Почему люди краснеют? В поисках ответа научный обозреватель «Сноба» Алексей Алексенко сопоставляет Дарвина и Достоевского и критикует школьные знания о мозжечке.
Чарльз Дарвин считал, что способность краснеть от стыда — уникальное человеческое свойство. К его мнению стоит прислушаться, и не только потому, что Дарвин — величайший из биологов человечества. Он, по отзывам современников, еще и был весьма застенчив, так что знал процесс, можно сказать, изнутри. По мнению Дарвина, люди краснеют в те моменты, когда задумываются о том, что думают о них окружающие. Если это так, то способность краснеть и правда требует очень продвинутых когнитивных навыков: думать о том, что думает кто-то еще, — это имеет отношение к так называемой «теории ума», то есть способности моделировать чужие психические состояния. Это свойство наблюдается почти исключительно у людей (ну и, возможно, некоторых млекопитающих), да и люди обучаются этому искусству не раньше, чем в возрасте 3–5 лет.
Впрочем, стыд — столь важное для людей свойство психики, что размышляли о нем далеко не только биологи. Вот, например, герой Достоевского, кажется, задумывается на эту тему чуть глубже (не в обиду Дарвину):
«Мне вдруг представилось одно странное соображение, что если б я жил прежде на Луне или на Марсе и сделал бы там какой-нибудь самый срамный и бесчестный поступок, какой только можно себе представить, и был там за него поруган и обесчещен так, как только можно ощутить и представить лишь разве иногда во сне, в кошмаре, и если б, очутившись потом на Земле, я продолжал бы сохранять сознание о том, что сделал на другой планете, и, кроме того, знал бы, что уже туда ни за что и никогда не возвращусь, то, смотря с Земли на Луну, – было бы мне все равно или нет? Ощущал ли бы я за тот поступок стыд или нет?»
Вот такой заковыристый вопрос. Если прав Дарвин, никакого стыда в этой ситуации вроде бы не должно быть: ну кому какое дело, что там думают марсиане и лунатики, которые вам больше никогда не встретятся. Но прав ли Дарвин? Ответить на этот вопрос взялись нейробиологи из Голландии (Амстердамский университет) и Италии (Университет Габриэле д’Аннунцио). И, в отличие от героя Достоевского, они не ограничились мысленными экспериментами, а поставили самый настоящий научный опыт, причем, на наш дилетантский вкус, довольно жестокий.
Если уж изучать застенчивость и смущение, разумно в качестве испытуемых взять людей, наиболее склонных к подобным состояниям: конечно, выбор пал на девушек-тинейджеров, которым весьма свойственно краснеть. А если мы хотим поставить их в ситуацию, вызывающую мучительный стыд, нет, наверное, ничего лучше пения под караоке.
Сам опыт состоял из двух частей. Сперва испытуемых красавиц попросили прямо в лаборатории немного попеть под минусовку, причем песни были выбраны довольно сложные — словно специально, чтобы опозориться. А затем беднягам предложили просмотреть аудио- и видеозаписи их исполнения, причем было объявлено что эти треки одновременно транслируются для большой аудитории. Кроме того, девушкам дали послушать, как поет другая участница, а также девушка — профессиональный музыкант (впрочем, участницам сказали, что это тоже не более чем одна из участниц опыта).
Надо ли говорить, что все эти ужасные переживания бедные девицы испытывали, находясь внутри МРТ-сканера, так что бессердечным нейробиологам было хорошо видно, что именно происходит у них в мозгу.
Все-таки Дарвин — большой авторитет, и исследователи с интересом следили за теми частями девичьих мозгов, которые, как известно, участвуют в моделировании чужих ментальных состояний (то есть отвечают за пресловутую «теорию ума»). Увы, в этих областях не происходило ровным счетом ничего интересного. При этом девушки, как и следовало ожидать, краснели при прослушивании собственных, с позволения сказать, выступлений, а чужие музыкальные опыты — в равной степени провальные и вполне удачные — оставляли их более или менее равнодушными.
Приходится прийти к выводу, что смущение и стыд совершенно не требуют воображать, что думают о вас окружающие. Неважно, здесь ли находятся эти окружающие или на Марсе и Луне, как в фантазии русского классика, — речь вообще не о них. Так спустя примерно полтора века вопрос Достоевского получил вполне однозначный научный ответ.
