Давным-давно в далёком-далёком, где-то на границе Алтая и Казахстана, селе тёмным-тёмным зимним вечером у окна сидела девочка. Совсем маленькая девочка, лет пяти. Золотушная до страсти, бритая наголо, чтобы корки на её вечно расчёсанной в кровь голове было удобно смазывать целебной мазью. Худющая той некрасивой худобой, когда нет изящества и все кругом острое, неказистое — локти, коленки, вечно сбитые до костей и добротно смазанные зелёнкой. С огромными синяками под глазами. Не ребёнок, а «страх Божий», как ласково называла её бабушка.
Страшненькая девочка ждала свою ласковую бабушку с работы. Одна, в маленьком и невозможно тёплом и уютном домике на краю села. Домик был последним в деревне и стоял чуть на отшибе. Хотя... Почему последним? Если ехать из Казахстана на Алтай, то первым, а если с Алтая в Казахстан, то последним. С одной стороны вьётся реликтовый ленточный бор, с другой, за шоссейкой, подо льдом прячется речка, а за огромным огородом — дубрава берёзовая. Сугробы кругом, как барханы, волнами поднимаются чуть ли не выше крыши маленького домика. Зима. На улице холодно, а дома тепло, бабушка перед уходом истопила печку. Дрова почти прогорели, но одна, самая толстая дровина ещё «шает» и светит красными огоньками-мигунами.
В домике темно, зимой рано темнеет и можно бы включить свет, но девочка боится отойти от окна к выключателю. Нет, она не трусишка совсем, она смело остаётся дома одна. Почти всегда. Страшно было только два раза — первый, когда девочка прочитала у Герберта Уэллса про человека-невидимку и потом долго боялась шкафа. В нём жили пальто и костюмы на плечиках, и девочке казалось, что они могут ожить и выйти из шкафа. Но обошлось.
А второй раз было очень страшно, когда бабушка рассказала историю, как злые люди умучили очень доброго Иисуса Христа, который всем помогал, и девочка боялась, что её бабушку за доброту и за помощь ближним тоже умучают. Но и тут обошлось. Бабушку никто не тронул.
В этот раз было ещё страшнее, чем в те, предыдущие. По радио читали сказку. Детскую сказку «Медведь на липовой ноге». И читали так, что не нужно было никакого телевизора, чтобы смотреть. Голоса из динамика рисовали такие образы, что девочка стояла столбом и боялась пошевелиться.
Вот они, бабка с дедом, пожалевшие репы для медведя, сидят, договариваются, как от репного вора избавиться, вот дед берёт топор, вот медведь сидит на грядке, репу таскает. А дед — хвать его топором по ноге, да и отрубил! Хвать эту ногу и к бабке бегом! А бабка-хозяюшка ногу общипала, кожу содрала (Господи, да кто ж эти живодёрские сказки насочинял?!), шерсть прядёт, а мясо мишкино в чугунке варит...
А медведю ногу свою жалко, ему больно-пребольно, кровь хлещет! И он, бедненький, какую-то палку липовую схватил, приделал себе деревянную ножку, берёзовую палку вместо костылика-батожка схватил и идёт стариков жадных убивать... И страшным таким голосом причитает:
Скырлы, скырлы, скырлы,На липовой ноге,На берёзовой клюке.Все по сёлам спят,По деревням спят,Одна баба не спит —На моей коже сидит,Мою шерсть прядёт,Моё мясо варит.
А там, в радио, там же не только голоса! Там же ещё музыка, скрип этот страшный, нога-то скрипит, клюка потрескивает! Бабке страшно, деду ещё страшнее! (А девочка та и вовсе от страха умирает уже...)
Скырлы, скырлы, скырлы,На липовой ноге,На берёзовой клюке.Все по сёлам спят,По деревням спят,Одна баба не спит —На моей коже сидит,Мою шерсть прядёт,Моё мясо варит.
Во дворе маленького домика, на длинный, из двух палок, шест прикручен фонарь, который освещает двор. Палки плохо скреплены и даже при самом тихом ветре скрипят так, что в доме всё слышно: «Скырлы, скырлы, скырлы...»
Девочка стоит у окна, смотрит на дорогу, по которой с работы должна прийти бабушка, и боится, боится тем детским вселенским страхом, ужаснее которого ничего нет на белом свете. Одна-одинёшенька в тёмном домике на отшибе, где вокруг только бор, речка, дубрава да горбатые сугробы. А бабушки нет и нет. За спиной, в печи трещит несгораемое полено, на улице скрипит фонарь, и весь дом наполнен этими живыми голосами, жуткой музыкой и медведем, идущим мстить на кровавой культе...
Плакать нельзя. Из-за слёз будет не виден краешек дороги, откуда появится любимая, родненькая, единственная спасительница — бабушка.
«Скырлы, скырлы, скырлы... Все по сёлам спят, по деревням спят...»
— Гуля! Доню моя! Ты где, детка?! Гуля! Господи, да что ж ты на голом-то полу спишь?! Ты плакала?! Ну что ты, маленькая моя, я ж ненадолго задержалась! Господи, кости все ледяные, когда же ты у нас поправишься, хвороба ты моя жалкая?! Ну, всё-всё, не плачь, баба твоя пришла... какой медведь?! Где?! В подполе?! Да нет там никого, дурочка ты моя маленькая...
Бабушка в пальто, не раздеваясь, обнимает и качает свою лысую исплаканную внучку, целует, тоже плачет. Жалко.
— Хвороба моя, смотри, что я привезла. Мы ж с тёть Валей на коне за посылкой ездили! Мама из Москвы тебе прислала, айда смотреть, что там!
На полу в сенях стоит огромная коробка из-под телевизора «Изумруд», бабушка затаскивает, волоча её по полу в дом, открывает. А вы помните габариты коробки телевизора «Изумруд»? В коробищу эту можно было уложить четверых шестилеток и сверху еще трёхлеткой утрамбовать. Всем бы хватило места.
И в этой волшебной коробке из самой Москвы к лысой девочке приехали апельсины, пастила «Сластёна», «Мишки на севере», «Маска», «Вдохновение», шоколадные батончики, бананы (бабушка их потом курям скормила — не смогли мы их оценить) и книжки! Крапивин, Драгунский, Гайдар... Богатство! Счастье!
Абсолютное счастье, когда те, кого мы любим, возвращаются. Пусть даже и чуть задержавшись, можно и подождать, главное, что они, твои родненькие, придут, поцелуют и пожалеют тебя. Хворого, лысого, страшного, но от этого не менее любимого своего дитёнка. Счастье, когда мама молодая, весёлая, ещё учится и шлёт тебе посылки с апельсинами и книжками, и вообще она скоро-скоро приедет.
Счастье — это тёплый, маленький домик на краю села и все, все ещё живы и здоровы.
Ждите всех, как в последний раз, шлите посылки с апельсинами, любите ближних и дальних, пока они ещё живы, говорите о том, как вы их любите. И вас пусть всегда ждут и любят в вашем тёплом доме.
