Почему спустя столетие после гибели Джорджа Мэллори на Эвересте его устремления оживают в сердцах миллионов людей? Этим вопросом задается английский писатель Генри Висмайер.
Днем восьмого июня 1924 года на тибетском склоне Эвереста Ноэль Оделл забрался на небольшую скалу как раз в тот момент, когда облака наверху рассеялись. Высоко на северо-восточном гребне в гору поднимались две точки. Та, что пониже, как догадался Оделл, оказалась Сэнди Ирвином, который был новичком в Гималаях, но уже доказал свою неутомимость. Верхней точкой был самый известный альпинист своего поколения, мировая знаменитость Джордж Мэллори. Оделл был уверен, что они настроены решительно и достигнут вершины. Затем облака снова окутали гору и скрыли собою две движущиеся точки. Следующим человеком, который увидел Мэллори, был выдающийся американский альпинист Конрад Анкер. Это случилось только 1 мая 1999 года.
Одной из целей смелого альпиниста Мэллори было оставить на вершине Эвереста фотографию жены. Но при осмотре вещей фотографии не обнаружили. Значит ли это, что он достиг цели и погиб по пути вниз?
В июне 2024 года исполнилось 100 лет со дня последнего восхождения Мэллори. Споры о том, мог ли альпинист 20-х годов прошлого столетия достичь вершины Эвереста в ботинках, подбитых гвоздями, продолжаются до сих пор. «Это большая загадка, — говорит Мик Конефри, написавший книгу об альпинистах «Fallen», в которой анализируются подробности экспедиции 1924 года. — Мэллори был самой романтичной фигурой ранней истории альпинизма. Сам факт, что он поднимался в горы без пуховика, спутникового телефона и кевларового кислородного баллона, говорит о том, что люди действительно верили в такую возможность».
Что влекло и влечет людей к крыше мира? За год до смерти Мэллори журналист New York Times задал ему вопрос «Зачем вообще подниматься на Эверест?». И тот ответил: «Потому что он существует». Эта лаконичная реплика может быть одним из самых точных объяснений человеческого стремления к восхождению в горы и вообще к исследованиям. Однако в этих словах заключена и загадочная привлекательность, которая растет год от года со дня смерти их автора. Вершина, которая когда-то принадлежала только Мэллори и Ирвину, сегодня является путеводной звездой для искателей острых ощущений, которые готовы платить десятки тысяч долларов, чтобы выдержать длинную пробку под ступенью Хиллари и, возможно, никогда не вернуться домой.
Роман человека с вершиной сформировал целую культуру, наполненную идеями и идеалами.
В Альпах
В последние недели европейской зимы я отправился в Швейцарские Альпы, чтобы полюбоваться на горы. Как и многие диванные искатели приключений, я годами размышлял над загадкой Мэллори. Эта история всегда казалась мне предельной аллегорией моего увлечения. Хотя я не альпинист, я редко смотрел на какую-нибудь гору без желания оказаться на ее вершине. Преисполненный решимости понять, что влекло Мэллори и сегодня влечет миллионы людей к горным хребтам, я нацелился на Бернер Оберланд. В частности, мне хотелось увидеть Эйгер. Имея максимальную высоту 13 015 футов, Эйгер занимает 33-е место в списке высочайших вершин Альп. Самый простой маршрут к вершине, западный фланг, был впервые пройден в 1858 году торговцем Чарльзом Баррингтоном и двумя швейцарскими гидами.
Но наиболее известен Эйгер своей Северной стеной, захватывающей дух известняковой скалой, нависающей над долиной Гриндевальда. Много лет я читал о ней, но никогда не приезжал сюда, полагая, что жители густонаселенных стран Западной Европы уже истоптали эти места вдоль и поперек и лишили их дикого очарования. Наивность этой моей уверенности поразила меня, когда я впервые увидел Северную стену из окна поезда, приближающегося к станции Клайне-Шайдег.
Страсть к восхождениям
Человеческая склонность наделять горы особым смыслом была присуща сообществам, жившим у их подножия. По мере распространения цивилизации по земному шару многочисленные народы селились в горных районах, приспосабливая свой быт к существованию на высоте.
