«А дальше начался ад… Я никогда не знала, вернется ли сын сегодня домой. А если не вернется, где он, жив ли он. Я специально сделала нашивки с фамилией на его одежду – на случай, если он будет без сознания. Я много раз обзванивала больницы, когда он так пропадал. И в какой-то очередной раз подумала, что нужно пришить метки».
Собственно по этим нашивкам однажды его и опознали в реанимации после передозировки: «Ваш сын принял вещества, не совместимые с жизнью, по сути – всю таблицу Менделеева».
Но для Натальи это уже была совсем другая история. Она не паниковала, не билась в истерике, не хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.
«Я получила это известие, когда была на пляже в другой стране. Я спросила только, можно ли сейчас увидеть сына. В реанимацию родственников не пускали, это мне и подтвердили. И еще сказали: «Мы его откачаем». И я осталась на море еще на несколько дней. Я понимала, что сделала все, что было в моих силах, и на тот момент от меня ничего не зависело».
Чтобы так отреагировать, ей пришлось пройти большой путь. Любовь к подрастающему ребенку, даже страдающему зависимостью – это не умирать рядом с ним. Это сделать для него все возможное и оставить его Богу. Дать ему самому прожить все последствия своих действий.
Это потом Наталья вернулась и проводила сына в реабилитационный центр, где он встретил восемнадцатилетие. Это потом они вместе вырабатывали правила его поведения в их доме. Это потом она купила десяток тестов на наркотики и каждый месяц просила сына Сережу делать домашний тест: «Один случай употребления – и ты уезжаешь из нашего дома». Это все было потом.
– И что, действительно выгнали бы его из дома?
– Однозначно. И он видел наш настрой, он тоже точно понимал, что мы так сделаем. Он пробовал как-то пожаловаться «Мама, ты меня не любишь!» Но я уже четко понимала разницу между любовью и созависимостью: «Я тебя очень люблю, но я не люблю тебя в употреблении».
Недаром говорят, что любовь иногда бывает «слепой», а еще трусливой, манипулирующей, зависимой… Вот только вряд ли все эти чувства можно назвать подлинной любовью. Скорее, иллюзией любви, ее суррогатом.
«Слепая любовь – это история не про любовь, а про эгоизм мамы, – объясняет разницу протоиерей Максим Плетнев, руководитель Программы помощи зависимым «Фавор». – Если мама все в жизни решает за ребенка, она делает это не из подлинной любви, а из желания управлять жизнью другого человека, подмять его под себя.
Пример из жизни, который мне рассказала одна такая мама: «Он проснется, а я уже пасту зубную ему на щетку выдавила». С духовной точки зрения это симптом властолюбия, желание обрести тотальный контроль над человеком. Но не любовь. Это ее подмена».
К сожалению, такая «любовь» нередко приводит к тому, что мама сама покупает своему зависимому сыну наркотики или дает ему деньги, зная, что он купит себе наркотики. Потому что она «боится» за него. Боится, что он уйдет на улицу. Боится, что пойдет к знакомым за деньгами и они все узнают. Боится, что прогуляет школу/работу и упустит свои социальные возможности. Боится и «подстилает соломку». Боится и убивает своей «любовью».
Сережа, сын Натальи, начал употреблять наркотики в 16 лет. Зависимость сформировалась быстро, и он уже не мог остановиться. Вещи из дома Сережа никогда не воровал. Но чтобы раздобыть деньги на свое употребление, начал продавать наркотики.
«Его поймали с закладками, завели на него уголовное дело. Пришлось «отмазать» его – подарить следователю свой джип «Инфинити», – рассказывает Наталья. – Зачем «отмазали»? А если бы мы его не отмазали, нас бы поставили на учет как неблагополучную семью, представляете? Он бы ходил на какие-то там занятия, я тоже, приходили бы домой органы опеки, проверяли бы холодильник…»
Тогда еще Наталья с мужем не понимали, что, не давая сыну столкнуться с последствиями своего употребления, они усугубляют его болезнь. И свое состояние.
