ухода за лицом, столь обожаемым женщинами и столь безразличным ему самому. Гримеры отчитывали актера за то, что он умывается сушащим кожу мылом и при этом никогда не пользуется кремом.
Мастроянни старел с достоинством, как и положено человеку с чувством юмора. Часто говорил, что мечтает сыграть Тарзана в старости, бродящего почему-то по сибирской тайге с медвежонком вместо обезьянки Читы, – благородного героя, которого уже никто не помнит.
В 1990 году Мастроянни получил «Золотого льва» на Венецианском кинофестивале Lebrecht Music Arts/Vostock Photo Уходящая натура
В 1993 году ушел из жизни его друг Феллини, в начале сентября 1996-го – брат Руджеро. 16 декабря того же года и сам Марчелло покинул этот мир. Ему было 72, и у него был рак поджелудочной железы.
Последние 20 лет Мастроянни прожил с Анной Марией Тато, кинорежиссером и сценаристкой, и, к неудовольствию супруги и первой дочери, сделал ее наследницей своих прав. Вскоре после смерти актера она подготовила фильм «Я помню, да, я помню» (1997), составленный из монологов Марчелло, записанных в последние месяцы жизни.
Несмотря на хвори, в этом фильме актер бодр, остроумен и обаятелен, как всегда. Он снова не упускает случая выставить себя в самом невыгодном свете («У меня нет достоинств, поэтому я вынужден говорить о своих недостатках»). Но есть в этой картине и грусть не только по уходящей жизни, которую он так любил, но и по уходящей эпохе большого кино, об измельчании искусства, которое было столь важным для его поколения.
Мастроянни с печальной улыбкой пересказывает сон, в котором он приходит на знаменитую кинофабрику «Чинечитта», где было снято большинство его работ, и не только не встречает там ни одного знакомого, но и обнаруживает, что помещения в ней столь маленькие, что для того, чтобы войти, приходится становиться на четвереньки. «И я подумал: это же очень знаменательно. Либо для меня там теперь нет места, либо кинематограф теперь – для маленьких людей и маленьких фильмов».
