Расскажите, как проходили ваши пробы в сериал «Обоюдное согласие»?
Меня позвали на Мосфильм, где я увидел Валерию Гай Германику и ее оператора Геннадия Успангалиева, мы тепло поздоровались, я получил текст и должен был прогнать его вместе с Дианой Арбениной. Было забавно, что Диана — а это ее актерский дебют — не знала, что надо начинать произносить реплики после команды режиссера «начали». Но мы всё проговорили, улыбаясь друг другу, не смотря в камеру. И потом Диана у всех спрашивала про меня — а что это за мальчик, а я думал: «Ничего себе, сама Диана Арбенина!» Вот и все пробы. Потом мне позвонили и сказали: «Всё, Глеб, давай, погнали сниматься».
А как вам далась работа с непрофессиональными актерами и дебютантами, которых в сериале много? Максим Ползиков, Мария Михалкова-Кончаловская, Елена Ханга, Владимир Славский…
На съемках я познакомился с огромным количеством известных, замечательных людей, которые, прежде всего, любят творчество. И я не чувствовал себя на площадке суперпрофессионалом, который, как актер, может другим что-то объяснять. Лера хотела, чтобы история была снята документально — так же, как в жизни. В этом, конечно, было преимущество у актеров без образования, потому что им по сути ничего не нужно играть. Актеры с образованием в таких случаях думают — а как же мне здесь ничего не сыграть, когда такая сцена, ведь я могу тут и погромче, и с выражением, а нет... Лера это сразу останавливала.
Поговорим про смысл сериала. Есть мнение, что проблема домашнего насилия настолько острая, что разбираться с ней нужно прямее, а не художественными методами. Как вы к этому относитесь?
Мне кажется, если человеку есть, что сказать, то всё не просто так. Это значит, что режиссер испытывает и боль, и желание передать свою боль, чтобы зритель тоже ее ощутил и задумался. Я верю в эту силу. Насилие по-разному можно показать. Есть сериалы про убийц и маньяков... А есть про домашний абьюз. Многие люди способны проявлять жестокость по отношению к другим — но кто-то держит себя в руках, а кто-то — выходит за рамки человечности. И мне как актеру любопытно поучаствовать в создании кино об этом, разобраться в контексте, подумать про то, почему люди переходят эту границу. Правда, в «Обоюдном согласии», именно моя роль чуть другая, но в шкуре моего персонажа, полицейского, тоже было интересно побывать — разбираться, кто прав, кто виноват, как люди доводят себя до того состояния, что позволяют насилие в отношении другого человека. Это, конечно, очень странно и жутко.
Максим Ползиков, который сыграл Гришу, рассказывал, что после своей роли у Германики он, вероятнее всего, уже никогда не выберет отрицательного персонажа. То есть у него появился стоп-сигнал. А есть ли у вас критерии выбора роли?
Во-первых, то, что Максим сделал на съемках у Германики, то, что он пережил, находясь в гробу, заслуживает огромного уважения, это было очень мощно! Я, наверное, отказался бы от такой роли. Еще я стараюсь отказываться от тюремных персонажей, хотя сейчас мне массово предлагают играть надзирателей почему-то — наверное, из-за моего типажа, не знаю. Я стараюсь отказываться от всего того, что по моим внутренним ощущениям неправильно. Я бы хотел нести что-то хорошее, светлое — то, чего нам в жизни не хватает. Чтобы я вышел с площадки и такой: «А куплю-ка я всем мороженого!» (Смеется.) Хотелось бы после съемок или просмотра фильма быть в таком состоянии, как будто Россия выиграла футбольный матч, и вся страна довольна, люди в метро, в автобусах — все счастливы. Вот такого эффекта мне хочется добиваться ролями и искусством в целом.
В одном из интервью вы говорили о том, что если вы что-то и умеете, то дружить. И добавили — после 30 лет завести друзей сложно. Сейчас, когда 30 уже исполнилось, эта фраза ощущается правдой?