Археологические данные показывают, что люди жили на Тибетском нагорье по крайней мере 30 000 лет. Анды были заселены круглый год примерно с 5000 г. до н.э.
Эти горные вершины внушают трепет и почтение. Такие массивы в разные эпохи и для разных религий служили священными горами, обителью богов. Сегодня в Бутане, где буддизм все еще сливается с анимистическими верованиями, высокие вершины священны и по большей части остаются непокоренными. Другие, такие как Тайшань в Китае или Пик Адама в Шри-Ланке, являются объектами ежедневного паломничества. Подъем в гору может считаться как кощунством, так и религиозным обязательством. Но, так или иначе, вершина часто считается прообразом рая.
Нерелигиозное стремление к восхождению в горы ради приключений гораздо моложе. До середины XVIII века на такие регионы, как Бернер Оберланд, смотрели со страхом и подозрением, поскольку это была среда, враждебная для выживания. Горная местность с ее непролазностью, морозами и воздухом, которым трудно дышать, представляла собой неуправляемый хаос. Сейсмический сдвиг в нашем сознании по отношению к горным ландшафтам можно отнести к эпохе Просвещения, когда наука бросила вызов религиозной ортодоксальности и открыла новый взгляд на мир, вслед за которым пришло желание освоить места, куда не ступала нога человека. Эта любознательность неминуема коснулась и горных вершин: эмпирики словно пытались свергнуть оттуда богов и заявить свои права на поднебесье.
В конце 1783 года первый пилотируемый воздушный шар, сконструированный братьями Монгольфье, пролетел в небе над Парижем. Полет длился 25 минут. Через три года, когда Жак Бальма и Мишель-Габриэль Паккард совершили первое успешное восхождение на Монблан, самую высокую гору в Альпах, был преодолен еще один барьер: в течение следующего столетия почти каждая альпийская вершина покорилась человеку. В 1857 году первый в мире клуб альпинистов в Лондоне превратил покорение гор в организованную деятельность.
Эстетическая значимость гор стала важной и для менее отважных путешественников. Призыв Жан-Жака Руссо вернуться к царству природы, подкрепленный романтизмом и трансцендентализмом, укоренился в умах растущего праздного класса. Если ранее путешественники, проезжавшие мимо Альп, задергивали шторы в экипажах, чтобы уберечь свой взгляд от неприглядности горных пейзажей, то теперь их преемники отправлялись в труднодоступные места, чтобы любоваться ими. Набирало популярность новое занятие, которое быстро стало глобальным, — катание на горных лыжах. Суровый пейзаж сначала стал желанной декорацией, а затем — игровой площадкой. Поколения ницшеанских суперменов доводили новое увлечение до предела. Рассказы о мужестве и трагедиях на краю пропасти, описанные в книгах и газетах, подпитывали общественный аппетит к опасным приключениям.
Вогнутая Северная стена Эйгера высотой 6000 футов стала «воплощением всех сенсационных трагедий в альпинизме». Так сказал о ней австрийский альпинист Генрих Харрер. В 20-м веке, когда в окрестностях стали появляться подъемники и фуникулеры, многие опытные альпинисты пытались проверить скалу на прочность и доступность. Со временем ее ребра и трещины обросли говорящими топонимами «Бивак Смерти», «Путь Богов», «Белый Паук»… Еще ее называют Колизеем альпинистов.
Первые попытки преодолеть Северную стену заканчивались катастрофой. Самый печально известный случай произошел в 1936 году, когда команда из четырех человек прошла половину склона, повернула назад, и трое альпинистов были убиты лавиной. Единственный выживший, Тони Курц, висел на веревке, удерживаемый застрявшим телом своего товарища. Спасатели так и не смогли добраться до Тони, и он умер от холода и истощения. И если на одном конце этой трагической сюжетной линии был Курц, зависший над пустотой, на другом находились обитатели местного отеля «Бельвью», которые наблюдали за трагедией, как за невероятнейшим происшествием, из окон своих спален. На стене главного коридора «Бельвью» сегодня висят портреты победителей и жертв Северной стены. «Можно было посидеть, выпить кофе, съесть пирожное, наблюдая за альпинистами в телескоп, — вспоминал фон Альмен, который взял на себя управление отелем вместе с женой Сильвией в 1998 году. — Никто раньше не видел ничего подобного». Идея горных вершин как окончательного испытательного полигона человеческой силы духа запечатлелась в сознании людей.
