В новой колонке психолог Катерина Мурашова рассуждает, как изменилось общение между детьми за последние 50 лет и почему сегодня они знают, что такое эмоциональный интеллект, но не умеют использовать его, не обладают эмпатией и сочувствием к окружающим.
Рассказывает моя хорошая знакомая Екатерина, детский библиотекарь-организатор с большим стажем не только индивидуальной, но и групповой работы с детьми.
— Привели нам на занятия два начальных класса из очень престижной, дорогой частной школы. Дети подвижные, говорливые, напористые, собрать их вместе и уговорить или заставить хоть сколько-то помолчать — трудно. Мы с коллегой решили устроить с ними командную работу — современным школьникам это привычно, плюс работа в группе — это поменьше народу и легче координироваться. Разбили их на три группы, и все получилось. Все дети с нашей помощью что-то придумали, сочинили, подготовили, оформили. А дальше мы решили, что теперь каждая команда у нас представит сделанное перед двумя другими. Дети согласились, но в процессе реализации прямо первой части этого плана возникли поистине непреодолимые нашими силами трудности. Дети из двух других команд не только не смотрели выступление третьей команды (это бы еще полбеды), но и всячески им мешали: разговаривали, бегали, комментировали, что-то оспаривали. Мы совместными усилиями с трудом довели до конца первое выступление, начали второе, тут все стало совсем плохо, и мы решили, что продолжать дальше нет смысла — пусть две другие команды покажут выполненное ими уже у себя в школе, под руководством своих педагогов, которых мы подробно проинформируем. То есть мы, конечно, таким образом переложили ответственность, но ловить уже уставших детей, насильно усаживать, а потом все время затыкать им рты… в общем, мы решили этого не делать. Мы сообщили о нашем решении детям, они облегченно выдохнули, вскочили со своих мест и оставшееся время весело бегали по библиотеке (свидетельствую: она большая, там есть где побегать). Однако я быстро заметила, что один мальчик выглядел не просто расстроенным, а прямо, пожалуй, обозлившимся — швырнул что-то из сделанного его командой, стоял в углу и дулся. Я подошла к нему, заговорила и поняла, что он из той команды, выступление которой было фактически сорвано его одноклассниками. Я попыталась его утешить, объясняя, что они еще смогут все показать у себя в школе, но в своих утешениях явно не преуспела.
Тут ко мне подошел тот мальчик, который особенно усердствовал в «срывании» выступления команды обидевшегося ребенка, и самым задушевным тоном произнес:
— Екатерина Владимировна, вы знаете, я думаю, что это все не поможет. У Васи сейчас период эмоциональной нестабильности. С ним такое бывает. Вам лучше, наверное, его просто оставить в покое…
Сказать, что я удивилась, — это ничего не сказать. То, что современные маленькие дети, обучающиеся в «продвинутых» школах за деньги родителей, знают такие термины и более-менее адекватно используют их в своей речи, — это еще ничего. То, что он дает мне советы, как поступить с Васей, — это тоже нормально, в конце концов он его действительно знает лучше, чем я. Но вот почему у этого паршивца в голове не выстроилась простенькая логическая цепочка: если я хочу эмоционально нестабильному Васе добра (а вроде бы хочет?), то давай-ка я пять минут (а это было в буквальном смысле пять минут!) посижу спокойно и послушаю выступление его команды, и не буду орать, мешать и высмеивать. А уж если я всего этого по причине собственной расторможенности и/или равнодушия к чувствам другого человека не смог и Васю все-таки расстроил, то уж не буду лезть с советами к тому, кто его утешает: неловко как-то… Или — им не неловко?
Екатерина Вадимовна, вот вы психолог, с вашей точки зрения, что это такое вообще было? — обратилась Катя с вопросом уже ко мне.
И еще много похожих вопросов, часто от педагогических работников, но и от родителей тоже есть. Почему современные дети с трудом выслушивают взрослых? Ведь мы же в свое время слушали, даже если нам было не очень интересно. Почему они все время перебивают? Ведь я же сама в детстве и подумать не могла перебить мать или бабушку, если они разговаривали, и вроде ребенка своего я тому же учу и объясняю, но он почему-то никак не обучается… И психологически сложное — «мы с ним много говорим о чувствах, как рекомендует современная психология, но у меня такое ощущение, что и на мои чувства, и на чувства сестры ему абсолютно наплевать». И вполне элементарное — «почему они могут себе позволить во время урока встать и ходить по классу, разговаривать, а на слова учителя не реагируют».
Если честно, то мне проще ответить на это не как психологу, а как биологу, хотя я вполне представляю себе ассортимент гнилых яблок и помидоров, которые по этому поводу непременно полетят в меня от части читателей:
— Как, вы уподобляете детей маленьким зверюшкам?!
