Те, кто интересуется жизнью и творчеством философа Ивана Ильина, как правило, или превозносят его за патриотическую самоотверженность, с которой он выступал против большевиков, или проклинают за симпатию к гитлеровской Германии — кратковременную, но задокументированную. Так кем же он был на самом деле, белоэмигрантом-коллаборационистом или ярким и честным мыслителем, закрутившимся в жестоком водовороте истории первой половины XX века? Ответ на этот вопрос пытается найти Яна Титоренко.
На исходе 1920 года, под самый Новый год, близ городка Галлиполи в Турции в палаточном лагере русских войск, эвакуированных из Крыма, Василий Шульгин написал эссе «Белые мысли». В нем он сделал оговорку: «Если Белые еще не победили, их рано или поздно поведут в бой…» Фигуры многочисленных деятелей эмигрантских партий уже располагались на шахматной доске. Не хватало только одной. Через два года философ Иван Ильин покинет Россию, чтобы занять место ферзя. Он станет теоретиком белой идеи, генералом идеологической борьбы против большевиков, одним из главных философов русского зарубежья.
В октябре 2005 года прах Ивана Ильина и его жены перевезли из Швейцарии в Россию. Юрий Лисица, один из ключевых собирателей наследия философа, вспоминал, что при пересечении границы в самолете грянули стихиру «Всем святым, в земле Российской просиявшим». В храме Донского монастыря патриарх Алексий II отслужил панихиду, и гробы опустили в землю — было 3 октября, день рождения Шмелева, ближайшего друга Ильина, однажды написавшего ему: «Где-то свидимся?.. Если бы в Москве!..» Их похоронили рядом — Шмелевых, Ильиных, Деникиных.
Он писал: «Я совсем не болею честолюбием; или точнее — мое честолюбие в том, чтобы мои книги после моей смерти еще долго строили Россию». Однако его вдова Наталия Николаевна, пережившая мужа на 9 лет, замечала в письмах к друзьям: «Есть что-то неприемлемое в том, что русский философ и патриот лежит на кладбище какого-то Цолликона [Швейцария]». Поэт Георгий Иванов успокаивал себя возвращением в Россию стихами. Ильин — не успокаивал, но вернулся.
В мае 2006 года в Россию вернулся и комплекс архивных материалов библиотеки Ивана Ильина из Мичиганского университета. Большую часть наследия философа опубликовали в собрании его сочинений — оно существует благодаря трудам Юрия Лисицы и его жены Ольги, которые работали над ним с 1980-х.
Он родился в Москве 28 марта 1883 года. Отец — присяжный поверенный округа Московской судебной палаты, крестник императора Александра II, мать — из русских немцев, приняла православие. Мальчика крестили в приделе Иоанна Крестителя в церкви Рождества Богородицы и назвали Иваном. Уже в эмиграции Ильин на вопрос Шмелева о дне ангела напишет: «Именина моя: 7 января — Собор Иоанна Предтечи. Рождения моя: 28 мартобря». В январе 1931 года Шмелев — Ильину: «Близится день Ангела Вашего — упомнил я: Собор Св. Иоанна Предтечи Господня! — и поздравляю я вас со всем жаром (37,8) сердца моего». Дворянское достоинство род Ильиных приобрел через прадеда. В семье хранилась его рукописная книга 1814 года, помещенная в кожаный футляр — «Катехизис. Сыну моему Ивану Ивановичу Ильину мое родительское благословение». Там он рекомендовал: «… обращай на дальнейшее изощрение себя в науках» и настаивал на изучении отечественных законов. Наставление в полной мере выполнил его правнук.
Учился Ильин сначала в 5-й московской гимназии, потом — в 1-й, обе располагались неподалеку от Храма Христа Спасителя: его, кстати, торжественно освятили как раз в мае 1883 года в присутствии императора. Маленькому Ильину тогда исполнилось два месяца. Марк Вишняк вспоминал, как Ильин перевелся к ним в школу: «Так в 7-й класс перевелся к нам из 5-й гимназии Ильин, Иван Александрович, — будущий философ <…> Светлый блондин, почти рыжий, сухопарый и длинноногий, он отлично учился <…> но, кроме громкого голоса и широкой, непринужденной жестикуляции, он в то время как будто ничем не был замечателен». Гимназисты носили пальто серого цвета с «серебряными» пуговицами и фуражки с гербом. Им запрещали показываться в «сомнительных» местах Москвы.