Растущая любовь между человеком и горой была вызвана новой романтической чувствительностью, но она также метафорически пересекалась с другой европейской заботой. Для строителей империй, стремившихся водрузить флаги на последних неизведанных участках terra incognita, вершины, как и полюса, были призами, которые нужно было выиграть.
«Когда я каждый день сидел в своей комнате и видел эту гряду заснеженных зубчатых стен, возвышающихся на фоне неба, я чувствовал, что именно англичанам следует достичь вершины», — писал лорд Джордж Керзон. Когда за день до коронации Елизаветы II известие о том, что девятая британская горная экспедиция наконец подняла двоих человек на вершину, дошло до Лондона, журналисты провозгласили это достижение «новой блестящей жемчужиной в диадеме королевы». Недаром с горными вершинами тесно переплелись такие понятия, как «покоренный» или «захваченный», что означает власть над природой, пусть и иллюзорную.
Даже самое обычное взаимодействие с горами может вызвать чувство выполненного долга и прилив эндорфинов от физических усилий. Пешая прогулка по пересеченной местности тренирует самообладание и дает чувство свободы. Путешественники в конце дня, проведенного в горах, часто обнаруживают, что еда вкуснее, и что они никогда не спали так хорошо.
Растворение и пробуждение
14 октября 1976 года пара британских новичков, Пит Бордман и Джо Таскер, медленно поднималась по западной стене Чангабанга, гранитного шпиля в Гарвальских Гималаях. Позже Бордман описал восхождение на последние метры как нечто близкое к восторгу:
Я чувствовал полный контроль надо всем и познал острые ощущения, наблюдая, как веревки, к которым я был привязан, скручиваются в пространстве надо мной. Я был легок, как воздух, словно танцевал на цыпочках, расслабленно, размеренно измеряя каждое движение и стремясь к полной экономии усилий.
Впервые я встретил этот отрывок в «Падших гигантах» (2008), истории гималайского альпинизма Мориса Иссермана и Стюарта Уивера, и он врезался в мою память. Есть что-то магическое в этих словах, которые, передавая восхождение как нечто всеобъемлющее и трансцендентное, напоминают высказывания ученика, ищущего путь к просветлению. Для Бордмана и Таскера погоня за чистым кайфом оказалась дорогостоящей. Оба погибли, пытаясь покорить Эверест в 1982 году.
Несмотря на стремление к превосходству, которое может служить мнимой мотивацией для горного приключения, результатом зачастую является не столько чувство триумфа, сколько смирение. После восхождения на Северную стену Генрих Харрер сказал: «Я осознал привилегию того, что мне разрешили жить». В кодексе чести альпиниста существуют правильные способы отдать дань уважения – или, как выразился журналист и альпинист Джон Кракауэр, «очень четкое понимание того, как следует вести игру». Со временем альпинисты откажутся от осадных методов эпохи Мэллори, вместо этого отдав предпочтение этической чистоте и братству веревки. Сегодня Эверест часто оплакивают из-за человеческого мусора и превращения его в товар; уже в 1997 году Кракауэр называл его «кучей шлака». Чем ближе подбирается цивилизация, тем больше оскверняется гора.
Идея о том, что горы являются хранилищем чистой эзотерической энергии, стала центральной для различных религиозных доктрин. Недавно я разговаривал Тимом Бантингом, приверженцем сюгэндо, японского учения, основанного на поклонении горам. Бантинг переехал в префектуру Ямагата из Новой Зеландии, чтобы преподавать английский язык, и после смерти отца обратился к сюгэндо. Вскоре он стал ямабуси, буквально тем, «кто простирается ниц перед горами». Приверженцы этого учения проходят многие мили по склонам, поросшим густым лесом, одетые в белые одежды, и принимают участие в аскезах, перемежающихся молитвами и ритуалами.