Была, однако, одна часть мозга, которая реагировала на чувство стыда совершенно недвусмысленно. Это был мозжечок — тот самый, который, как до сих пор учат в школе, занимается главным образом координацией движений. Если вдуматься, эта школьная премудрость явным образом отдает чепухой. В мозжечке находится больше половины всех нейронов центральной нервной системы, то есть заведомо больше, чем в коре полушарий. И вы хотите сказать, что для понимания квантовой механики, сочинения симфоний и отношений с любимым человеком мы используем меньшинство своих нервных клеток, а большая их часть нужна, чтобы не упасть, вставая со стула? Простите, но здесь что-то не сходится.
К счастью, эта идея осталась разве что в школьных учебниках, а большая наука нейробиология уже давно начала догадываться, сколь важные дела творятся в этом самом мозжечке.
Около шести лет назад мне привелось написать об интересных опытах, посвященных мозжечку. Если читателю лень открывать ту давнюю ссылку, вот краткое резюме: исследователи из университета Сент-Луиса в США много ночей подряд проводили в МРТ-сканере, причем интересовал их главным образом именно мозжечок (точнее, мозжечки друг друга). Они выяснили, что пресловутой координацией движений заняты в лучшем случае 20% клеток этого органа, а остальные вовлечены в «когнитивную деятельность высокого уровня». Достаточно сказать, что во многих случаях именно мозжечок оказывался «конечной станцией» распространения возбуждения. Значит, движения тут явно ни при чем: чтобы их координировать, следовало бы отправлять сигнал дальше по цепочке.
Но если мозжечок занят не этим, то чем? Вот ответ исследователей: в мозжечке происходит «последний контроль качества», то есть проверка, соответствует ли продукт деятельности мозга — будь то абстрактная мысль, нравственное решение или, так уж и быть, движение левой ноги — входящей информации и заданным высоким стандартам мышления.
Как все это работает, никто, конечно, толком не понимает (трудно рассуждать о функциях отдельных частей мозга, когда совершенно непонятно, что вообще такое это самое мышление в целом). Однако кое-какие интуиции на этот счет есть. Мы точно знаем, что у человеческого (моего, да и вашего, по-видимому) мышления есть одно интересное свойство: там, в голове, как будто есть не только сами мысли, но и некто, кто эти мысли «думает» и оценивает как бы со стороны. В другой статье под названием «Поиски души внутри попугая» мы цитировали забавные строки Дельвига: «Прошедших дней очарованья, мне вас душе не возвратить». Мы тогда вволю побалагурили о том, сколько же разных агентов действовало внутри Дельвига — он сам, его душа, не говоря уж об «очарованьях» и т. п., которые тоже, конечно, не более чем функции мозга. Так вот, современная нейробиология начала подозревать, что все это неспроста.
Если кому-то наши легкомысленные рассказы кажутся недостаточно калорийной пищей для ума, переадресуем их к книге весьма именитых нейробиологов Монтгомери и Бодзника «Эволюция мозжечкового чувства “я”» . Но если не лезть в дебри и безоглядно профанировать высокую науку, то, похоже, это самое чувство «я» — то самое, которое вот-вот забрезжит в недрах искусственного интеллекта, чего мы все ужасно боимся и с нетерпением ждем, — у людей действительно как-то связано с мозжечком, с этим внутренним контролером качества, который сам не думает, а только ставит оценки.
Итак, приходится признать, что результаты самоанализа Чарльза Дарвина оказались неудовлетворительными: стыд — это вовсе не то, что ему казалось. Заодно восхитимся прозорливостью русского классика: поставить вопрос — это половина ответа, а вопрос он, похоже, поставил верно. Итак, стыд — это вовсе не мысли о том, что думают о нас близкие, соседи, марсиане или даже Бог. Это соответствие наших действий — например, крайне неудачного выступления в караоке-баре — нашим собственным стандартам. За это мозжечок наказывает жестко — так, что иногда краска заливает лицо.
Некоторые физики считают, что физика постепенно отнимает у философии все самые интересные вопросы. Может, это и не так, но вот сейчас мы можем заподозрить, что и нейробиология постепенно подбирается к тому, — пока еще очень робко, но лиха беда начало, — чтобы отнимать интересные вопросы у этики. Чем нам это грозит? Станем ли мы совсем уж безнравственными циниками? Или, наоборот, просветленными существами, ясно видящими себя в перспективе Вселенной? Интереснейшая тема для размышлений этим прекрасным летним днем. Причем с этими размышлениями можно не спешить: до полного понимания себя у нас еще, кажется, остается куча времени.
