Выставка «Стена и слово. Русский монастырь на границе с небом» открылась 18 июня в Новой Третьяковке на Крымском Валу. Ее авторы — режиссер Эдуард Бояков и фотохудожник Михаил Розанов — представляют литературно-художественный проект, посвященный феномену русского монастыря. На ста фотографиях десяти действующих православных монастырей России нет людей. Только экстерьеры и архитектура. Запечатленная вечность.
Для каждого монастыря выбрано понятие, определяющее его миссию, отражающее уникальность его роли. Десять ключевых слов: царство, праведность, знание, аскеза, переход, политика, рубеж, воинство, тайна, подвиг. Конечно, любое из этих слов имеет отношение к каждой обители, но, в соответствии с вúдением авторов выставки, проявляется как идея через конкретный монастырь.
Выставка, организованная Русским художественным союзом совместно с корпорацией «Синергия», продлится до конца лета.
В этом номере мы публикуем 5 избранных фотографий с комментариями Эдуарда Боякова.
Подвиг — слово, которое не переводится ни на один европейский язык. Соловки — место битв, территория предельного состояния человека. И во времена Алексея Михайловича — времена Раскола, и в эпоху Петра I, и в последующие эпохи монастырь представал крепостью, фортом. Стены здесь больше, чем в любом другом русском монастыре. При митрополите Филиппе в монастыре было крупное пушечное производство. Мало какие еще русские обители являют собой крепость, к тому же окруженную морем. Понятие «подвиг» относится и ко временам соловецкого лагеря, страшного эксперимента, не имеющего рациональных объяснений и ставившего целью извращенное изучение предельных возможностей человеческого организма. Но и начинались Соловки тоже с абсолютного подвига! Святые Зосима, Герман, Савватий шли сюда в поисках спокойствия и умиротворения и в то же время — исследуя собственные возможности, будучи настроены на подвиг. Никаким другим словом невозможно описать шесть лет жизни в одиночестве в пещерке, в землянке преподобного Савватия — святой Герман не жил на острове постоянно, а только приплывал к нему. Конечно, это подвиг.
Печоры, с одной стороны, — рубеж географический: нигде граница с Европой не актуализирована так понятно, остро и четко, как здесь. На южнорусских землях ощущения границ нет, там — пространство, где одна культура влияет на другую, перетекая одна в другую. Здесь же — совершенно четкий рубеж. Он в политическом, в историческом измерении воплощен границами. И одновременно здесь проходит рубеж между «верхним», горним и «нижним» мирами. В удивительных пространствах пещер, среди тысяч захороненных здесь людей, среди их нетленных мощей приходит осознание того, что эти люди — с нами, они молятся за нас и по-прежнему стоят на страже Руси.
Троице-Сергиева лавра мыслится как олицетворение царства, как монастырь византийской, имперской всеобщности, всеохватности. Ведь монастырь — это не только интровертное, закрытое пространство, где совершается сугубая молитва, сугубая служба. Монастырь, не теряя своего сокровенного ядра, в определенных ситуациях берет на себя ответственность за всю страну, всю землю, за всех людей, которых он окормляет. Так происходило во время Сергия Радонежского, Дмитрия Донского, так происходит и сейчас, когда наш Патриарх является священноархимандритом именно этого монастыря. Связь между политикой, царствованием и Церковью, как нигде, реализована в пространстве Троице-Сергиевой лавры.
Большой колокол главной колокольни — символическое место импульса. Удар в колокол должен быть услышан везде, где есть Русская Церковь.
Костомарово — это высокий берег Дона. Дикое поле. Таинственные рубежи нашей земли в то время, когда она начинала себя мыслить как империя. Это приблизительно время перехода русских через Урал, освоения Сибири и параллельно — движение на юг. Имперское, широкое движение было бы лишено смысла, если бы не сопровождалось укоренением. Когда империя развивается, она должна еще и укореняться. Монастыри выполняли эти функции.
Внешне это место выглядит как огромное поле: нет оград, нет кирпичных или внушительных каменных стен. Но где-то из земли словно вырастают некие «сигналы». Внешне это может выглядеть как колодец в поле или часовенка на дороге, но ты подходишь к горе, «ныряешь» в нее и тебе открываются интерьеры настоящих, полноценных, абсолютно бескомпромиссных с точки зрения геометрии, архитектуры храмов, вокруг которых в этих же горах выбиты еще и тоннели для крестных ходов! Таинственный мир. Образ Небесного Царства. Происхождение этих пещер покрыто тайной. Когда они были выстроены? Есть версия, что это каппадокийская архитектура еще времен иконоборцев, то есть создано до Крещения Руси! Невероятная, таинственная красота!
Разгар лета. Туманы. Многие съемки проходили рано утром, в редкие моменты, когда в монастыре безлюдно. Не на всех фотографиях этого цикла есть сад, но зелени очень много. Немало русских монастырей расположены в лесах, но оптинский лес и оптинские сады — мощные. Яблоневый сад удивительной красоты, богатый, праздничный. Красота, ухоженность и скита, и этих пространств, и небольшой деревни невероятна. Внутри Оптиной пустыни много растительной красоты, единения, соединения с рекой Жиздрой. Но речь здесь не столько о красоте природы. Речь о взращении в широком смысле слова. Это — знание, это — культура. Дерево может быть окультурено, приносить не только шишки, березовый сок, но и давать плоды, к культивации которых приложил руку человек, — вот метафора, которую вызывает фотография. Оптина пустынь — точка, где встреча Церкви и культуры не вызывает вопросов. Взаимоотношение Церкви и искусства, Церкви и культуры — тема очень актуальная. Метафора культивации, взращения уже не только природы, но и человека, идеального пространства, имеет к Оптиной пустыни прямое отношение.