«До самого окончания гимназии никто из нас и нас окружавших о революции и вообще о политике не думал, во всяком случае не говорил. Главная проблема, нас интересовавшая, была проблема морали — личной и общественной праведной жизни. Интересовала нас, конечно, изящная литература. Мы читали вслух и обсуждали рассказы входившего в славу Горького: „Челкаш“, „Мальва“, „Макар Чудра“. Из номера в номер следили за „Воскресеньем“, которое Толстой печатал в еженедельной „Ниве“. Ходили в только что открывшийся „Художественно-Общедоступный Театр“ Станиславского и Немировича-Данченко. Восторгались или осуждали постановку пьес Алексея К. Толстого, Чехова, Гауптмана, Ибсена. Посещали публичные лекции, концерты камерного трио Шор-Крейн-Эрлих, оперу, Малый Театр».
Марк Вишняк, «Дань прошлому». О привычках и нравах гимназии, где вместе с ним учился Ильин
В 1901 году Ильин получил золотую медаль и аттестат только с двумя четверками — по логике и русскому языку. К окончанию учебы он знал латынь, греческий, церковнославянский, французский и немецкий. Летом выпускник написал прошение ректору Императорского Московского университета о зачислении на юридический факультет.
Юрфак в то время был вотчиной князя Евгения Трубецкого и профессора Павла Новгородцева. Второй на долгие годы стал наставником Ильина. Павел Иванович преподавал философию права и государствоведение. Как-то на экзамене по его курсу «История философии права» Ильин вытянул билет о Платоне. Он уже понял тогда, что философия привлекает его больше всего. Получив 5+, Ильин попросил Новгородцева о личной беседе и заговорил про план занятий. «Сколько времени Вы бы хотели посвящать моему предмету?» — осведомился профессор. «Всю жизнь», — твердо ответил Ильин. Сам Ильин вспоминал: «Двадцать два года знал я Павла Ивановича. Я помню его еще в звании доцента, до защиты им докторской диссертации. Мы, начинающие студенты, слушали его по-особенному, многого не понимая, напряженно ловя каждое слово, напряженно внимая: он говорил о главном; не о фактах и не о средствах, отвлеченно, но о живом; он говорил о целях жизни». 22 сентября 1906 года на заседании юридического факультета кн. Е.Н. Трубецкой предложил оставить Ильина при университете — готовиться к степени магистра.
Иван Ильин происходил из хорошей, лояльной семьи. Он получил классическое образование, был идеально воспитан, любил шутки, каламбуры и музыку. В свободное время разбирал партитуры русских опер. В 1906 году Ильин женился на Наталии Николаевне Вокач — он ласково называл ее Талей. Таля, племянница председателя первой Думы Сергея Муромцева, закончила Московские высшие женские курсы, увлекалась историей и искусством, сама оказалась вдумчивым и серьезным исследователем философии.
Супруги венчались во Владимирской церкви подмосковного села Быково. Евгения Герцык, родственница Вокач, вспоминала их жизнь: «Молодая чета жила на гроши, зарабатываемые переводом: ни он, ни она не хотели жертвовать временем, которое целиком отдавали философии. Оковали себя железной аскезой — все строго расчислено, вплоть до того, сколько двугривенных можно в месяц потратить на извозчика; концерты, театр под запретом, а Ильин страстно любил музыку и Художественный театр».
Большую часть своих ключевых произведений Ильин посвятил Наталии Николаевне.
