Заканчивается лето, и вот на пороге – новый учебный год, начинающийся Днем знаний. Вновь дети сядут за парты, чтобы воспитывать и тренировать в себе необходимые для дальнейшей жизни качества, способности и навыки. И одним из самых важных из них является память. Но что такое память? Как ее воспринимали древние мыслители, что она в свете христианства, и почему память кажется чем-то ненужным и лишним миру современного постмодернизма?
В самом деле, в чем секрет памяти? Что она такое? Благословение или проклятие? Память придает крепость человеческому бытию, «собирает» его воедино, делает причастным предыдущим поколениям, всему роду людей. Иваны, не помнящие родства, обречены переживать историю вновь и вновь.
Но память может и убивать, обрекать на несчастье. В чем трагедия Сизифа, по воле богов раз за разом вкатывающего на вершину горы тяжелый камень? Не в том, что солнце нещадно палит, пот заливает глаза, а мышцы вздуваются в неимоверном напряжении. А в том, что он помнит предыдущий трагический опыт: камень срывался вниз несчетное количество раз. Беспамятство подарило бы Сизифу покой и надежду, что скоро, на вершине, его мучения закончатся. Мы‑то знаем, что камень сорвется вновь. Но Сизиф бы не знал! Обливаясь потом, он катил бы проклятый валун вверх, но при этом был счастлив. Как часто мы хотели бы вычеркнуть из сознания то или иное событие, но память, вопреки нашей воле, цепко за него держится.
Какова природа памяти? Ответ на этот вопрос менялся на протяжении веков. В сакральном мире традиции память причастна божественному. Согласно Платону, бессмертной душе, пребывающей в «наднебесных пространствах», дано полное знание. Воплощаясь в смертном теле, душа утрачивает гносеологический опыт, но затем, на протяжении жизни, мучительно восполняет его путем припоминания. Человек – словно раб, прикованный цепями в глубокой пещере; его чувственному взору подвластны лишь неверные тени, пляшущие на стенах и сводах. Но (счастливый момент!) душа однажды оставляет бренное тело, покидает смрадную пещеру и вновь, в «наднебесных пространствах», обретает знание во всей полноте. Итак, по Платону, память есть одно из важнейших условий достоверности познания.
Христианской традиции присуще священное отношение к памяти как искре Божией в человеке. Бог в Своем всесовершенстве и всемогуществе непостижим – непостижима, следовательно, и душа человеческая во всех своих проявлениях, ибо она – образ и подобие Бога. Претензия раскрыть эту великую Божью тайну во всей ее полноте несостоятельна и кощунственна.
Особенно трепетно отношение в христианстве к памяти смертной: «Храните память Божию и память смертную. От них страх Божий будет в силе. От страха – внимание к себе и всем делам своим, мыслям и чувствам. От сего трезвенная благоговейная жизнь. От сей – страстей подавление. От сего – чистота. От чистоты – с Богом пребывание, не мыслями только, но и чувствами» (святитель Феофан Затворник).
Жизнь теряет свою силу и крепость, если утрачена память смертная: «Человек, веселясь и пируя, желает далече от себя отбросить мысль о смерти. Тем не менее… смерть за плечами у каждого, и грозный образ ее готов ежеминутно воспрянуть перед очами. Каждый день приносил нам известия о самоубийствах, то тут, то там случившихся, необъяснимых, неразгаданных, грозящих превратиться в какое‑то обыденное, привычное явление». Эти слова написаны еще 150 лет назад тонким психологом К. Победоносцевым, но как будто о нас сегодняшних.
Эпоха Нового времени (XVII в.) демонстрирует радикальный поворот в понимании мира, человека, памяти. Небесное, священное постепенно меркнет, выводится за скобки; эмпирический мир замыкается сам на себя в своей земной самодостаточности, воцаряется бездушный механицизм: мир, человек, общество мыслятся как механизмы, действующие по объективным законам, которые можно выявлять и исследовать. Таким образом, на смену сакральному миропониманию приходят рациональность, наука.
