«Один известный вильнюсский хиппи первого поколения десять лет не покидал своей квартиры из-за паранойи, вызванной приемом наркотиков. К тому моменту, когда он наконец отважился выйти наружу, СССР перестал существовать, и он уже жил в независимой Литве», — рассказывает исследовательница советских хиппи Юлиане Фюрст. Это, конечно, крайний случай, но в целом субкультура хиппи в СССР была одним из самых надежных способов «внутренней эмиграции». Хотя иногда советская и хипповская «системы» всё же соприкасались, одной из главных задач второй было не замечать первую. О том, когда появились первые советские хиппи, как к ним относились органы и почему это движение практически перестало существовать вместе с развалом СССР, рассказывает Светлана Ворошилова.
18+
Редакция журнала «Нож» утверждает, что настоящая статья не является пропагандой каких-либо преимуществ в использовании отдельных наркотических средств, психотропных веществ, их аналогов или прекурсоров, новых потенциально опасных психоактивных веществ, наркосодержащих растений, в том числе пропагандой использования в медицинских целях наркотических средств, психотропных веществ, новых потенциально опасных психоактивных веществ, наркосодержащих растений, подавляющих волю человека либо отрицательно влияющих на его психическое или физическое здоровье. Статья имеет исключительно историческую и культурную ценность, предназначена для использования в научных или медицинских целях либо в образовательной деятельности. Ведите здоровый образ жизни. Используйте свой мозг продуктивно и по назначению!
Мы привыкли думать, что отношения между хиппи и советским государством — это история непрерывного противостояния, но на самом деле эти отношения были гораздо сложнее. Начнем с того, что о западных хиппи советская молодежь впервые узнала из статей в официальной советской прессе. Если открыть эти статьи, которые в конце 1960-х регулярно появлялись в самых разных изданиях от официозной «Правды» до молодежного «Ровесника», можно заметить, что отношение авторов к хиппи было еще неоднозначным. С одной стороны, конечно, дурацкий внешний вид, инфантилизм, наркотики и антисоциальный образ жизни. С другой — западная молодежь, которая добровольно отказывается от буржуазных ценностей и презрительно отворачивается от мира капитала, вполне вписывалась в советскую пропагандистскую риторику! Одна из самых известных статей на эту тему — очерк Генриха Боровика «Хождение в страну Хиппляндию», опубликованный в журнале «Вокруг света» в 1968 году и ставший среди советских хиппи культовым. В ней эта двойственность заметна очень сильно.
Но когда в СССР появились собственные хиппи, к ним власти отнеслись уже вполне недвусмысленно: они сразу стали врагами. Интересно, что, как подмечает исследовательница советских хиппи Юлиане Фюрст, эта разница в отношении проявлялась даже в написании слова «хиппи» во внутренних документах КГБ. Западных хиппи там называли без кавычек, хиппи, советских же — либо в кавычках, «хиппи», либо еще унизительнее, «подражатели „хиппи“».
В специальной инструкции для комсомольских патрулей 1975 года также была прописана разница между западными хиппи (которые всё еще считались относительно прогрессивными: ведь «антикапиталистический» значит в каком-то смысле «просоветский!») и отечественными (тунеядцы, возмутители спокойствия, своим преклонением перед Западом оказывающие тлетворное влияние на советскую молодежь):
«Если на Западе течение „хиппи“ является пассивным протестом против безысходного будущего… то в нашей стране социальная направленность этого течения явно реакционна, она уводит молодежь… в болото мещанства и буржуазного пацифизма».
Сами советские хиппи изначально тоже не слишком противопоставляли себя системе, а кое-кто даже пытался с ней сотрудничать. Так, когда в 1971 году один из лидеров московских хиппи Солнце (Юрий Бураков) задумал провести демонстрацию против войны во Вьетнаме, он отправился за разрешением в Моссовет и, по некоторым данным, даже получил его («по некоторым данным» — поскольку достоверных источников о той демонстрации мало и они очень противоречивы).
В назначенный день, 1 июня, как минимум 150 хиппи (участники называют очень разные цифры — от сотни до нескольких тысяч, но последнее, скорее всего, преувеличение) съехались на «психодром» — так на сленге называли двор исторического факультета МГУ. Они собрались двинуться маршем к американскому посольству, но не успели ступить и шагу: прямо во дворике собравшихся окружили и задержали. (Забавно, что в отделениях им пытались предъявить обвинение «в умышленном препятствовании движению общественного пассажирского транспорта» — позже СССР распадется, методы и формулировки останутся). И хотя большинство задержанных отпустили в тот же день, эта акция позволила милиции и КГБ одним махом «каталогизировать» весь цвет московского хиппи-движения.