Иногда упоминают о том, что в юности Ильин был революционером. Об этой малоизвестной стороне его жизни осталось несколько свидетельств. Философ Николай Алексеев как-то раз, оказавшись у Ильина в гостях, случайно толкнул ногой корзинку. Хозяин воскликнул: «Осторожно, Николай Николаевич, в ней бомбы». Участвовал Ильин и в демонстрации 5 декабря 1904 года на Тверской. Эсеры тогда призвали молодежь выходить под лозунгом «В борьбе обретешь ты право свое!», чтобы выразить протест градоначальнику Петербурга из-за разгона студенческой демонстрации. Ильина относили то к анархистам, то к кадетам, то к черносотенцам, то к фашистам или масонам. Сам он писал: «Пользуюсь этим случаем, чтобы заявить раз и навсегда: я никогда не был масоном ни в России, ни за границей; я никогда не был и членом какой бы то ни было подчиненной масонским ложам организации; я никогда не был и членом какой бы то ни было политической партии. Лицам, утверждающим обо мне обратное (безразлично — русским или иностранцам), я публично предлагаю отнести себя (на выбор) — к безответственным болтунам или к бесчестным людям».
«Ильин любил кипучую духовно-культурную жизнь первопрестольной столицы и сам всегда деятельно участвовал в ней, но по своим вкусам и навыкам был более европейцем, чем типичным московским обывателем. Даровитый вдумчивый юноша не примкнул ни к беспартийно-жизнерадостной студенческой богеме, ни к школьным ячейкам будущих революционеров. Благо наслаждения умственного, достигаемого порой путем тоскливых тревог и мучительных колебаний, всегда представлялось ему самым привлекательным и самым надежным из всех житейских благ».
Валентин Сперанский, соученик Ильина по юридическому факультету
В 1909 году Ильин получил звание приват-доцента. Новгородцев, ценивший своего ученика, отправил его в заграничную поездку. В прошении о ней он отметил: «Честь имею ходатайствовать — командировать за границу на два года со стипендией с 1 января 1910 года оставленного при Университете по кафедре истории философии права и энциклопедии права Ивана Александровича Ильина. Г. Ильин после пятилетних занятий под моим руководством блестяще сдал экзамен на степень магистра в истекшем академическом году. Он обнаружил совершенно необычную для своих лет эрудицию и обратил на себя внимание факультета как своими познаниями, так и присущим ему даром изложения. <…> из него выработается не только дельный преподаватель, но и даровитый ученый, который сделает честь воспитавшему его Университету». 1910-1912 годы Ильин провел в научной командировке за границей — в университетах Гейдельберга, Фрейбурга, Берлина и Геттингена, в Париже. Больше всего его поразил немецкий философ Эдмунд Гуссерль. Влияние феноменологического метода Гуссерля заставило Ильина сменить вектор научных интересов. 22 февраля 1914 года Иван Александрович выступил с докладом «Учение Гегеля о сущности спекулятивного мышления». Его диссертация, по сути, уже была готова.
А Европа в свою очередь вполне подготовилась к Первой мировой войне.
19 июля Германия объявила войну России. На следующий день Николай II выпустил Высочайший манифест со словами: «Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные». Не призыв императора, но сами исторические обстоятельства действительно заставили народ самоотверженно встать на защиту страны. 96% подлежащих призыву пришли на призывные пункты сами и в положенный срок. На фронт уходили добровольцами. Ильин отмечал: «…в России духовный подъем все нарастает и все сильнее захватывает интеллигенцию». Ученые и деятели искусства пытались помогать фронту. Трубецкой и Рачинский устроили при Земском Союзе чтения в пользу раненых «Научно-духовно-религиозное осмысление войны». Согласились участвовать Новгородцев, Бердяев и Ильин. Последний прочел несколько лекций — например, «Что есть истинный патриотизм» и «Война как духовное делание».
Сразу же после октябрьского переворота, всего через три недели после революции, Ильин опубликовал в «Русских ведомостях» статью «Ушедшим победителям». В ней он обратился к павшим в борьбе белогвардейцам: «Вы победили, друзья и братья. И завещали нам довести вашу победу до конца. Верьте нам: мы исполним завещанное. Победил не тот, кто временно осилил в борьбе, ибо грубая сила, одолевая, творит сама свое поражение, и рок увлечет ее в пропасть. Победил тот, кто своим деянием явил силу духа и воли; кто показал, что умеет любить нечто больше жизни и больше себя; кто показал, что страх не влечет его к покорности; кто своим деянием проявил и пробудил в ду шах непоколебимую волю к грядущей победе. < … > Ваш подвиг — не дело единого дня; ваша победа не преходяща; ваша смерть дала вам бессмертие. Пока Россия будет жить, вас будут помнить и вами будут гордиться. Мы скажем о вас нашим детям и внукам; и они услышат ваш голос и поймут ваше деяние». Разумеется, пришедшим к власти большевикам такой взгляд на недавние события не понравился.
