С подобными прошениями приходилось считаться – ведь крепостные принадлежали не только своему господину, но и государству. Дурное управление имением грозило его разорением и убытками бюджету. Кроме того, игнорирование жалоб могло привести к волнениям и даже убийствам помещиков и управляющих. Поэтому губернаторы и даже император нередко рассматривали крестьянские "слезницы" с мест. Помещики могли понести разные наказания – от "разъяснительной беседы" с уездным предводителем дворянства до введения опеки над имением.
В Шуйском уезде в 1822–1826 годы прокатилась серия судебных дел о "жестокостях и притеснениях", наносимых крестьянам своими помещиками. Одним из эпизодов этого противостояния стала жалоба крестьян сельца Слокотова и деревень Неготина, Починка и Строкина на их владельца, капитана Николая Порошина.
Николай Иванович – представитель старинного дворянского рода, одна из ветвей которого обосновалась на территории нашего края еще в конце XVI века. Тем не менее свое прошение, поданное владимирскому губернатору в 1823 году, крестьяне начали с такой претензии: "Деды и прадеды наши не помнят и совсем не знают, по каким причинам достались мы во владение господину Порошину".
Далее шли обычные в таких случаях упреки. Прежде всего крестьяне обязаны были запахивать и убирать на хозяина 22 четверти "жита" (это более 140 пудов), а также косить сено. Причем исполнять эти работы приходилось и при усадьбе в Нерехтском уезде – более чем в 40 верстах от Слокотова. В результате земледельцы "не имели ни одного свободного дня" для своих домашних работ. Не принимавшие участия в полевых работах женщины и дети должны были в будни и праздники "без малейшего отдохновения" собирать в лесу для Порошина ягоды и грибы. Наконец, крестьяне рубили в угодьях капитана дрова и возили на продажу в Иваново.
Список обид этим не исчерпывался. Крестьяне обвиняли господина, что он забирал у родителей детей, отдавая их "в научение для своей пользы", а также "поневоле" выдавал замуж девушек в другие вотчины, "получая за оных должную для своего удовольствия сумму". Наконец, утверждали крестьяне, не чужд был Порошин и обычному помещичьему греху: он, якобы, в "нетрезвом положении" производил "неблагопристойности" с женщинами. Словом, жители вотчины претерпевали от него "крайние притеснения и разорение", так что "лишились совсем даже насущного хлеба" и оказались вынуждены "скитаться по миру".
Подобные конфликты должны были разбираться уездным предводителем дворянства – эту должность в Шуйском уезде занимал титулярный советник Виктор Шимановский. Вскоре он прибыл на место событий и занялся опросом обиженных. Всего во владении Порошина в четырех деревнях оказалось 11 "тягол" (самостоятельных крестьянских хозяйств). Их представители в целом подтвердили обвинения, выдвинутые в жалобе.
Выяснились и новые подробности: в будни крестьяне работали на господина, а свои поля вынуждены были пахать в праздники. В эти же дни им приходилось рубить на барина дрова, а также возить кирпич для строительства церкви. При этом использовать дрова из своего леса для отопления крестьянских домов Порошин запрещал.
Что касается "неблагопристойностей", то внимания барина удостоилась крестьянка Прасковья Николаева, с которой тот "делал прелюбодеяние".
Более всего крестьяне страдали от необходимости ездить на работу за 40 верст в господскую усадьбу Хламово. Поэтому, когда 14 августа 1823 года Николай Порошин позвал старосту Тихона Михайлова и приказал ему "нарядить" туда двух человек, тот "при многих грубостях" отказал барину. Такова был версия помещика, староста же утверждал, что тот просто просил Порошина подождать хотя бы сутки, за что получил удар по скуле. В итоге ему всё же пришлось подчиниться – четверо крестьян отправились в Хламово и там закончили все работы в течение недели.
"Как же может быть притеснение и угнетение, если четыре человека работали, а прочие все оставались в своих домах?" – вопрошал по этому поводу помещик. Он обвинял крестьян в "злонравии" и тяге "к вольности". Действительно, все его действия, столь живописно обрисованные жалобщиками, были вполне законными. Порошину лишь надо было доказать, что его подданные не пришли во "всеконечное разорение", а просто хотели освободиться от его власти.
В своем ответном заявлении капитан обращал внимание, что времени для обработки своих полей крестьянам остается вполне достаточно. Об этом свидетельствовал тот факт, что крестьянский хлеб убирался вовремя. В заготовке дров он давал жителям Слокотова "полную волю", так что они не только рубили их для себя, но и продавали в Иванове. Все остальные натуральные повинности были типичными для данной местности. Для сбора ягод он посылал вовсе не всех женщин и детей, а лишь нескольких подростков, которые приносили их "не более, как по квасному стакану".
Одну из девушек (дочь старосты) он действительно выдал замуж в соседнюю вотчину, но лишь потому, что она уже "вошла в возраст", а женихов в его деревне просто не было. Двоих крестьянских сыновей он отдал в обучение с целью потом взять их в дворовые люди – одного в сапожники, а другого – в портные.
Решающую роль для решения суда приобретали показания соседских крестьян. И они оказались весьма неблагоприятными для жалобщиков: соседи отмечали, что "никогда не видали от помещика им притеснения и изнурения работою". Кроме того, жители Слокотова имели возможность "почти каждый базар" продавать в Иванове "строевой и дровяной лес", получая с этого немалые барыши.
Заинтересовали следствие "неблагопристойности" Порошина с крестьянкой Прасковьей Николаевой. Помещик называл этот навет "злостным вымыслом". Муж Николаевой, Фёдор Иванов (ему исполнилось 57 лет), заметил, что сам "прелюбодеяния" не видел, но слышал о нем от жены, "равно и соседские крестьяне над ним насмехались". Прасковья была гораздо моложе, она подтвердила, что помещик постоянно приказывал являться на барщину, дожидался ее в лесу на дороге, "где и делал мне насилие к блудодеянию". Ей пришлось объявить об этом духовному отцу. Однако выяснилось, что к священнику Николаева явилась уже после того, как крестьяне подали жалобу губернатору, так что верить ей следствие отказалось.
В уездном суде все порошинские крестьяне оказались в начале декабря. Шуйский священник Василий Миловидов призывал их помириться с помещиком, однако они остались непреклонны, а трое и вовсе заявили, что "никогда повиноваться не будут, хотя и в ссылку пошлют". За это их отправили в городскую тюрьму. Тогда во Владимир вновь направились двое крестьян. Они просили освободить товарищей. "Мы готовы были бы служить усердно владетелю нашему, если бы налоги его не превышали сил наших", – писали они. При этом они отмечали, что в настоящее время от приказаний Порошина "не уклоняются".
В июле 1824 года состоялось решение суда. Четверо крестьян (трое оказавшихся в тюрьме и староста) "как главные начинщики возмущения" были приговорены к наказанию плетьми в своем селении – по 20 ударов каждому. Кроме того, все жители вотчины должны были дать подписку, "чтобы клевет на Порошина не возводили и были ему послушны". Помещик со своей стороны также давал письменное обязательство не использовать крестьян на "господских издельях" более трех дней в неделю.
Таким образом, хотя крестьянам и не удалось освободиться от власти барина, но серьезного наказания за эту попытку им всё же удалось избежать.
