Повстречала на днях соседского парнишку, который окончил школу. Спросила про ЕГЭ. Оказалось, русский язык сдал плоховато, наделал ошибок. «И кому нужны сейчас все эти дурацкие правила? Тем более что скоро их отменят». – «Как отменят? – изумилась я. – И как писать будут?» – «Как слышится, так и будут писать! – разъяснил юный сосед. – Нам сказали, что один профессор объявил: писать надо – как слышится. А он из института русского языка!» Я не очень поверила про профессора: писать «по звонáм», как выражались в XVIII веке, – мечта всякого двоечника с начала времён.
Но оказалось – правда! Это говорил Михаил Осадчий, доктор филологических наук, проректор по науке Государственного института русского языка им. А.С. Пушкина, того, который недавно отличился коррупционным скандалом с выдачей мигрантам свидетельств о знании русского языка. В интервью одной газете ещё несколько лет назад Осадчий сказал: «Я лично считаю, что нам нужно двигаться к фонетическому принципу правописания, избегая случаев, когда написание и произношение сильно отличаются». Так что же, скоро «карова» будем писать? И какое именно произношение будет отражать грядущая орфография? В СМИ всё чаще заметна бытовая, неопрятная скороговорка, в которой неударные гласные редуцированы порой до неразличимости, а уж о разных стилях произношения никто, похоже, слыхом не слыхивал.
Не уверена, что новая орфографическая реформа быстро состоится: есть дела поважнее. Но даже разговоры об упрощении правописания, о приближении к разговорной речи – разрушительны.
В каком-то смысле письменность – вещь условная. «Письмо не вешчь, а тень токмо вешчи», – замечал Тредиаковский ещё в XVIII веке. Известны случаи перехода не только на иную орфографию, но и иную графическую систему. Кстати, русский в эпоху мечты о мировой революции едва не перевели на латиницу.
Меж тем два самых распространённых в мире языка – английский и французский – сохраняют историческую орфографию. Возможно, её труднее осваивать детям, но зато на всю жизнь. Писать человек учится лет до 14–15, затем обычно больше читает. К тому же историческая орфография различает омонимы. Например, во французском слова «мать», «море« и «мэр« звучат одинаково, но пишутся по-разному. В дореволюционной русской орфографии мир как Вселенная и мир как покой тоже писали по-разному, и таких случаев немало. Но дело даже не в удобстве: историческая орфография связана с истоками культуры, а это надо беречь.
Кстати, подготовленные до революции предложения по орфографической реформе не были приняты ни царём, ни учёными, ни обществом. Орфографическую реформу в смысле исключения знака «ять» на практике провели революционные матросы: прошлись по питерским типографиям и изъяли ненужные пролетариату литеры.
Сейчас мы проходим путь более точной и объективной оценки прошлого, осмысляя сущность русского народа, его места в мире, а также нашей культуры и языка. Может, ещё и поэтому растёт общественный интерес к дореволюционной орфографии, в Сети появились целые ресурсы, написанные с ятями и твёрдыми знаками. Но вряд ли нужны крайности, это тоже урок истории. А потому, на мой взгляд, разговоры об упрощении орфографии вряд ли плодотворны, а в школе – противокультурны. И дорога Осадчего к «фонетическому принципу правописания» может завести в тупик: со всякими нововведениями в язык надо быть осмотрительней.