Неслучившаяся демонстрация стала переломом: после нее отношения хиппи и властей превратились в открытое противостояние. Против хиппи развернулась кампания в прессе. Они стали постоянными героями карикатур журнала «Крокодил» и нередко попадали на его обложку. Хиппи ловили милиция и комсомольские патрули, принудительно стригли, арестовывали на 15 суток. Хиппи исключали из школ и вузов, часто — помещали на принудительное лечение в психиатрические больницы. Формальный повод для этого давали сами хиппи: многие из них симулировали психиатрические диагнозы, чтобы «откосить» от службы в армии. Потом власти использовали эти диагнозы, чтобы «убрать хиппи с улиц» накануне крупных массовых мероприятий (например, большая «чистка» произошла перед московской Олимпиадой, другая — перед визитом президента США). Забавно, что порой власти винили во всем Запад («сам факт появления „хиппи“ в нашей стране следует расценивать как результат диверсии идеологических центров противника», как говорилось в одной докладной записке), тогда как консерваторы на Западе заявляли, что «их» хиппи спонсируются из Кремля.
При этом не совсем ясно, чего так опасались власти: советские хиппи были подчеркнуто аполитичными. Исключения случались, но крайне редко. В основном советские хиппи относились к любым формам политической борьбы едва ли не с презрением: их формой борьбы была «внутренняя эмиграция», игнорирование системы. Та самая демонстрация 1 июня 1971 года стала едва ли не единственным их политическим высказыванием (да и то — совершенно не антисоветским!). В этом, по мнению режиссерки Терье Тоомисту, снявшей документальный фильм «Советские хиппи», и было одно из ключевых отличий советских хиппи от их западных «коллег»:
«Западные хиппи больше проявлялись вовне, они выходили на улицы, открыто протестовали, в то время как советские хиппи находились в андерграунде. „Система“ была этакой тайной сетью духовно свободных людей».
В США хиппи как движение перестали существовать, по сути, уже в начале семидесятых: кто-то обратно интегрировался в общество, кто-то ушел в другие субкультуры и течения (йога, мистицизм, кришнаизм и так далее до бесконечности), которые стремительно дифференцировались. В СССР же хиппи во многом сплачивала именно необходимость противостоять гонениям, объединившись против враждебного «другого». Кроме того, настолько легко вернуться в общество, которое уже поставило тебя «на карандаш», у советских хиппи не получилось бы: уход в андеграунд был в каком-то смысле билетом в один конец. Именно поэтому движение пережило и семидесятые, и восьмидесятые, и исчезло практически одновременно с распадом Советского Союза. Показательно, что даже название для своего сообщества советские хиппи выбрали подчеркнуто советское — «система».
Если оставить за скобками гонения, то позднесоветская жизнь была довольно подходящей для субкультуры хиппи, считают исследователи. Жизнь — дешевая, жилье — худо-бедно, но есть, необременительная работа, позволяющая сводить концы с концами (те самые кочегарки и дворницкие) — всегда в наличии. Более того: если западные хиппи сознательно отказывались от материальных благ, то здесь разница между «сознательно» отказавшимися от благ и теми, кто всё равно не мог получить их из-за дефицита, оказывалась не так уж велика.
Тайминг тоже оказался идеальным: с одной стороны, миновало время сталинских репрессий, и быть нонконформистом уже не было смертельно опасным; с другой, хрущевская «оттепель» с ее воодушевлением и надеждами тоже миновала, наступила серость эпохи застоя, из которой так и хотелось куда-нибудь сбежать.
Тем временем «железный занавес» к концу 1960-х стал не таким «железным», и просачивающийся из-за рубежа поток пластинок, журналов и информации определил направление побега. Именно поэтому хиппи первой волны зачастую были выходцами из семей советской элиты, детьми дипломатов, партийной номенклатуры, творческой интеллигенции и журналистов-международников: их родители были «выездными», и информация попадала к ним раньше. (Другой причиной было то, что «золотая молодежь» гораздо меньше рисковала, нарушая запреты: в случае чего, влиятельные родители могли избавить — и часто избавляли — от неприятностей.)
До поры до времени хиппи общались только в местных, не связанных друг с другом тусовках, но с начала 1970-х стали объединяться во всесоюзную сеть единомышленников — ту самую «систему».
Многие хиппи на лето увольнялись со своих работ или брали отпуск, чтобы отправиться путешествовать автостопом. «Трасса» стала способом самоидентификации: по воспоминаниям многих хиппи, опыт и количество поездок определяли положение человека в хипповской иерархии, отличали «настоящего» хиппи от тех, кто «просто два раза поехал автостопом или на концерт пошел».