Знакомые и товарищи у меня, конечно, появляются. Но вот чтобы друзья… Мне кажется, с определенного момента у нас уже не хватает времени на что-то новое, на то, чтобы пойти, как раньше, на вписку какую-нибудь или просто в бар посидеть. Сейчас, наверное, я уже просто продолжаю общение с моими одноклассниками, институтскими друзьями, ребятами с района. Друзья — это очень важно. Это не те люди, которых ты в один год позовешь на день рождения, а в следующий год не позовешь. Слово «дружба» уже больше к семье относится. Друзья — это люди, которые без меня могут зайти в мой дом и открыть мой холодильник. А что касается возраста — скоро мне будет 32, два года — это такой небольшой срок, чтобы анализировать, но мне кажется, что сказал я правду, и больше всего друзей у меня появилось в период с 18 до 30 лет. Хотя и с 6 до 18 тоже появлялись... В общем, поживем, увидим, проверим.
У вас есть друзья, с которыми вы вместе с 6 лет?
Да, это Яна Коробейникова и Саша Ткачёв, это Женя Макарова. Саратовская диаспора. Если я приеду в Саратов и не буду у них жить, то они обидятся и не поймут. Так же и они — когда приезжают ко мне, могут на меня рассчитывать. Это вообще самое классное, что может быть — когда человек с другой фамилией, другим именем, другими родственниками становится тебе самым близким. Это чудо!
Расскажите про вашу учебу во ВГИКе на режиссера. Что вам дает этот опыт? Ваши одногруппники — это ребята, которые вчера окончили школу, или люди постарше?
Во ВГИКе я самый старший на курсе! Но вообще у нас всего человек 10, которые недавно окончили школу, потому что на режиссеров учатся люди постарше. Я учусь на президентском гранте и от процесса получаю радость и удовольствие, мне хочется жителям своей страны сделать хорошо, чтобы они в кино приходили и переключались с больных бытовых тем на художественные. Сейчас я уже готовлюсь к курсовой работе и разрабатываю свой дебютный фильм с людьми, которые заинтересованы во мне как в режиссере, думаю о его подаче в Министерство культуры. Мои однокурсники и мастера — Владимир Фенченко, Андрей Эшпай — мне в этом помогают. Мне кажется, я иду правильным путем.
Какое кино вы хотите снимать?
Есть знаменитый и всеми любимый фильм «Левиафан», но мне после этой картины страшно выходить из дома и вообще хочется закрыться. Но на самом-то деле можно налево-направо посмотреть и понять, что выбор всегда есть. Даже если твой дом разрушили, даже если близкий умер — жизнь продолжается. И она удивительная. Вот про что-то такое мне хочется снимать кино. Хочется снимать про время, в котором мы живем, про то, как люди меняются, про то, как им можно помогать. В общем, нести благие идеи.
Сейчас во ВГИКе вам наверняка приходится многое перечитывать и пересматривать из того, что вы читали и смотрели в ГИТИСе. Расскажите, к каким книгам или фильмам у вас спустя время изменилось отношение?
Ко всем! Во время учебы в ГИТИСе мне было всего 16-20 лет, я читал Чехова, Островского, и воспринимал пьесы абсолютно по-другому, а сейчас они заиграли другими красками, новыми смыслами. Вообще актеру ведь легче, потому что он приходит на репетицию и режиссер ему говорит, что сделать. Нужно получать удовольствие и быть частью конструкции, которую строит режиссер. А сейчас я сам учусь строить эту конструкцию. В ГИТИСе я смотрел фильмы Бергмана, но не смотрел Антониони, Бертолуччи, Годара — просто знал, что есть вот такие режиссеры. Сейчас, во ВГИКе, для меня открылась целая плеяда мастеров, которые, собственно, кинематограф и создали, и в этих правилах уже нам нужно создавать что-то новое и свое.
