Елена МОРАШ
Мои родители — простые рабочие, мы жили на окраине Москвы, в типичном для того времени районе. На фоне сверстников я казалась слишком тихой и наивной. Родителей это тревожило, они не представляли, как я буду жить в этом мире, говорили, что надо быть хитрее, активнее, что «простота хуже воровства», а я чувствовала себя не такой как все.
У нас в семье никогда не произносили слов «Бог», «церковь» или «вера». Но, оглядываясь назад, я осознаю: никогда я не была так близка к Богу, как в детстве. В то время я часто подходила к окошку и, сама не понимая, к кому обращаюсь, смотрела наверх и спрашивала о чем-то или что-то просила. Тогда я всегда могла получить от Бога ответ на любой вопрос, утешение или исполнение невинных детских желаний. И мне казалось, что так происходит у каждого, надо просто попросить. Я стала просить все подряд, не разбирая хорошо это или плохо. До тех пор, пока не случилось мое личное изгнание из рая.
Я почувствовала, что потеряла связь с Кем-то, как будто сверху на меня легла огромная плита, я оказалась в тесной камере и что-то самое ценное ушло из моей жизни. Я долго металась, пытаясь разобраться в своих чувствах, но выхода найти не могла. А человека, который объяснил бы мне, что мои переживания — это горе от разрыва с Источником любви, рядом не было. Не найдя ответов на терзающие меня вопросы, я научилась жить в своей «камере», постепенно взрослея и становясь другим человеком. Тема связи с Богом закрылась для меня на долгие годы...
Моя история — она не столько про встречу, сколько про возвращение, возвращение блудного сына. И сейчас, вспоминая пройденное, я вижу, что на этом — обратном — пути было несколько поворотных моментов.
Первый случился, когда мама решила отдать меня в музыкальную студию. И если сначала я сама не понимала, зачем во все это ввязалась, то к концу школы почувствовала: музыка — это мое, и поступила на дирижерско-хоровой факультет.
Пролетели университетские годы, я вышла замуж, потом родила сына, а когда ребенок подрос, мы с однокурсницей организовали студию раннего развития для детей. Все, что у нас тогда было, — пианино, ковер и очень много энтузиазма. Но постепенно к нам стали проводить детей, часто с проблемами поведения, восприятия, мышления, эмоциональными проблемами. Музыка делала свое дело, родители видели позитивные результаты, но причины детских отклонений от нормы оставались для нас загадкой. И я пошла учиться на психолога.
Практику я проходила в проекте «Дети улиц», там же было мое первое трудоустройство как психолога. Мы работали с трудными подростками. Причем они сами приходили к нам — просто потому, что мы в них верили. А веры им по жизни больше всего не хватало. Обретение профессии психолога стала вторым серьезным поворотом в моей жизни.
Однажды на занятиях по психоанализу преподавательница объясняла нам, что у психологии есть потолок, выше которого она не поднимется, но у человека есть еще одно измерение, не психологическое, а духовное. Эти слова перевернули все в моей душе, связав опыт детства и нынешнюю жизнь. Все это я всегда интуитивно знала. А потом мне подарили книгу «Несвятые святые», которую я прочла залпом. Она меня потрясла! И тут друзья попросили меня стать крестной их долгожданного ребенка. Я поняла, что к этому нельзя было подойти формально.
С этого момента началось мое воцерковление. Для меня это был совершенно новый мир — службы, исповедь, причастие. А в каком шоке я была, впервые открыв Евангелие! Мне хотелось кричать: это и есть истина?! Оказалось, все, с чем с детства я думала нужно в себе бороться — доброта, кротость, чистота, было тем, к чему призывает человека Христос. Всю жизнь я пыталась вписаться в мирские ориентиры, в итоге и для мира своей не стала, и себя потеряла. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф 5:8) — в этой заповеди моя самая главная потеря. Чистота сердца… Я не могу думать о ней без слез. Порой мне кажется, я никогда не смогу вернуть ту цельность, которую когда-то потеряла. Надежда только на милость Божию. Как у того блудного сына из притчи.
Я продолжала работать психологом. И вдруг мне стали попадаться на глаза объявления о вакансиях в Марфо-Мариинской обители. Но откликнуться не решалась, мне казалось, я недостойна. Хотя предложения были будто специально для меня: то музыкальный руководитель в Елизаветинский детский дом, то психолог в Центр семейного устройства. Но резюме на позицию социального педагога я все-таки отправила. В день памяти Елизаветы Федоровны, основательницы обители, читаю материал о ней и плачу. А на следующий день мне позвонили и пригласили на собеседование. Это был третий серьезный жизненный поворот.
С тех пор прошло семь лет. В обители я работаю руководителем Центра семейного устройства и психологом. Моей задачей было, чтобы Центр работал как единый организм. Вот где пригодились знания дирижера-хоровика! Ведь хор — это единство непохожих. Если кто-то будет выделяться, гармонии не будет. Но при этом каждый певец должен, максимально выкладываясь, работать на общий результат, чтобы получилась музыка. Эти принципы я привнесла и в нашу работу.
Однажды ко мне на консультацию пришла 20-летняя девушка. Сирота, выросла в детском доме. Пришла потому, что собралась бросить музыкальный вуз — решила, что к музыке не способна. Год ушел только на то, чтобы выстроить с ней доверительные отношения. Сначала мне тоже казалось, что ей проще отказаться от учебы, чем наверстывать упущенное. К тому же у сироты нервная система работает по-особенному, она больше чем на 30 минут сконцентрироваться не может. Но мы выстроили ритм занятий с учетом особенностей ее нервной системы, стали вместе делать уроки, и отношение девушки к музыке начало меняться. Она теперь иногда приходит просто пообщаться, попить чаю, поиграть на рояле. В этом году она защищает диплом, будет регентом.
В обители я научилась помнить, что Бог всегда рядом и всегда слышит. Моя жизнь продолжает меняться, думаю, этот процесс завершится лишь с окончанием земного пути. Но главное, в ней все встало на свои места.
Записала Сабина Кухарчук. Фотографии из архива героя материала