Ильин остался в Москве, но почти сразу установил связи с генералом Алексеевым, одним из создателей Добровольческой армии. В 1918 году философа трижды арестовывали и дважды судили (оба раза — оправдали). 18 мая 1918 года Ильин защитил магистерскую диссертацию. Накануне он пришел к Новгородцеву и предупредил учителя о том, что идут аресты: «Я имел данные полагать, что ордер на его арест уже выписан в вечека, и уговаривал его поберечься и не ночевать дома. Он выслушал меня спокойно и долго не соглашался принять необходимые меры. Наконец обещал…»
На защиту диссертации к Ильину Новгородцев все же пришел. Дома у него проводился обыск, семью заперли в квартире. Новгородцев появился на факультете с тридцатиминутным опозданием, «бодрый, уравновешенный, в сюртуке, за которым он специально посылал на свою осажденную квартиру». Защита прошла блестяще. Исследование Ильина стало в некотором смысле жертвой революции — большинство из тех, кто составил бы во время защиты подходящую аудиторию, уже покинули страну. Напечатали лишь ограниченное количество экземпляров работы.
Об эмиграции Ильин еще не думал: «Уходят ли от постели больной матери? Да еще с чувством виновности в ее болезни? Да, уходят — разве только за врачом и лекарством». Однако 4 сентября 1922 года Ивана Александровича в очередной раз арестовали и на второй день предъявили «обвинение в том, что он с момента октябрьского переворота до настоящего времени не только не примирился с существующей в России — рабоче-крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в моменты внешних затруднений для РСФСР свою контрреволюционную деятельность усиливал».
Из протокола допроса Ивана Ильина:
Вопрос. Скажите, гр-н Ильин, ваши взгляды на структуру Советской власти и на систему пролетарского государства.
Ответ. Считаю Советскую власть исторически неизбежным оформлением великого общественно-духовного недуга, назревавшего в России в течение нескольких сот лет.
Вопрос. Ваши взгляды на задачи интеллигенции и так называемой общественности.
Ответ. Задача интеллигенции воспитать в себе новое мировоззрение и правосознание и научить ему других; задача старой русской общественности — понять свою несостоятельность и начать быть по-новому.
11 сентября судьба Ильина была решена: ему велели за свой счет готовиться к высылке за границу. Валерия Дмитриевна Пришвина (Лиорко), ученица Ильина, вспоминала о сборах в его квартире: «Я пошла к Ивану Александровичу Ильину в первый и последний раз на дом, проститься. В квартире шли спешные сборы, и видно было по беспорядку в оставляемом доме, что люди не надеялись сюда вернуться. Это были похороны живыми людьми самих себя. Мы присели с Иваном Александровичем на край заколоченного ящика среди хаоса увозимых и навсегда бросаемых в доме вещей. Ильин был подавлен. Если для меня оставалась хотя бы какая-то надежда, питаемая хотя бы даже моей родной землей… то для Ильина не то что потухла надежда — казалось, сгорала и родина, и его личная вместе с нею судьба. И сам он, такой яркий в представлении всех нас, его слушателей, теперь сидел передо мной ровно-бесцветный, словно засыпанный пеплом пожара».
Иван Ильин был идеологическим врагом нового режима. Смертельным, яростным врагом. Есть легенда, будто Ленин писал Дзержинскому: «Ильин, хотя и не наш, но талантлив, отпустите». Иван Александрович был, в сущности, типичным пассажиром философского парохода: убивать его не полагалось, но и оставить в России такого противника большевики не могли. 26 сентября на пароходе Oberburgermeister Hacken Ильин покинул Россию, а в октябре 1922 года прибыл в Берлин. Вернуться домой при жизни ему было не суждено.
