Если попросить перечислить выдающихся российских врачей, то наверняка вспомнят имена Боткина, Склифосовского, Филатова, в честь которых названы известные клиники. Наверное, упомянут Бехтерева и Пирогова, Сеченова и Павлова. Но мало кто назовёт имя Григория Захарьина. А между тем Чехов, учившийся у него, писал так: «В русской литературе я знал одно имя — Л. Н. Толстой, в русской медицине — Г. А. Захарьин». Он был выдающимся терапевтом и педагогом, благодаря ему врачи по сей день начинают общение с пациентом со сбора анамнеза, а в больницах существуют специализированные отделения.
Григорий Антонович Захарьин родился в 1829 г. (по другим данным, в 1830-м) в Пензе, гимназию закончил в Саратове, а затем поступил на медицинский факультет Московского университета. В 1852 г., после окончания, остался ассистентом факультетской терапевтической клиники, причём лекарского экзамена не сдавал. В архивах Московского университета сохранились записи о том, что он был аттестован сразу как доктор, минуя должность лекаря. Надо заметить, что и позицию ассистента он получил, «перепрыгнув» промежуточную стадию ординатора. Таким образом администрация факультета старалась отметить выдающиеся способности молодого доктора.
Через два года он защитил диссертацию на тему «Учение о послеродовых заболеваниях» и был удостоен научной степени доктора медицины. Ему было всего 25 лет, и многообещающий врач отправился на стажировку за границу. Ввиду крайней стеснённости в средствах Григорий Антонович обратился с просьбой профинансировать поездку к руководству университета. Министерство народного просвещения взяло на себя расходы, но обязало Захарьина по возвращении не менее шести лет преподавать в одном из российских университетов.
Правда, пробыл молодой учёный за границей не год, как первоначально собирался, а три с половиной, каждый раз подавая прошение о продлении командировки. Изучал гинекологию, которую первоначально выбрал своей специализацией, но также урологию, кожные заболевания и оториноларингологию, смотрел, как устроены клиники в Германии и Франции. Он прошёл не один курс о знаменитого Вирхова — немецкого учёного, основоположника теории клеточной патологии, учился у профессора физиологии Карла Людвига, основоположника Физиологического института при Лейпцигском университете, а также у профессора Карла Рокитанского, который впоследствии возглавил Австрийскую Академию наук. Не раз гордо называл себя учеником Вирхова.
Вернувшись в Россию, Захарьин получил место в факультетской терапевтической клинике, а в университете читал курс семиотики внутренних болезней (учение о симптомах заболеваний). В 1862 г. Григорий Антонович стал профессором по кафедре диагностики Московского университета, а затем — директором терапевтической клиники факультета. В этой должности он приступил к реформированию системы преподавания.
Он полагал, что российская система отстаёт от западноевропейской, старался внедрить как можно больше того, что считал полезным после нескольких лет за границей. Например, утверждал, что нельзя преподавать терапию как цельный курс, и разделил его на три стадии: пропедевтика, факультетская и клиническая терапия. Благодаря Захарьину, из общего курса терапии были также выделены отдельные направления: гинекология, педиатрия, нервные, кожные болезни
Сам он читал лекции почти каждый день, кроме воскресенья, и регулярно приходил в клинику, которую возглавлял (совсем не общепринятая практика в 19 в.). Студенты отмечали, что на лекциях не терпел никаких посторонних звуков, распоряжался даже, чтобы останавливали часы, но совсем не это было главное. Он воспитывал врачей, которые умели думать, анализировать и делать выводы самостоятельно, основываясь на научных достижениях. А сам излагал материал как подробно, так и просто, доходчиво, чтобы его лекции приносили как можно больше пользы. Всегда старался продемонстрировать студентам не какие-то редкие случаи, а именно те болезни и тех пациентов, с которыми в будущей практике придётся больше всего иметь дело. Проводил полный разбор каждого клинического случая, иногда обсуждение одного больного продолжалось несколько лекций подряд. Такая подача материала запоминалась лучше любого учебника.
