В издательстве «Иностранка» вышла книга «Освенцим. Любовь, прошедшая сквозь ад». В ходе работы над ней журналистка Кэрен Бланкфельд взяла несколько десятков интервью и изучила сотни документов и мемуаров. «Сноб» публикует отрывок.
Давид знал о том, что Циппи — отнюдь не рядовая заключенная. Он был не слепой и не глухой: видел, как она расхаживает свободно туда-сюда, слышал о ней всякие сплетни. Цыпа конторская, так ее звали за глаза. Она подозрительно часто отиралась подле сауны, очевидно специально изыскивая какие-нибудь предлоги для того, чтобы лишний раз встретиться с ним взглядом, полагал Давид. А потому и сам при всяком ее появлении в поле зрения изыскивал поводы ненадолго отлучиться с рабочего места и пройтись мимо нее впритирку. Она была чистая и холеная. Но более всего его будоражил ее запах... Непередаваемый и ни с чем не сравнимый аромат. Возможно, все дело было лишь в том, что она женщина — настоящий раритет в его мире; но по-всякому она была несравненна и действовала на него подобно глотку свежего воздуха.
Неделями после их первой встречи, состоявшейся, вероятно, в начале 1943 года, Циппи и Давид украдкой переглядывались, стараясь себя не выдавать. Кругом сновала охрана, только и ждавшая момента замучить и изничтожить заключенных, сделавших шаг влево или вправо из общего строя. Давид позволял себе лишь мимолетные и как бы случайные прикосновения к ее рукаву; она в ответ еле слышно шептала ему «привет». Так только и можно было сохранить ухаживания в тайне и продолжать безнаказанно обмениваться знаками внимания.
Она его преследует, думал он, ликуя. Подумать только: женщина! Сама мысль об этом заставляла его внутренне вскипать; и однако же... Несомненно, он привлек ее внимание к своей особе новехонькой, с иголочки, полосатой робой. Несомненно, она увидела, что он в хорошей физической форме и добром здравии. Должно быть, она еще и наслышана о нем, думал Давид. О привлекательном и здоровом молодом человеке из сауны. Да что там, Давид был теперь в этом более чем уверен. Кто-то рассказал о нем Циппи, вот она и пришла лично убедиться в том, что это чистая правда. Убедившись же, не могла себе отказать приходить еще и еще, настолько ей понравилось увиденное.
После этого прошли, по его ощущению, месяцы, прежде чем кто-то сподобился их друг другу представить. Одета она была лучше любой другой женщины. Красота! На ней еще такая милая курточка была. Никто, похоже, не подсматривал и не подслушивал. Давид немного понимал по-словацки и даже способен был пару слов связать на этом языке, поскольку он был достаточно похож на польский. Оба они неплохо владели ивритом, а Давид успел немного научиться и немецкому, на котором Циппи шпрехала только так, а потому их беседа, вероятно, велась на экзотической пряной смеси слов из всех этих языков. Но первое их свидание, увы, оказалось столь мимолетным, что они едва успели условиться о следующем. Циппи пообещала снова наведаться к нему в сауну.
Давид был весь на нервах. Это же табу! Как ему общаться с женщиной? Прямо тут? Но у нее была масса знакомств; и он, хотя и был об этом наслышан, не до конца отдавал себе отчет в том, сколько и каких знакомств. Она знала чуть ли не всех в администрации; она знала половину заключенных мужского лагеря; она знала, наконец, как сделать так, чтобы охрана смотрела куда угодно, только не в их сторону. Она была особой не просто важной, но еще и искушенной в получении желаемого. Она могла поиметь любого, но выбрала его. Из превеликого множества заключенных этого лагеря она выбрала его!
Давида аж передернуло от этой мысли. К своим семнадцати годам он успел испытать столько всего,— а тут выходило, что и вовсе ничего. Когда ему было четырнадцать, у него случился первый настоящий роман в Варшаве, своего рода обряд посвящения в мужчины. Инициация. И едва он изготовился к новым и новым любовным победам, как грянула война, и он оказался сначала в гетто, потом в бегах и, наконец, в этом, казалось бы, самом неподходящем для любви месте. И вдруг такое!
При первой их беседе в сауне вскоре после формального знакомства Давиду чудилось, что они с Циппи остались там наедине. Позже, сколько он ни прокручивал в голове живые картинки воспоминаний о том первом полноценном свидании, никак не мог взять в толк, куда вдруг подевались другие заключенные из его бригады. Память запечатлела, что они в комнате одни, а все остальные, по ощущению, куда-то испарились. Но такого быть не могло. Также он тщился вспомнить, что она ему говорила, что он ей. Но и слова из его памяти столь же невероятным образом улетучились. Остались лишь ощущения присутствия женщины в прямой досягаемости и нежного ритма ее дыхания в такт его собственному,— все остальное значения не имело.