На этой волне происходит трагический раскол в человекознании: от философской антропологии отпочковывается психология, претендующая препарировать душу человека. Ключевой метод науки – анализ есть разложение на составные части; то есть душу новоявленные психологи подвергли вивисекции. Собственно, и душе не осталось места – ее вытеснили «психические проявления», а память – одно из них.
Психология изначально формируется как «психофизиология», точнее было бы сказать «физио-психология» – учение материалистическое, полагающее, что психические проявления – порождения тела. Ведя ожесточенные споры по гносеологической проблематике, эмпирики и рационалисты Нового времени сходятся в материалистическом понимании памяти. Для эмпирика Д. Гартли она порождена вибрациями внешнего эфира, которые никуда не исчезают, а запечатлеваются в белом веществе головного мозга. Для рационалиста Р. Декарта память – результат изменения в порах мозга, через которые курсируют «животные духи».
До ХХ века в объяснении памяти практически безраздельно царит ассоцианизм (Пристли, Мейнерт, Эббингауз и др.). У. Джемс так выразил суть этого учения: «Память есть ассоциирование какого‑либо наличного в настоящее время в уме образа с другими, которые известны нам как относящиеся к прошлому».
Столь же материалистично понимание памяти в советской психологии, опирающейся на ленинскую трактовку сознания, – «функция головного мозга, заключающаяся в обобщенном и целенаправленном отражении действительности». Таким образом, согласно марксистско-ленинской концепции, память, как структурный элемент сознания, есть порождение, хоть и сложной, высокоорганизованной, но все же – материи. Так, ведущие советские психологи А. Н. Леонтьев, П. И. Зинченко, А. А. Смирнов связывают память с трудовой деятельностью человека: память есть отражение в духовной сфере процессов, уже реализованных в сфере материальной.
Веселый мир постмодерна (вторая половина ХХ века) выступил, отчасти, как оппозиция унылому скучному Новому времени. Мертвящему всеразлагающему научному анализу, вульгаризирующему человека, постмодерн противопоставил бесовскую игру – прикольную, но бесцельную и бессмысленную.
Возведя тотальную деконструкцию в ранг абсолютного принципа, постмодернисты, прежде всего, объявили войну всему фундаментальному, незыблемому, связующему бытие воедино. Наибольшей деконструкции (обструкции) подверглась память. Мир традиции призывает бережно относиться к памяти предков, уважать старшее поколение («чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и да долголетен будеши на земли») – мир постмодерна глумится над памятью предков, третирует авторитеты прошлого: «Занимаясь историей философии, вполне можно мыслить бородатого Гегеля, безбородого Маркса и усатую Джоконду. Тем более это относится к живым, не столь авторитетным лицам» (Ж. Делёз). Мир традиционный постулирует связь с прошлым, призывает бережно хранить культурный опыт веков – постмодерн радикально порывает с традицией как таковой, утверждает «жизнь с нуля»: «Все более „мягкие“ формы национализма – флаги, традиции, вся эта национальная гордость… – не имеют будущего в информационном обществе» (А. Бард, Я. Зодерквист). Мир традиции призывает помнить о смерти – постмодерн декларирует победу над смертью – буквальную, технологическую, посредством генных мутаций, превращения человека в бессмертного киборга или компьютерную программу.
В целом, по убеждению постмодернистов, память есть атавизм, отживший рудимент. Человек будущего (постчеловек) не будет в ней нуждаться – его мозг напрямую подключат к интернету посредством чипизации. Таков замысел этих оптимистов прогресса (подобные программы всерьез обсуждаются на самом высоком уровне).
Но мир традиции – вне времени; он вечен, фундаментален, в отличие от «текучей воды» модерна, а уж тем более – «летучего пара» постмодерна. А потому память, как и совесть, вера, останутся вечными спутниками человека, не поддавшегося на чары бесовских игрищ, сохранившего сакральное мироощущение.
Олег ПАРИЛОВ,
доктор философских наук
Публикация журнала
Нижегородской духовной семинарии «Дамаскин»