— Ага, вполне сознательно уподобляю. Потому что маленькие дети в значительной своей части маленькие зверюшки и есть, а процесс очеловечивания — это процесс постепенный и поступательно идет на протяжении всего детства и даже молодости. То есть двухлетний ребенок у нас условно на 85 процентов зверюшка, и лишь на 15 — человек. А вот к 25–30 годам, если все сложилось благополучно, ситуация уже обратная: на 85 процентов человек (и именно человеческая часть всем нашим поведением по большому счету и управляет) и только на 15 по-прежнему зверь, животное (инстинкты, рефлексы, все такое).
Итак. Дети, с моей точки зрения, за прошедшие лет 50 совершенно не изменились. Изменилась среда, в которой они растут, и их реакции на воздействие этой среды формируют совершенно другие, чем у их бабушек-дедушек (и даже у их родителей) поведенческие комплексы.
Теперь поговорим конкретно.
Нашего активного, смышленого и агрессивного детеныша из частной школы, повинуясь недавней общественной моде на «эмоциональный интеллект» и все с ним связанное, буквально «натаскали» на термины, связанные с эмоциональной жизнью человека, и даже научили как-то на практике опознавать их проявления. Но вот то, что ему самому надо по этому поводу что-то делать и как-то себя в своих хотелках ограничивать, для него совершенно не очевидно. И никак себя напрягать в связи с полученными им знаниями он, разумеется, не собирается.
А как же обучались этому раньше, когда ребенок 8–9 лет и слыхом не слыхал про эмоциональную нестабильность? Да очень просто — именно как зверюшки, через положительное и отрицательное подкрепление. От родителей, или от учителей, или от сверстников — это все равно, работает оно одинаково.
Давайте для примера посмотрим — от сверстников. Вот где-то в семидесятых годах XX века выходит такой маленький шебутной Вася в свои шесть лет во двор и просится играть в дворовую компанию. Его, конечно, берут (почему нет, да и к тому же он новый мяч в общую игру вынес). Лидер дворовой малышни — одиннадцатилетний Петька, сильный, креативный, агрессивный, мы с вами из будущего понимаем, что эмоционально нестабильный, да и к тому же еще, скорее всего, с СДВГ. Петька все время что-то новое (иногда опасное) придумывает и организовывает, с ним интересно. Но перечить Петьке — себе дороже, поколотит и прогонит. Потом отойдет, конечно, и обратно возьмет, но все равно неприятно. И вот нашего Васю учит дружок-ровесник Вовка: смотри, когда у Петьки вот так губа и нос дергается, это значит, он уже совсем злится, лучше ему тогда ничего не говорить.
— Да? Во как! — удивляется, но вроде как запоминает Вася.
Однако, когда Петька явно несправедливо (ну или Васе так кажется) что-то ему в игре присудил, наш активный Вася, несмотря на дергающиеся Петькины губу и нос, все равно Петьке возражает, и обвиняет, и требует. Петька, естественно, рычит, как разозлившийся пес, отвешивает Васе несколько несильных тумаков (маленьких Петька всерьез не бьет) и прогоняет его из общей игры до конца этого дня. Вася одиноко слоняется по периферии двора и страдает.
Еще несколько повторений — и эмоциональное состояние значимого для малышни двора Петьки читается нашим Васей как открытая книга. И больше он никогда «красную черту» не переходит, потому что очень любит играть с Петькой и вообще в компании со всеми. Что здесь для нас важно? Вася в процессе вышеописанного научается не просто что-то видеть и понимать про эмоции других людей, но и менять свое собственное поведение, приноравливать его к своим же (подчеркиваю: к своим же, а вовсе не к Петькиным или Вовкиным!) целям и обстоятельствам.
Вот именно это, последнее, на мой взгляд, многим современным маленьким детям дается с трудом. И не потому, что они сами изначально чем-то отличаются от Васи и Петьки из вышеописанного двора, а потому, что существенно изменилась получаемая ими от социума обратная связь.
Что я предлагаю? Вернуться в прошлое? Ну разумеется нет, в первую очередь потому, что это совершенно невозможно.
Наверное, я просто хотела со своей точки зрения ответить на вопрос библиотекаря Кати и еще ряд подобных вопросов. Почему так получается? Как оно устроено?
А вот так. Что нам с этим делать? Мне кажется, что каждый из родителей и работающих сегодня с детьми специалистов должен сам найти для себя решение и на его основе предоставить близко расположенным детям ту среду и те стимулы и обратные связи, которые сочтет нужным. Универсальных ответов сегодняшнее общество нам не предлагает. Есть варианты. Хорошо это или плохо? Я, как противник всяческой унификации, считаю, что скорее хорошо.