«Я помню, как осенью 1922 года, в Москве, когда „вечное изгнание под страхом расстрела“ было уже объявлено мне и оставались одни формальности, ко мне пришел проститься один из приятелей и произнес мне надгробное слово: „Вы, — говорил он, — конченый человек; вы неизбежно оторветесь от России и погибнете… Что вы без родины? Что можете без нее сказать? Уж через несколько месяцев вы не будете понимать того, что здесь совершается, а через год вы будете совсем чужды России и не нужны ей… Иссякнут ваши духовные родники… И вы станете несчастным, беспомощным, изверженным эмигрантом!“
Я слушал и не возражал ему: он не видел дальше „пустоты и темноты“; он думал, что родина исчерпывается местом пребывания и совместным бытом; его патриотизм питался повседневностью; его любовь нуждалась в ежедневном подогревании; „русскость“ его души была не изначальной, а привитой; он видел Россию не из ее священных корней и судил обо мне по себе. И, зная это, я не надеялся поколебать его в прощальной беседе…
Мы, русские, мы, белые, все мы, вынужденно оторвавшиеся от нашей родной земли, — мы не оторвались от нашей родины и, слава Богу, никогда не сможем оторваться от нее».
Иван Ильин
Струве звал Ильина в Прагу, но тот решительно отвечал: «Я полагаю, что мне и нам (Франку, Бердяеву, Кизеветтеру) вернее, правильнее осесть в Берлине, где русского культурно-духовного очага еще нет, где его надо создать». Ильин активно включился в эту работу. Вместе с другими русскими эмигрантами он организовывал там Религиозно-философскую академию. В феврале 1923 года в Берлине открылся Русский научный институт, и Ильин стал при нем профессором. Устав института регламентировал первым параграфом, что «Русский Научный Институт в Берлине имеет целью изучение русской духовной и материальной культуры и распространение о ней знаний среди русских и иностранцев, а также содействие русской молодежи для получения высшего образования в Германии».
В 1925 году эмигранты задумали провести Российский Зарубежный съезд. Главой центрального организационного комитета стал Петр Струве. Постепенно в работу втянулся и Ильин. Съезд открылся в воскресенье 4 апреля 1926 года речью Струве, определившего общую позицию эмиграции: цель Зарубежной России — обретение и возрождение родины, а не получение выгод, не возврат имуществ, не месть или сведение личных счетов. Ильин в своем выступлении осудил дух партийности, революционности и республиканизма в эмигрантском сообществе. Оратор спрашивал себя и делегатов: поняли ли мы в свете выпавшего стране исторического урока, что идея монархии учит непартийности? Он всегда оставался убежденным монархистом, но считал, что «народ разучился иметь царя».
Ильин решительно выступал и против черносотенства: «…чтобы одолеть революцию и возродить Россию, необходимо очистить души — во-первых, от революционности, а во-вторых, от черносотенства». Он называл черносотенцев «исказителями национальных заветов; отравителями духовных колодцев».
Ильину было достаточно знать, что где-то у него все еще есть родина. Он готов был защищать ее и бороться против советского режима — причем порой слишком радикальными методами. С 1925 года начали появляться крупные работы философа: «Религиозный смысл философии», «О сопротивлении злу силою», «Путь духовного обновления», «Основы художества. О совершенном в искусстве».
Философ выступил за применение насилия в борьбе с большевизмом и призвал использовать против советского режима «православный меч». Книга вызвала в эмигрантской среде множество дискуссий. Критики обвинили Ивана Александровича в соблазнах национализма, в непонимании истинной сути православия. Самым ярым оппонентом, чья критика задела Ильина больше всего, стал Николай Бердяев, писавший: «Мне редко приходилось читать столь кошмарную и мучительную книгу, как книга И. Ильина „О сопротивлении злу силою“. Книга эта способна внушить настоящее отвращение к „добру“, она создает атмосферу духовного удушья, ввергает в застенок моральной инквизиции. <…> Ильин перестал быть философом, написавшим в более мирные времена прекрасную книгу о Гегеле. <…> „Чека“ во имя Божье более отвратительно, чем „чека“ во имя диавола».