Но просто путешествий автостопом было недостаточно: все годы существования Системы хиппи пытались проводить общие сборы, куда могли съехаться хиппи со всего Союза. Делать это в условиях противостояния с властями было затруднительно: многие «слеты хиппи» милиция пресекала или в самом начале, или вообще в зародыше, получая информацию заранее. Но попытки не прекращались, и в 1970-х в разных частях страны — в Крыму, в Абхазии, на Алтае — стали появляться летние лагеря для хиппи.
Дольше всего просуществовал лагерь на реке Гауя неподалеку от Риги: основанный летом 1978 года, он пережил СССР. Каждое лето в лагерь прибывали от 2000 до 3000 человек, которые начинали съезжаться с наступлением тепла, в начале июня. Периодически лагерь навещала милиция: проверяли документы, переписывали паспортные данные, кого-то увозили в Ригу для «установления личности», но в целом именно на этот лагерь (в отличие от всех других) власти смотрели почти сквозь пальцы. Лагерь на Гауе имел огромное значение для укрепления идентичности хиппи: здесь они, в обычной жизни преследуемые и (особенно в небольших городах) ощущавшие себя изгоями, имели возможность увидеть, что они не одиноки, что их много.
Очень сильным было увлечение религией. Участники летнего лагеря на Гауе 1978 года вспоминают такой эпизод: в лагерь приехал псаломщик одной из московских церквей и в один из дней крестил два десятка хиппи в ближайшем озере. Конечно, для многих заигрывания с религией были просто элементом моды или еще одним атрибутом нонконформизма, но были и те, кто воспринимал ее абсолютно всерьез — недаром многие советские хиппи (в том числе «новообращенные на Гауе) потом стали практикующими христианами, некоторые — священниками и настоятелями храмов.
«Среди хиппи больше было мистиков, но где-то половина склонялась к христианству. Остальные были ближе к Востоку. Неверующих не было вообще» — так оценил духовные поиски собратьев один из участников лагеря на Гауе.
И еще один вопрос, который невозможно обойти. Культура западных хиппи неразрывно связана с наркотиками: ЛСД, двери восприятия, расширение сознания, Кен Кизи с его Проказниками… А как с этим было у «наших»?
Современники вспоминают, что советские хиппи делились на два «лагеря»: в первом были те, кто предпочитал портвейн и другие алкогольные напитки, во втором — «расширители сознания» (был, конечно, и третий — убежденные противники и того, и другого). Но жизнь в СССР накладывала свой отпечаток и на «расширение сознания». Вместо модных на Западе ЛСД и галлюциногенных грибов, советские хиппи в основном экспериментировали с ассортиментом аптек, где в те времена многое продавалось без рецептов.
В ход шла и бытовая химия: например, латвийский пятновыводитель Sopals, вдыхание которого давало психоделический эффект. Один из собеседников Юлиане Фюрст, например, открыл для себя новые способы чтения:
«Телепатию на физическом уровне давал „Сопалс“ даже вполне обычный, то есть с красными и белыми колпачками — до такого уровня, когда буквально жопой можно было читать газеты. Например, присел я однажды в котельной на лавочку, накапал платочек, начал дышать и тут чувствую, что задница как-то промокла. Что за дела? Поднимаюсь, смотрю — вроде бы сухо, никакой лужи на лавочке нет, даже наоборот, подложена сухая газета. Присаживаюсь снова, достаю платочек, накапываю и… опять мокро! Что такое? И тут я замечаю заголовок статьи: „Наводнение в Китае“. Вот тут-то всё и стало ясно: ведь это я сидел именно на этой статье и таким образом почувствовал собственной субстанцией физическое содержание материала сообщения».
Еще один «источник кайфа» — мак, календарь созревания которого в разных частях Советского Союза определял маршруты многих автостопщиков. Распространены были и поездки в Среднюю Азию за марихуаной.
Отношение к наркотикам стало одним из главных противоречий Системы. Те, кто их не употреблял, справедливо считали, что любители наркотиков дискредитируют всех хиппи в глазах властей и общества: в конце концов, длинные волосы и поездки автостопом хоть и не поощрялись, но не были противозаконными, а хранение и распространение уже было уголовным преступлением. Были опасения и более практического характера: хиппи-наркоманы становились уязвимыми перед милицией, поэтому могли стать (и, скорее всего, становились) стукачами или провокаторами.
Возможно, в том числе это стало одной из причин раскола Системы. Но скорее всего, с исчезновением СССР она — созданная во многом для того, чтобы противостоять «первой системе», — просто потеряла смысл. «Внутренняя эмиграция» стала не нужна.