«Страх потерять репутацию и устоявшуюся жизнь очень часто не позволяют родственникам трезво оценить ситуацию и увидеть реальность, – объясняет Екатерина Колесинская, директор Центра помощи зависимым людям «Воскресенье». – Этот страх подсознательно заставляет их отрицать, что их сын болен. Им кажется, что он сейчас «все поймет» и перестанет употреблять. А ему нужны не деньги и не отмазки. Ему нужна помощь специалистов. А для этого нужно признать, что их ребенок – наркозависимый».
Тогда в жизни Сергея ничего не изменилось. Он не мог остановиться и продолжал употреблять наркотики. А у его родителей, особенно у отца, росло раздражение и неприязнь: «Вот сколько неприятностей он нам устроил!» А главное – недоумение: как это могло с ним случится. «Ведь у нас хорошая интеллигентная семья».
Первое, что предстоит сделать родителям употребляющего ребенка – признать, что это ИХ ребенок. И это случилось именно в ИХ семье.
«Вот этого многие и не хотят видеть, – объясняет Роман Прищенко, клинический психолог, руководитель Центра помощи зависимым людям «Воскресенье». – Родители приходят и недоумевают: «Я ему/ей все дал», «У нас нормальная семья».
И когда пытаешься обратить внимание родителей на проблемы внутри семьи, они часто не хотят на них смотреть: «Это у него – у ребенка – проблемы, а у нас все нормально». Но так не бывает.
Проблема всегда кроется в семье. Потому что семья – это система. И выздоровление ребенка зависит от выздоровления семьи как организма. А этого не произойдет, если родители отказываются искать проблемы в себе и отказываются работать над собой.
Вот кажется: отец-бизнесмен обеспечивает всю семью. И никто ни в чем не нуждается. А на деле нуждаются. В нем самом. Он уезжает рано утром, приезжает, когда все спят. Дети отца не видят.
Или отец – священник, вся семья ходит в храм, матом никто не ругается, матушка занимается детьми. А ребенок употребляет. Начинаем разбираться: отец, настоятель, приходит домой и там продолжает «настоятельствовать». То есть он дома больше администратор, чем отец. А его директивность рождает массу напряжения, от которого хочется избавиться. Ребенок ищет способы. И если не умеет избавляться от напряжения здоровым способом, да еще если ему в школе или в университете подсунули наркотик, он быстро понимает, что это – самый легкий способ».
Это не значит, что всю вину нужно свалить на родителей. Нет, наоборот, постоянно находиться в чувстве вины – вредно и для родителей и для самого зависимого.
«Чувство вины с христианской точки зрения полезно – оно приводит к покаянию. Но к покаянию деятельному. Увидел, осознал, раскаялся, стал молить Бога об исправлении, стал сам работать в этом направлении. А если это чувство вины не приводит к действиям, а заводит человека в уныние – это не добродетель вовсе. И иному человеку на исповеди можно посоветовать лучше вовсе не думать о том или ином грехе, чем уйти в отчаяние и уныние», – считает отец Максим Плетнев.
«Роман Прищенко, как наш консультант, учит нас не винить себя, – говорит Наталья. – Но он помог увидеть и нашу ответственность в том, что случилось с сыном. И я, и муж, мы просто задавили его этой учебой. Истрепали нервы себе и ему: да ты такой-сякой, мы тебе четырех репетиторов оплатили, столько денег на тебя потратили, а ты опять сдал на «тройки». Все это выбешивало. Дома постоянно стоял ор. 90% всех разногласий было из-за учебы. Вернее, из-за его нежелания учиться. И сыну уже не хотелось находиться дома.
Мне казалось, он нас ненавидит. Ну и мы испытывали полное отторжение к нему. Раздражало все: как он одевается, как стрижется. Вот эти кедики и голые лодыжки зимой, например… Что, у нас нет нормальных зимних ботинок? Сейчас я уже думаю: можно было отпустить и не трепать ему нервы по ерунде. Ну простыл бы разок…
Я окончила педагогический вуз с красным дипломом, а в своей семье столько ошибок наворотила!»
Работая с зависимыми 27 лет, отец Максим давно пришел к выводу, что люди начинают употреблять не просто так. А от мощного опыта нелюбви. Если в детско-родительских отношениях подлинная христианская любовь не была явлена. Как именно она могла быть явлена?
«Если родители любят, в первую очередь, Бога, во вторую – друг друга, то любовь к ребенку развивается естественным и здоровым образом. Он вовремя получает свою ответственность. И вовремя отделяется от родителей. Естественным путем.