Спорной книгу Ильина сделало в первую очередь его понимание христианства. Для аргументации своей позиции он разработал новые толкования некоторых библейских фрагментов. Например, Ильин утверждал, что Иисус, повелевая любить врагов, говорил только о личных врагах человека, а не о «врагах Божиих», которым, как выразился философ, Христос предназначил наказание. Бердяев на это заметил: «Чудовищно предположить, что Сын Божий, Спаситель и Искупитель миpa, занимался вопросами уголовной юстиции и вырабатывал систему наказаний».
Работоспособность Ильина в эмиграции была поразительной. Он активно сотрудничал с журналом Струве «Русская мысль», публиковался в «Возрождении», в «Дне русского ребенка», «Русском инвалиде», «Православной Руси», «России», «Новом времени», «Новом пути» и во многих других эмигрантских изданиях. Читал лекции на русском, немецком, французском. С 1927 года начал издавать «Русский колокол» с подзаголовком «Журнал волевой идеи». Редакция подчеркивала: «Мы исповедуем родину как священное начало. Мы осуждаем революцию; мы отрицаем социализм и коммунизм; но мы не ищем восстановления дореволюционных порядков. Мы верим в величие новой, грядущей России».
В январе 1927 года Иван Ильин впервые написал Ивану Шмелеву, который позднее посвятил ему и его жене «Лето Господне».
Переписка Ивана Ильина и Ивана Шмелева — не только непосредственное подтверждение их дружбы, но и важный историко-литературный документ той эпохи. В 1933 году Ильин пишет Шмелеву: «Я храню Ваши письма, как литературную драгоценность». В 1934 году Шмелев — Ильину: «Ваши письма по несколько раз — смакую, как ликер тонкий — на языке». Они обменивались посланиями 23 года, до смерти Шмелева. Оба адресата предчувствовали возможную публикацию переписки в будущем. Ильин — Шмелеву в 1946 году: «Я их все храню. И постараюсь сохранить для потомства». Шмелев — Ильину в 1935 году: «…у меня все Ваши письма <…> пронумерованы — для будущих изыскателей». Ильин — Шмелеву в 1932 году: «Все письма Ваши берегу; потом выйдут отдельным томом: письма И.С. Шмелева к Ильину». В 2000 году переписка была опубликована. Задумал ее публикацию и собрал большинство писем ученик Ильина и исследователь его творчества Николай Полторацкий. Он назвал ее «Перепиской двух Иванов» — по строчке из письма Ильина («мы два Ивана, российских сына»). После Полторацкого подготовкой писем к публикации занимался Юрий Лисица.
С осени 1928 года Ильин много ездил по городам Германии с лекциями. В октябре выступал в Берлине: пригласивший его Союз домовладельцев и земельных собственников снял четыре зала «Нейе вельт Хазенхейде», рассчитанных в сумме на 14 тысяч человек, но почти сразу после начала лекции входы в аудитории закрыли из-за переполненности. Ильин говорил в главном зале в микрофон, полубольной, едва слышно — его голос разносился громкоговорителями по остальным залам. В этот период Ильин иногда за 10 дней давал 9 выступлений. Сам он тяжело переносил такую нагрузку, жаловался Шмелеву: «…молчу потому, что затрепан работой, которая для моего здоровья почти не под силу <…> Знаю, что всем этим служу родине. А все-таки бесконечно грустно».
В 1924 году Ильин посетил Италию. В следующем году Струве попросил его написать репортаж об итальянском фашизме для газеты «Возрождение». Портрет итальянского фашизма, представленный Ильиным, был сочувственным, хоть и не лишенным критики. В частности, философ хвалил движение за то, что оно вывело Италию из гражданской войны. В начале 1933 года Иван Александрович написал для «Возрождения» статью о приходе Гитлера к власти. В заметке под названием «Национал-социализм» он в некотором смысле оправдывал нацистов: «Это [национал-социализм] есть реакция на годы послевоенного упадка и уныния, реакция скорби и гнева. Когда и где такая борьба обходилась без эксцессов? <…> Что сделал Гитлер? Он остановил процесс большевизации в Германии и оказал этим величайшую услугу всей Европе».