Психиатр Яков Боткин писал о нём: «Как лектор он был также художник. Речь его отличалась сжатостью. Говорил он метко, картинно, часто остро, но к месту и безыскусственно. Любил освещать свою мысль яркими примерами, схваченными прямо из жизни… Он никогда не импровизировал лекций, но они всегда были глубоко продуманы, отличались практическим характером».
Говоря о Захарьине, конечно, нельзя не упомянуть его метод сбора анамнеза, который с небольшими изменениями применяют врачи и сегодня. Вообще метод подробного опроса пациентов и ведения истории болезни внедрил предшественник Захарьина Матвей Мудров, четырежды занимавший пост декана медицинского факультета. Он декларировал, что лечить надо больного, а не болезнь, и всегда выступал за индивидуальный подход к пациентам. Захарьин развил эти постулаты.
Он начинал общение с больным с того, что узнавал основные жалобы, а потом переходил к сбору анамнеза. Сначала выяснял жилищно-бытовые условия, которым, как и в общем гигиене, придавал большое значение (всего у него было 12 пунктов: начиная от региона проживания и заканчивая частотой мытья и смены белья). Затем переходил к выяснению подробностей о состоянии здоровья. Опрос вёл на основе двух принципов: физиологического (по системам и органам) и топографического (учитывал соседство тех или иных органов). Таким образом, Захарьин выяснял, чем уже болел пациент, каково было состояние здоровья его родителей, какие ещё жалобы у него были, помимо основных.
После этого переходил к объективному исследованию, которое включало перкуссию, аускультацию, пальпацию, измерение температуры, исследование мочи, крови и кала, а также осмотр глаз, ушей, гортани. Порой осмотр и беседа с пациентом продолжались 2−3 часа, но зато давали богатый материал для постановки диагноза и назначения лечения.
Такой системный подход в ряде случаев позволял выявлять нарушения в работе органа до того, как они начинали проявляться анатомически. Ведь субъективные ощущения человека могут много рассказать опытному врачу, а до Захарьина подобных системных и подробных опросов не проводили. Вторым большим преимуществом анамнестического метода Захарьина было то, что он не требовал больших затрат и сложных инструментов, но при этом позволял собирать достаточно материала для постановки диагноза. Для провинциальных докторов захарьинская система стала хорошим подспорьем в работе.
Надо отметить, что при назначении терапии Захарьин старался составить её так, чтобы она не была слишком обременительной для пациента, чтобы лечение не превращалось в мучение. Всегда давал рекомендации по гигиене, изменению образа жизни, если вдруг у пациента обнаруживалось несколько болезней, то сначала излечивали ту, которая приносила наибольший дискомфорт.
Будучи терапевтом в широком смысле слова, Захарьин много сделал для разных областей медицины. Например, его считают одним из основоположников отечественной курортологии: он систематизировал знания о целебных свойствах минеральных вод, составил рекомендательные таблицы по их применению, предлагал использовать их и вне курортов (получается, что именно благодаря Захарьину мы сегодня можем покупать бутилированную минеральную воду вдали от естественных источников). Также он считал, что для получения терапевтического эффекта не обязательно ехать на дорогой морской курорт, многие болезни хорошо поддаются лечению и в условиях, например, средней полосы.
В 1880-х Захарьин обратил внимание на явление повышения чувствительности кожи при заболеваниях внутренних органов (практически одновременно с ним аналогичное исследование начал британский невропатолог Генри Гед). В итоге сегодня мы имеем таблицы зон Захарьина-Геда, на которых указаны проекции областей повышенной чувствительности при разных патологиях. Их используют в рефлексотерапии, для массажа и проведения физиотерапии.
Также Захарьин описал несколько разновидностей сифилиса, выделил основные клинические формы туберкулёза легких, предложил теорию хлороза (хронического малокровия). Но в истории он остался не просто как блестящий педагог и клиницист, но и как яркая личность.
