Такие моменты можно наблюдать от начала его споров с Путиным или можно отсчитывать еще с «мух и котлет».
Политический аналитик Артем Шрайбман — об упущенных возможностях и наследии диктатора. — Если представить себе ситуацию, что в 1994 году победил бы Кебич, это все равно не был бы видный демократ, это все равно не означало бы для Беларуси движение на Запад, — размышляет Артем Шрайбман на Радыё Свабода. — Но если бы страна прошла 90-е, которые, на мой взгляд, были довольно уязвимым временем, если бы она их прошла, не потеряв независимость, то не уверен, что она стала бы консолидированной диктатурой к началу XXI века. Конечно, в обществе был запрос на многое, что олицетворял Лукашенко, но путь обратно, в такую авторитарную, деспотичную колею, мне кажется, нам не был написан в книге судьбы. Политический аналитик также перечислил моменты, в которые, на его взгляд, власть беларусского диктатора была наиболее уязвимой. — Я могу себе представить моменты, когда было то, что называется в английском collision course — курс на столкновение с реальностью, с Россией, — когда власть Лукашенко могла оказаться под угрозой. Такие моменты можно наблюдать от начала его споров с Путиным, можно отсчитывать еще с «мух и котлет», можно — с первых «газовых войн» с перекрытием вентиля. Тогда, пока еще правила взаимодействия этих двух людей — Путина и Лукашенко — не были устоявшимися, можно было себе представить развязки, в которых Путин ведет себя более агрессивно, что приводит к дестабилизации беларусского режима. Но этого не случилось, поэтому Лукашенко не подошел вплотную к этой пропасти — потере власти. Наверное, в период 2004 года и его референдума (на референдум, вопреки Конституции, был вынесен вопрос о предоставлении Лукашенко права избираться больше двух положенных сроков — С.) он был теоретически наиболее уязвимым. Россия могла как-то в этот момент вмешаться, если бы не решила, что ей все-таки проще терпеть его и продолжать с ним работать, несмотря на уже возникающие проблемы с интеграцией. Ну а на поверхности лежат два момента, когда все могло пойти иначе — это 1996 год и, конечно же, 2020 год. Тогда он действительно был близок в потере власти. Это дело об импичменте в Верховном совете. Я разговаривал со многими участниками тех событий, судьями конституционного суда и услышал, что действительно все зависело от нерешительных действий нескольких людей, которые оказались с меньшей политической волей, чем сам Лукашенко. В противном случае в принципе все могло пойти иначе. Ну и в 2020 году, понятно, было немало развилок, которые могли привести его к потере власти. Когда все могло пойти по другому сценарию: если бы не добрали силы, перебрали силы, оказалось бы больше искры для насилия, Россия бы посчитала нужным вмешаться более открыто, — рассуждает Шрайбман. Он считает, что и после Лукашенко в беларусском обществе останутся приверженцы его правления. — Чем дальше, тем больше я понимаю, насколько беларусское общество поляризовано по вопросу Лукашенко и тех ценностей, которые он олицетворяет. И насколько у нас стало все более балканизированное информационное пространство, в том смысле, что 2020 год в нашем с вами восприятии и картине мира — это одна цепочка событий. Но она выглядит совершенно иначе у сторонников Лукашенко. И поэтому я уверен, что, если он уйдет без какой-то дополнительной большой крови, в которой бы он был виноват, например, это может быть вхождение Беларуси в войну или какой-то новый 2020 год на максималках с еще большим, не дай бог, количеством жертв, то останется какой-то сегмент беларусского общества, кого сейчас принято называть ябатьками, которые будут его боготворить. Все, конечно же, зависит от того, что и кто придет ему на смену и насколько шоковой будет терапия после Лукашенко. Экономисты говорят, что она не должна быть шоковой. Но у этой части общества будет серьезный соблазн ностальгировать по более понятным, спокойным и предсказуемым временам. Еще на это наложится то, что они были моложе при Лукашенко, люди всегда ностальгируют по своей молодости. Думаю, еще в течение поколения нам придется жить с теми, кто будет вспоминать Лукашенко с теплотой. При этом, учитывая размах зверств, которые позволила себе его система в 2020 году и после, не меньшая прослойка общества будет также страстно его ненавидеть. В публичном пространстве мы будем видеть куда больше ненависти, чем ностальгии. Ностальгия будет достаточно тихой. Недавно видел шутку: «Ирония в том, что могила Путина будет гендерно-нейтральным туалетом». Полагаю, что и с Лукашенко может быть проблематичная история в плане его наследия. Потому что людей, которые будут его ненавидеть до такой степени, что не будут уважительно относиться к месту его погребения и к его визуальному наследию, будет так много, что новой власти придется решать, как к этому относиться. Преследовать за осквернение этой памяти, агрессивно ее защищать или, как президент Токаев, свернуть культ личности предшественника. Допускаю, что, учитывая количество людей, для которых Лукашенко воплощает зло, выбор скорее будет сделан в пользу сворачивания этого культа. У поколения моих детей, думаю, Лукашенко уже не будет вызывать никакой ностальгии и никаких эмоций. Но его фигура, а в истории Беларуси он все-таки первый президент, какое-то время еще будет оставаться в памяти. Как это есть со Сталиным, который, казалось бы, очень давно умер, но его фигура до сих пор разделяет многие общества на постсоветском пространстве, — сказал Шрайбман.