Для ямабуси сила гор заключается в их пороговости. «К вершине горы Гассан, самой высокой из Дева Санзан, вы выходите из-за границы леса», — говорит Бантинг. Даже в июле, когда в низких долинах жарко, верховья гор могут быть затянуты туманом и покрыты снегом. Экологический переход между возвышенностями и низменностями олицетворяет метафизическую грань между обыденным и священным. «Горы — это утроба, — объясняет Бантинг. — Ямабуси верят, что вход в этот ландшафт возвращает нас во времена, когда мы еще не родились».
Хотя формы выражения преданности горам у альпинистов и паломников различаются, и те, и другие разделяют одно представление о вершине — как о пороге, портале, проходе в мир самореализации. Каждый верит, что получает доступ к глубокой мудрости, к которой может приблизиться только через воплощенный опыт.
На краю дикой природы
На второй день моего пребывания в Клайне-Шайдеге я отправился на поезде в недра Эйгера. В 1896 году под влиянием туристического бума здесь была заложена основа для железной дороги, которая даже сегодня кажется удивительным инженерным достижением. Тысячи рабочих, в основном итальянцев, кирками и лопатами вгрызлись в известняк на глубину шесть миль и вынырнули с другой стороны на высоте 11000 футов между Менхом и Юнгфрау. Юнгфрауйох, самая высокая станция в Европе, столетие спустя остается магнитом для любителей гор. По данным железной дороги, миллион туристов в год приезжают сюда полюбоваться видами и совершить свое безопасное восхождение.
Поезд круто поднялся с перевала Шайдег, а затем прошел по туннелю на западном склоне Эйгера. У пассажиров заложило уши, когда поезд набрал высоту, а после высадки многие пьяно шатались, пытаясь приспособиться к перепаду атмосферного давления. Сочетание яркого неба и разреженного воздуха вызвало чувство головокружения.
Но все равно эту атмосферу нельзя назвать благоговейной. На вершине расположились крытые бутики, которые продают туристам, еще не разорившимся из-за цен на железнодорожный билет, элитные товары. Гора превратилась в коммерческий аттракцион. С некоторой долей человеконенавистничества и вины я осознал, что мне хотелось бы побыть здесь в одиночестве или в более спокойной компании. Близость хребтов, смешанная с ощущением, что я обманул гору, доехав до ее вершины на поезде, усилила мое стремление оказаться еще выше. Мне хотелось ощутить незащищенность и одиночество и полностью отдаться горе. Возможно, даже прыгнуть.
Наука пока не нашла вразумительного объяснения, почему многие люди испытывают желание прыгнуть в пропасть. Психологи называют это «феноменом высокого места» или, более поэтично, «зовом пустоты». Исследования не подтвердили, что это форма суицидальных мыслей. Этот рефлекс является не прообразом стремления к забвению, а, скорее, бегством. Мы не думаем, что упадем на землю. Мы думаем только об освободительном моменте взлета.
Святилище в небе
Иногда одержимость горами может перерасти в манию. В «Конце истории» (1992) Фрэнсис Фукуяма выделил альпиниста как образец современного беспокойства. Он предположил, что в поисках высоты альпинисты проявляют себя как беспокойные, недовольные, склонные восставать против того, что Фукуяма назвал концом истории, но что можно было бы переформулировать как мучительную банальность буржуазного существования. «Альпинист воссоздал для себя все условия исторической борьбы: опасность, болезнь, тяжелый труд и, наконец, риск насильственной смерти», — писал Фукуяма.
В 2022 году немецко-австрийское психиатрическое обследование членов альпийского клуба, похоже, подтвердило идею о том, что импульс подъема в гору может быть вызван неврозом. Среди людей, которые называли себя «экстремальными» альпинистами, те, у кого уже были психологические расстройства, с большей вероятностью доводили свое восхождение до крайности. Участники с опытом тревоги или депрессии, высоким уровнем стресса или с историей расстройств пищевого поведения, обсессивно-компульсивного поведения или злоупотребления алкоголем и наркотиками, как правило, сообщали, что поднимались выше и выбирали сложные маршруты. Они шли на больший риск и были более сосредоточены на «поиске острых ощущений». Хотя исследование не смогло установить причинно-следственную связь, авторы предположили, что испытуемые, возможно, использовали чрезмерный альпинизм как форму «самотерапии».