О нём говорили как о человеке с очень тяжёлым характером, побаивались его. Обвиняли в консерватизме, неуступчивости (до упрямства), говорили о его корыстолюбии, утверждали, что за визит он берёт чуть ли не 500 рублей. Правда, профессор поддерживал неимущих студентов и много тратил на благотворительность, но об этом упомянуть забывали. Такие известные врачи, как Николай Склифосовский и Фёдор Эрисман, считались его непримиримыми оппонентами. Говорили даже, что Захарьин прекрасно знал, какое магическое действие оказывает на большинство пациентов, которые и боялись, и почти обожествляли его. По этой причине отказывался лечить коллег, знал, что подобного действия на них его методы не окажут.
В воспоминаниях художника Константина Коровина о Захарьине сохранилась такая сцена: известного доктора вызвал некий солидный человек лет 50, директор правления железной дороги. Пожаловался на болезнь ног. Что сделал врач? Запряг его в пролётку. «Запрягли хозяина. Под мышкой он держал оглоблю. Захарьин шёл по двору впереди. За ним — два ассистента. А потом хозяин вёз пролётку по двору, заворачивая кругом. Захарьин поднимал руку в белой перчатке, шествие останавливалось на пять минут, а потом опять хозяин вёз, как лошадь, пролётку». Потом Захарьин заставил своего пациента катать бочку по двору. Потом запретил ездить в экипаже, лошадей заставил продать, а на службу ходить пешком. Пациент всё выполнял, но сетовал: «Только одно обидно. Лекарства никакого не даёт. А вот за это-то самое, что бочку катаешь, пролётку возишь, что яблоки ешь, — тыщщи ведь платить надо. Вот что! И платишь. Что же с ним сделаешь? Сказать-то ведь ему ничего нельзя…». Но главное, в итоге больной полностью исцелился.
Отчасти характер Захарьина объяснялся тем, что он страдал от ишиаса (поражения седалищного нерва), болезнь часто обострялась и доставляла ему сильные боли. Было трудно ходить, сам Захарьин сравнивал своё положение с положением каторжника, у которого к ноге приковано пушечное ядро. Не мог обходиться без палки, когда поднимался по лестнице, за ним шёл слуга и нёс стул, чтобы профессор мог отдыхать на каждой площадке. Некоторых пациентов заставлял перенести спальню из верхних этажей в нижние, чтобы не ходить по лестницам. Впрочем, некоторые черты были и врождёнными: он и правда был крайне консервативен, доходило до того, что отказывался садиться в экипаж, если у него были новомодные резиновые шины. Крайне болезненно относившийся к критике, Захарьин начинал защищаться раньше, чем кто-то успевал высказаться, и эту особенность расценивали как агрессивность.
Исключений доктор не делал ни для кого, даже для императора. Когда его вызвали к Александру III, заболевшему в начале 1894 г. инфлюэнцей, врач некоторое время наблюдал августейшего пациента, а потом высказался резко — Александр не выполнял сделанных ему предписаний, так что ничего удивительного в его плохом самочувствии не было. Тем не менее, когда императору становилось хуже (а в последний год жизни болезни у Александра обострялись несколько раз), приглашали именно Захарьина. Он диагностировал у императора нефрит, от которого тот в итоге скончался, и честно сказал, что болезнь плохо поддаётся лечению. Снова и снова повторял — перенапряжение и сон в холодной спальне не улучшают положения, а напротив, только способствуют прогрессированию недуга. Видимо, мрачные прогнозы Захарьина не нравились Александру III, и в итоге к нему пригласили немецкого профессора Лейдена, но диагноз он поставил тот же. А слухи, что государя лечили неправильно, тут же появившиеся после его смерти, были полностью опровергнуты результатами вскрытия.
Впрочем, всего несколько лет спустя точно так же, без лишних сантиментов, Захарьин подошёл и к своему диагнозу. В конце 1897 г. его разбил апоплексический удар, он точно определил болезнь, оценил перспективы и оформил завещание. 23 декабря 1897-го (4 января 1898 г.) он скончался и был похоронен в селе Куркино, которое сейчас вошло в черту Москвы.