И если родители спохватились, когда ребенку уже 16-17 лет, помочь может только одно – начать исправляться самим. Обратиться к Богу, призвать Его в свою жизнь. Личная религиозная жизнь родителей влияет на их ребенка в любом возрасте, даже если он уже совершенно взрослый.
В психологии это звучит так: «Мы не можем изменить другого человека, но мы можем меняться сами». А в духовной жизни этот принцип давно и точно сформулировал преподобный Серафим Саровский: «Стяжи Дух мирен – и вокруг тебя спасутся тысячи». Самые хорошие результаты в реабилитации бывают от совместных усилий: реабилитанта и воцерковленных родителей».
Специалист по работе с зависимыми Роман Прищенко объясняет: «Такая мама, говоря о своем ребенке, все время использует местоимение «мы». Она говорит: «Мы больше не употребляем», хотя она и не употребляла. Или: «Я всю себя ему отдала». А что означает фраза «всю себя отдала»? Это означает, что мама не видит себя со стороны и вообще перестает осознавать саму себя как отдельную личность.
Она привыкла контролировать сына или дочь и получать токсичные эмоции – ужас, гнев, раздражение, опустошенность. Неосознанно, конечно, она «подсела» на эти эмоции.
И если такая мама начинает спасать своего ребенка, то можно представить, что, «отдавая себя», она и сама «уходит под воду». Как для ее ребенка наркотик – способ одурманиться, так для самой мамы отношения с ребенком – способ уйти из реальности, «напиться», образно говоря.
Если мама сама воспитывалась в дисфункциональной семье, то у нее, возможно, сформировалась зависимая структура личности. Только она реализует свою зависимость не через алкоголь и наркотики, а через других людей. Она «подсаживается» на других людей, потому что не может осознать свою собственную автономность и идентичность. Она не мыслит себя вне такой токсической связи.
Самый тяжелый случай это – симбиотическая связь между мамой и подросшим ребенком. Симбиотическая стадия развития младенца в норме продолжается до 4-5 месяцев. Но если ситуация затянулась, допустим мама растит сына одна, эта болезненная связь может сохраняться очень долго. Наблюдая за одним из наших выпускников, я вижу, что мама ведет себя именно так, а ему, между прочим, уже 42 года.
Такая – искаженная – связь не позволяет ей увидеть реальное положение. Она готова даже оправдывать грех, в данном случае грех употребления. Хотя на словах она, конечно, будет глубоко огорчена тем, что сын употребляет. Но стоит предложить ей отправить сына в реабилитационный центр, тут же вылезет ее созависимость: «Как же я могу бросить своего ребенка!» Ее сознание закрывает от нее тот факт, что зависимость – смертельное заболевание.
Спасая своего ребенка, важно самому оставаться «на берегу». То есть в духовной трезвости. И когда консультант, группа, такие же родственники зависимых, прошедшие курс реабилитации, открывают ей глаза на эту реальность, помогают отделить иллюзию от подлинной жизни, увидеть последствия действий, ее сознание будто пробуждается.
Когда Сергей ушел из реабилитационного центра, у него случился срыв. Домой он не возвращался. Да его бы и не пустили. Никто не знал, где он находится, пока он не прислал маме сообщение: «Мама, я чувствую, что умираю. Помоги мне. Я готов поехать в реабцентр». «Конечно. Приходи», – написала ему Наталья. «Я всегда готова помогать ему бороться с болезнью. Но не готова ее кормить».
Прошло пять лет. Сергей живет трезвой жизнью. Самостоятельно ведет хозяйство. Окончил колледж. Открыл бизнес с другом, учится зарабатывать. Каждый день звонит маме – у них такие теплые отношения, которых никогда раньше не было.
«А я только пару лет назад перестала заглядывать ему в глаза – не расширены ли зрачки, – делится Наталья. – «Ты мне только внучку роди. А то вдруг тебя не станет, мне останется частичка тебя», – говорю я ему. Я знаю теперь, что зарекаться ни от чего нельзя. Пусть будет что будет».
Коллажи Дмитрия ПЕТРОВА
Запись Если что, я выгоню сына из дома, потому что я его люблю впервые появилась Милосердие.ru.