Из-за изложенных в статье взглядов и общей лояльности Ильина иногда называют «фашистским философом» (например, так о нем отзывается американский историк Тимоти Снайдер). Однако Ильин никогда не выступал с одобренем наиболее характерных черт фашизма — тоталитаризма, расизма, антисемитизма. Больше того, в доносах, которые на него постоянно писались в Германии, фигурировало интервью, данное им в Риге, где Ильин упоминает о том, что у него много друзей евреев и что отношение его к евреям ничем не отличается от отношения к другим национальностям.
Политика немецкого правительства требовала от профессоров университетов включиться в антиеврейскую пропаганду и выступать с соответствующими призывами перед студентами. Ильин отказался. В середине 1930-х его уволили. Они с женой оставались в Германии до 1938 года, после чего ограничения, наложенные на Ильина, сделали жизнь там практически невозможной. Ему запретили заниматься любой формой политической деятельности, включая лекции в общественных местах, отказали в праве на трудоустройство. Он подробно писал об отношении к нему гитлеровского правительства в письме к композитору Николаю Метнеру, где среди причин нападок на него упоминал такую: «За то, что я категорически не желаю участвовать в антисемитской травле, считаю ее вредной для России, неискренней и несправедливой».
Несмотря на приказ гестапо не давать Ильину выездную визу, сочувствующий ему местный полицейский все равно выдал ее, что позволило семье перебраться в Швейцарию. Там они поселились в пригороде Цюриха Цолликоне. Швейцария, угрожая Ильину депортацией, тоже запретила ему публиковать политические брошюры. Но Ильин все равно продолжил писать — используя псевдоним «Петер Юст» и представляясь швейцарским гражданином.
Сначала он пережил закат ослабевшего самодержавия, затем Революцию 1905 года, Февральскую революцию и, наконец, Октябрьскую революцию, за которой последовали четыре года военных конфликтов и большевистской диктатуры. Изгнанный из Советской России, он обосновался в Веймарской республике и пережил экономический крах этого общества. С 1933 по 1938 год он стал свидетелем становления нацистского режима в Германии. Вплоть до своего швейцарского периода Ильин никогда не сталкивался с демократической политической системой.
С началом Великой Отечественной войны Ильин, как и многие другие эмигранты, окончательно разочаровался в национал-социализме. В тексте «Сентябрь 1941 года» он категорично заявил: «Все разговоры о том, что эта война, по намерениям вторгающихся, имеет смысл „крестового похода“ против коммунизма, суть разговоры лживые или глупые — лживые у пропагандирующих, глупые у доверяющих. Война эта ведется не с коммунистами ради их „идейного свержения“, а с Россией».
За последние несколько лет своей жизни Ильин написал около 220 коротких текстов для Русского Обще-Воинского союза: в виде периодических бюллетеней они рассылались по списку небольшому кругу единомышленников начиная с марта 1948 года. Собранные позднее вместе, эти бюллетени составили труд «Наши задачи». Ильин прогнозировал в нем, какой будет Россия после краха советской системы.
Иван Ильин умер 21 декабря 1954 года в швейцарской больнице. На его могиле установили памятник с автоэпитафией на немецком языке: «Много прочувствовано / Так много выстрадано / В любви узрено / Немало прегрешений / И мало понято / Спасибо Тебе, Вечная Доброта!»
Петр Струве называл Ильина одним из величайших мастеров языка в истории русской культуры. Архимандрит Константин замечал, что его можно сравнить только с Пушкиным и митрополитом Московским Филаретом, церковным писателем XIX века. Бердяев считал Ильина «чужим человеком, иностранцем, немцем» в русской философии. «По матери — немецкой крови, светлоглазый, рыжеватой масти, высокий и тонкий, Иван Ильин — тип германца. И как бывает порой с русскими немцами, у него была ревнивая любовь к русской стихии — неразделенная любовь», — так Ильина описывала в своих воспоминаниях поэтесса Евгения Герцык, и в романтическом смысле эти слова очень точно характеризуют ревнивое, категоричное и болезненное отношение философа ко всему русскому. «Все, что я уже написал и еще пишу, и еще напишу, — все посвящено возрождению России, ее обновлению и ее расцвету», — заявил сам Ильин в 1950 году.
