Онихокриптоз
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
От грязи и тяжелой тесной обуви у меня обострилась старая проблема – вросший ноготь. На картошку в поле вместе со всеми студентами я в то утро не пошел. Сказал старшему, что у меня онихокриптоз. Сейчас сидел на кровати и оперировал. Продезинфицировал ножницы одеколоном, и на большом пальце на правой ноге пытался вырезать врастающий в палец ноготь. Это болезненная хирургическая операция. Нужен хороший инструмент. У меня были тонкие прямые дамские ножницы.
Хозяин, мужик лет шестидесяти, в деревне уже "дед", выпивший с утра, осторожно наблюдал за мной из кухни. Когда я закончил, сказал:
— Слухай, у мяне тая ж бяда. Я сабе сам гэта раблю, з маленства, толькі не нажніцамі, а нажом. Аднак ж добры ў цябе інструмент. Колькі будуць каштаваць такія. Я грашыма заплачу.
Я протянул ему ножницы. Сказал:
— Берите. Ничего не надо. Если у меня обострение начнется, дадите подрезать. Я себе в городе другие куплю.
— Ну, калі нічога не нада, тады палагаецца выпіўка і закуска, — сказал мужик.
Он смахнул прямо на пол все лишнее со стола, принес и нарезал тонкими рубиновыми листиками мясо домашнего копчения, огурцы и хлеб.
— Ты самагон п'еш? — спросил он.
Мы сидели уже несколько часов: он рассказывал мне о том, какая рыбалка была на ближнем озере до первой мировой войны, а в семнадцатом, зимой, здесь линия фронта с немцами два месяца стояла и, как раз, через озеро немцы натянули колючую проволку. Когда весной лед растаял, все что стояло на льду утонуло, и сейчас там никто не рыбачит — ни сетью, ни удочкой. Я спросил, почему он живет один. Сказал, жонка померла, дети в город уехали, "ажанилися" там.
Я уже выпил стакан, опьянел. Путь к туалету на улице проходил мимо сарая, к которому была приставлена собачья будка. Завидев меня из будки выскочил, громыхая тяжелой цепью, большой, масти немецкой овчарки, пес и с бешеной силой бросался играть. Я знаю и люблю собак. Пса никогда не ласкали, я это понял, потому что вести себя с людьми он совершенно не умел. Становился на задние лапы лизал лицо, царапался, падал на спину, ласково, по щенячьи, кусался. Всю жизнь он просидел на цепи и его никогда не ласкали. Я был первым человеком, который опытными руками старого собачника зачесал его до глубокого собачьего обморока до комы за три минуты.
— Слушай дед, сделай мне приятное, — попросил я.
— Усё, што пажадаеш, — сказал мне мужик ласково, как ребенку.
— Можно я собаку с цепи спущу.
— А навошта табе гэта?
— Мне его жалко.
— Ну, ідзі спускай.
— Как собаку зовут?
— Як яго яшчэ завуць. Сабака проста. Ну вось, калі хочаш, прыдумай яму мянушку. Як прыдумаеш, так і будзем клікаць.
На собаке был старый ошейник, с небольшими круглыми шипами, на котором по–немецки было написано: «Собственность вермахта». Этот ошейник с собаки я бы без инструментов, голыми руками не снял, поэтому только отцепил карабин, которым крепился переход в собачьей цепи, и пес, волоча за собой килограммов пять железа, стал носиться по двору. Мужик крикнул из кухни:
— Глядзі, каб ён цябе ланцугом не пакалечыў! Сядай, яшчэ вып'ем.
Выпили еще. Дед сказал:
— Ты, я прашу прабачэння, ж..д, ці што?
— Да еврей, а как вы узнали?
— Я ваших добра различаю. Вот ты, жаласлівы вельмі. Сабачку шкадуеш, нажніцы мне аддаў. Мы вас не моцна шкадавалі. У мяне тут ва время войны адзін з вашых хаваўся. Сказаў што врач. Я пайшоў, з усёй вёскай дамовіўся, каб все наши дурни маўчалі. Гэты жыд цэлы год нас и нашу скаціну лячыў, чем была, пакуль яго ў нас партызанскі атрад не забраў. І правільна, таму што нашы мужыкі гэтага ж..да б спаілі сваёй самагонкай. Падчас вайны, колькі хацелі самагонкі гналі. Было б з чаго.
Ён мне сабаку вылечыў. У немцаў карная, значыць, экспедыцыя была супраць палякаў, і яны стаялі ў нас у вёсцы. У мяне пасялілі чатырох сабакароў з сабакамі. Моцныя маразы былі. Адну суку яны прастудзілi: яна ў іх хварэла. Кашляла як чалавек. Афіцэр загадаў сабаку застрэліць. А я ўжо па–нямецку дабра казаў, яшчэ з той вайны ад немцаў навучыўся, і циха шпрехаю гэтаму нямецкаму хлопцу, якому собаку — я бачу, вельмі шкада:
— Аддай мне, я яе вылечу.
І, што ты думаеш, ён парушыў загад, аддаў мне ўвечары загорнутую ў коўдру сабаку і я схаваў яе там, дзе ўжо хаваўся мой доктар. Ноччу немцы сышлі. І гэты, я прашу прабачэння, жыд суку вылечыў. З яе па вёсцы добрая парода пайшла.
— Вось гэты, — он указал на стоявший в дверном проеме изящный силуэт овчарки, — таксама ад яе. Паужыдак.
Я окончательно окосел от самогона, от деда, его рассказазов, шатаясь пошел лег в кровать и стал думать о том, какое бы собаке дать имя...
Написал Фельдмаршал rabina1950 на microproza.d3.ru / комментировать
