В любом — сосредоточенном, раскованном ли — разговоре о поэзии и поэте «заложен», говоря по-научному, свой лексический словарь.
У обывателя (в лучшем, пушкинском смысле этого слова) это, допустим, «душевно» или «жизненно». У филолога или стиховеда… Сей длинный словарный выводок вы, впрочем, найдете и без меня в любой статье соответствующего издания. Конгениальный мастеру-художнику критик, каковые еще встречаются, будет рассуждать, понадеемся, как художник; его пристрастный разбор окажется приключением, путешествием, творчески-затратным перепрочтением — со словарем, близким избранному герою.
Я подумал сейчас о «редкоземельном» слове, которое хочу применить, представляя поэзию уроженца Бишкека, долгого обитателя Ташкента, а ныне уже и «долгожителя» областных Электроуглей — Вадима Муратханова, стихи которого я читаю еще с тех времен, когда его имя звучало почти неотрывно от альманаха «Малый шелковый путь» и «Ташкентской поэтической школы».
И слово это — ответственность. Перед кем же и перед чем? Перед своим дарованием, прежде всего.
Перед русской поэзией.
Когда-то Наум Коржавин, рассуждая о поэте-собрате младшего поколения, Александре Сопровском (1953–1990), заговорил о серьезности и осмысленности этого представителя своей генерации. «Он был всегда серьезен, даже когда шутил, ибо очень серьезно было его время и судьба его поколения — даже тех представителей его поколения, которые пускались в противоестественные и неуместные пляски».
В самом что ни на есть настоящем времени я с легким и благодарным сердцем адресую эти драгоценные слова и Вадиму, чья поэзия от года к году крепнет в самостоянии, в том числе и духовном. Сопоставьте название его последнего по времени сборника «Цветы и зола» с именем главной книги классика-декадента Шарля Бодлера — вы сразу же поймете, с какого «берега» звучит этот сегодняшний почти классический, благородный голос.
Мой старый дом, заросший сад и инструмент в ладонях слабых. Другие руки век назад привили этот цвет и запах. Но кажется: за шагом шаг стволы и ветхие стропила в младенчестве моя душа сама из времени слепила. 1994
(Из цикла «Цветы и зола») А если вдруг с небес Посол за мной придёт, ему отвечу, что только телом я прошёл мою дорогу человечью, что, получив отца и мать, сестру и дом в глубоком детстве, я их боялся потерять и предпочёл стоять на месте, что мой покой они хранят ещё и ныне от соблазна, — и он, нежившего, меня оставит до другого раза. 1996
Алле Конечный миг рисуется с трудом. Зато виденью верю неизменно, где в мир иной наш деревянный дом с закатом переходит постепенно. И день за днём, обличьем не стара, моя незаменимая сестра, вытягивая руку над гардиной, ведёт борьбу с растущей паутиной. Она заранее включает свет, чтоб комната успела осветиться. Она всю ночь готовит мне обед на несолёной медленной водице. 1998
«Что же ты всё больше о телесном, что же так наивна и слаба? Ведь уже почти открытым текстом говорит суровая судьба. Отчего в преддверье скорби вечной ты, душа, упорствуешь в грехе?» — Смуглотелой девочкой-узбечкой на лугу танцует вдалеке. Облакам и утреннему солнцу оставляет в травах след босой. Запрокинув голову, смеётся, пропасти не видя под собой. 2004
По пуговицам, петлям и погонам военного сукна, словно по километрам заоконным, взгляд молчуна. И снизу вверх опаздывает сердце на миг, на стук. Ах, никуда теперь уже не деться из цепких рук. Они готовят сына к чудесам, большим и важным, подбрасывают трижды небесам и ловят дважды. 2005
Мелькают поэты под сенью косматых деревьев.
Один неостывшей пощёчиной
спешит приложиться к берёзе.
Другой наклонился к дуплу узловатого дуба
и гневно нашёптывает
дневные обиды.
Спустя полстолетия роща идёт под топор.
Бумага наследует бледный рисунок волокон.
Мечтательный мальчик, поправив очки,
садится за стол
и вдруг с удивлением видит, как чьи-то обиды,
ожив у него под рукой, сплетаются в строчки
и боль незнакомая
проступает на чистом листе.
2021
«Осенние кораблики земли, послушные невидимым штурвалам, и крутятся, и вертятся вдали, кружат над жёлтым покрывалом…» Как много строк беспомощных просеяно сквозь детский поэтический кружок. Его вела Варвара Моисеевна, оттуда — про кораблики стишок. Так бы и дальше потемневшей меди касаться, и рассматривать фасад с лепниной гипсовой, и постигать бессмертье, и ничего с тех пор не написать. 2024