Они начали обмениваться записками через посыльных. Махонькими цидульками ни о чем, дабы никто ничего не мог им инкриминировать, если их вдруг перехватят. Время от времени, как и было задумано, их пути как бы невзначай пересекались, и они горячо перешептывались на встречном ходу, после чего ткань их униформы какое-то время еще хранила следы теплой влаги. Со временем слова, которыми они обменивались, напрочь забылись, а вот фантомные ощущения от ее дыхания на щеке, мимолетных касаний, потаенной улыбки и надежды на нечто большее живо сохранились в его памяти.
Безумием было даже помышлять о том, что им удастся изыскать возможность остаться на какое-то время по-настоящему наедине.
Ой ли?!
Чем дольше им удавалось выживать в Аушвице, тем больше оба сознавали, что вообще-то там возможно все что угодно.
Ближе к весне 1943 года, примерно тогда же, когда познакомились Давид и Циппи, был у заключенных всплеск надежды на лучшее: прославленная 6-я армия вермахта была разгромлена Красной армией и капитулировала после шести месяцев ожесточенных сражений под Сталинградом. Эта победа стоила Советам колоссальных человеческих жертв: боевые потери Красной армии убитыми превысили 750 000 человек. Но и нацисты пролили в ходе Сталинградской битвы море крови, лишившись около 400 000 участников боев убитыми, а еще 91 000 чудомвыживших голодных и обмороженных солдат и офицеров вермахта оказались в советском плену. Капитуляция диковинным образом совпала с десятилетием прихода нацистов к власти. И вместо торжеств по этому случаю Гитлер был вынужден объявить 3 февраля 1943 года по радио четырехдневный национальный траур по жертвам этого разгрома.
В глазах противников нацистского режима этот момент выглядел многообещающим, но стабильного притока транспортов в лагеря это поражение не приостановило ни на день. Прямо в день капитуляции вермахта под Сталинградом, 2 февраля, в Аушвиц прибыл эшелон с очередными 2266 депортированными туда из различных гетто. Из них лишь 617 были сочтены годными для размещения в бараках в качестве заключенных; а остальные 1649 человек по результатам отбора были отправлены в газовые камеры.
Тем временем еврейских беженцев из Европы все прибывало, и той же весной правительственные делегации США и Великобритании собрались на Бермудах на десятидневное обсуждение вопроса, как помочь этимвынужденным переселенцам. Переговоры проходили в обстановке строжайшей секретности, но, насколько можно судить по их практически нулевым результатам, взаимопонимания между сторонами относительно дальнейшей судьбы беженцев достигнуто не было. Хотя власти США вроде бы и признали факт массовых убийств мирного населения гитлеровским режимом еще в ноябре 1942 года, въезд на территорию своей страны в том году был разрешен всего 11 153 беженцам из Европы. А по итогам 1943 года эта цифра сократится еще в два с лишним раза и составит всего 4920 человек.
Мечты Давида об Америке развеивались в прах за невероятностью их воплощения. Правда, сам он об этом не знал — и все больше был занят тем, как ему лучше сориентироваться и пристроиться в Аушвице с относительным удобством. И похоже, слегка перестарался в этих своих исканиях.
Началось все с непогоды. Зимой в Польше холодно и промозгло; ветер так и пробирал до костей сквозь тонкую арестантскую одежду. Понятно, что сауна была редким местом, где у заключенных была возможность согреться. Вот Давид и приучился использовать любую возможность укрыться там от холода. Даже тогда, когда лучше было бы от этого воздержаться из предосторожности.
Как-то воскресным днем в марте 1943 года Давида застала совершенно врасплох побудка на внеплановое построение. Только перед этим они там закончили развешивать продезинфицированную одежду на просушку. Дело было около полудня, и до дневной поверки оставался еще целый час. Вот Давид и прикорнул на теплом бетонном полу среди груд только что продезинфицированного тряпья, вонь от которого, верно, и сморила его ядовитыми испарениями. Очнулся он в час дня без минуты.
К тому времени, когда он проморгался, выяснилось, что построение на дневную поверку он проспал. Он был в сауне один, а все остальные уже дружно выстроились во дворе на линейку. Он-то надеялся, что так называемые товарищи его не подведут, а они даже не сподобились дать ему пинка под зад. И Давид разом оказался злостным нарушителем, допустив неявку на эту их Appell.
Ему оставалось теперь лишь украдкой следить за происходящим снаружи из окна сауны. Стройными колоннами по пятеро в ряд выстроились на плацу бледные узники — и напряженно внимали лаю охраны, разгуливавшей вдоль их рядов туда-сюда под узловатыми деревьями.
