Еще слово о гигиене. До тех пор, пока шла война, требование гигиены тела оставалось вне русской сферы интересов. Не считали мертвецов; дизентерия означала лишь убыток рабочих рук. Только после окончания войны рабочая масса получила более высокую значимость, и изменялись - даже если и очень медленно - гигиеничные условия. Уничтожение насекомых было сопряжено с бритьем всех частей тела; имелась дезинсекция химическими средствами, которая применялась только после большой эпидемии тифа. В лагере существовали три бригады парикмахеров, и так как не было никакой возможности бриться самим, имелся календарный план, когда соответствующая бригада призывалась к этому. Период мог составлять 8 или 10 дней. Иногда бритье становилось кровавым делом. Сначала имелись два барака для мытья. О краже маленького локомотива для получения горячей воды я уже сообщал. Постоять один раз под душем за три недели, и только на одну или две минуты, в зависимости от величины наплыва, стало верным наслаждением. Маленький, в лагере произведенный кусок мыла, только смазывал и неприятно пахнул. Стирка белья (рубашки, кальсон, портянок) требовала некоторой хитрости. Я, по крайней мере, имел счастливую возможность погружать своё белье в горячую воду, хотя бы летом, в топке на асбестовой мельнице. Многие из новых имели зубные щетки; мне хлеб обмена был ценнее, чем уход за зубами, так как к жеванию всё равно ничего не было. Большой проблемой был уход за ногтями. Я просто откусывал ногти; было труднее сделать это с ногтями пальцев ног, прежде всего тогда, когда они сгибались и врастали в тело. Я приспособил отслуживший напильник, с помощью которого я справлялся наполовину. Другие были беднее. Тот, кто сдавал себя сам и больше не использовал гигиену, принадлежал к списанным. Определенная мера в поддержании самого себя, вопреки общему отупению, была жизненно важна.
Лето 1946. Семена шпиономании взошли. На большом сборе назывались имена. Упомянутые должны были выступить вперед, освободить руки и высоко их поднять. Тот, кто носил вытатуированный знак SS или Waffen-SS, должен был отойти в сторону. Таких было, пожалуй, 50; в том числе не только немцы, также двое австрийцев, один эльзасец и три венгра. Боязливый вопрос: что произошло с ними? Затем должны были выступить вперед те, кто принадлежал к полевой жандармерии. Шепот шел между нашими рядами, так как это отчетливо и наглядно показывало нам предательство. Как часто я напомнил в пределах австрийской группы, что нужно быть осторожным, не гордиться своими подвигами, так как где-нибудь определенно ожидал с нетерпением шпион - даже если мы вытянули несколько разоблаченных из своего круга, другие занимали их место. Я не осуждал никого, так как и сам также мог быть завербован, только из-за пары валенок оказаться в этом болоте. Часто они могли стать предателями или шпионами только ради незначительных преимуществ, я учился делать различие. Мне было горько за них, так как их участь оставалась, прежде всего, неведомой. Именно эта неизвестность вела их к самоискажению и самоубийству; я знаю о трех случаях из немецкой и испанской групп лагеря. Русское управление лагеря реагировало болезненно, угрожало жесткими наказаниями, так как, очевидно, они боялись, что число самоубийств будет расти.
Прежде чем я убыл осенью 1947 из лагеря VIII в Красногорск, я должен был увидеть еще одно осуждение по „текущему тому"; соответственно 10 человек были вызваны в комендатуру. Приговор звучал - 25 лет штрафных лагерей, и они больше не пленные, а штрафники! Они сразу были отделены, не выводились на работы и исчезли из лагеря ночью. Русские делали это очень скрытно, и мы не узнали от лагерной комиссии ничего более точного. Только в 1949 г солагерник, житель Каринтии, сообщил мне, что он испытал после осуждения: Он был помещен в тюрьму вблизи от Москвы, не допускался к работе; монотонность изолированности и неудовлетворительное продовольственное снабжение были жестокие; также по воле управления тюрьмы, он должен был делить камеру с осужденными русскими гражданскими лицами, среди которых господствовал только закон сильнейшего, что изматывало его. Он еще имел большую силу не поддаться политическому давлению. Совершенно неожиданно для него был помилован и тотчас же отправлен в сентябре 1949 транспортом домой. Он приписывал своё досрочное освобождение вмешательству австрийского правительства и Красного креста, однако, он не владел никакими доказательствами. Это может быть даже отдельной историей, я привожу это, чтобы показать, как жестоко НКВД ломал об него палку, без того, чтобы проверить действительно, были ли они, военно-полевые жандармы, виновными в преступлениях. Я слышал также и мнения, что перепроверка каждого единичного случая была для русских невозможна, поэтому общее осуждение было более простым путем.
В воспоминании осталась у меня беседа с комиссаром лагеря, когда я обращал его внимание на то, что - что из Ваффен-СС не всех нужно под один гребень стричь, так как многие были призваны без их согласия. Но тут я натолкнулся на сопротивление. Для него был только рунический знак, и кто носил его - военный преступник. Так это просто!
(Продолжение следует)
Фритц Кирхмайр "Лагерь Асбест", Berenkamp, 1998
ISBN 3-85093-085-8