Частично привлекательность высоких гор заключается в том, чем горы не являются. В отличие от равнин, которые люди могут менять (и изменили), горы открыты только для посещения. Мы жаждем их именно потому, что они сопротивляются нашему владычеству. Вершины олицетворяют обнадеживающую бесстрастность, отчужденность к человеческим муравьям, играющим в их тени. Возвышенность, опасность, изобилие чувств: все эти аспекты горной страны создают ауру отдаленности. Восхождение – это тоже отход. Другими словами, гора — это место для регресса, святилище в небе.
«Посмотрите на мир сегодня. Есть ли что-нибудь более жалкое?» — говорит Верховный лама в экранизации Фрэнка Капры «Потерянный горизонт» (1937) о вымышленном тибетском ламаистском монастыре Шангри Ла. «Какое там безумие! Какая слепота! Суетящаяся масса растерянного человечества, сталкивающаяся друг с другом. Мир должен начать искать новую жизнь. И мы надеемся, что они смогут найти его здесь».
Многие пробовали. В 1934 году, спустя десять лет после исчезновения Мэллори и Ирвина, травмированный бывший солдат по имени Морис Уилсон перелетел на биплане Gipsy Moth из Лондона в Индию, а затем, замаскированный под буддийского монаха, отправился пешком к подножию Эвереста. Не имея опыта альпинизма, он два года вынашивал эксцентричную идею — в одиночку подняться на самую высокую гору в мире. Когда его одиночная экспедиция застряла на промежуточных склонах в 6000 футах по вертикали от цели, он, вероятно, осознал невыполнимость задачи, которую поставил перед собой. И все же он выстоял и в последний день мая отправился на Северное седло. Его тело было найдено там в следующем году.
Представление о горах как об убежище для поэтической души сформировали миф о восхождении Мэллори. Каким бы трагичным ни был его финал, тайна, окружающая подробности его восхождения, побудила многих изображать эту смерть как гибель идеального героя, которой так жаждут потомки. Мэллори был плодовитым писателем, но в этот ключевой этап своей жизни не оставил ни дневника, ни письма. У людей осталась пустота, которую они хотят заполнить. Для современников, да и для многих людей после, Мэллори превратился в романтического героя, стремящегося ввысь и умирающего на вершине.
Реальность заключается в том, что культурное стремление рассматривать альпиниста как образцового героя, нашло в лице сильного и смелого Мэллори непреодолимый архетип. Это подтверждают и свидетельства тех, кто видел его тело у гребня Эвереста. Альпинисты были склонны видеть не изломанные останки, а бесценный артефакт. Дэйв Хан вспоминал, что чувствовал себя так, словно смотрел на греческую или римскую мраморную статую.
Возможно, Мэллори был околдован горами, потому что хотел быть первым, и потому что они позволяли ему чувствовать себя живым. Но можно предположить, что он мог скрываться от реальности. Он участвовал в Первой мировой войне, принимал участие в битве на Сомме. Автор книги «В безмолвии» (2011), антрополог Уэйд Дэвис пришел к выводу, что ужасы, свидетелями которых стали те, кто воевал на Западном фронте, придали альпинистам 1920-х годов особое стремление убежать из низменного мира, который сошел с ума и предал их поколение. Дэвис предположил, что лучшей эпитафией для Мэллори могла бы стать не фраза «Потому что он существует», а более сдержанное высказывание другого участника экспедиции 1924 года, Бентли Битэма, «Цена жизни — смерть». Он произнес ее, когда скорбящие выжившие альпинисты отступали от непокоренной вершины.
Сообщение Потому что они существуют: что движет людьми, идущими в горы появились сначала на Идеономика – Умные о главном.
