Камерный зал, атмосферное фойе, актуальные темы и игра актеров на расстоянии вытянутой руки. Мы не знаем, как будет выглядеть пространство сцены и зала и что нас ожидает в конце постановки. На спектакли сложно купить билеты, и так было с самого начала — зритель быстро «распробовал вкус» и оценил особую эстетику. Вы, наверное, догадались, что речь пойдет о знаменитой Молодежке на Седина?
Мы поговорили с ведущим актером этого театра, заслуженным артистом Кубани, председателем Краснодарского отделения Союза театральных деятелей РФ Анатолием Дробязко.
В 90-е страна находилась на грани выживания, но именно в это непростое время в Краснодаре происходят значимые события в сфере культуры: открываются театры, органный зал. Вот и история Молодежного, любимца публики, чьи постановки «Сцены в доме Бессеменова» (по пьесе «Мещане»), «Гроза», «Золотой петушок» и другие изменили отношение к современному театру, задали новый темп и тон, началась глубокой осенью 1991-го.
На тот момент в городе работал классический театр драмы, но хотелось чего-то кардинально нового, требовался свежий взгляд на драматургию, театр, который ставил бы спектакли для детской и молодежной аудитории. Идею создания профессионального ТЮЗа воплотили в жизнь Леонард Гатов и заслуженный артист России Станислав Гронский. Анатолий Дробязко вспоминает с улыбкой, как «проворонил» свой первый кастинг, но шанса не упустил.
— Всегда интересно читать что-то любопытное и жареное, но если говорить про те годы, когда начиналась наша история, то все происходило достаточно прозаично. Я как раз оканчивал театральный институт в Ярославле, когда туда приехали Станислав Иосифович с Софьей Малаховой набирать молодых актеров в труппу. А я как назло уехал: выпускники ездили по стране, прослушиваясь в разные театры. Возвращаюсь, а мне говорят: «Представляешь, приезжали из Краснодара, там открывают новый театр, и нас пригласили». А я как же? Как же я? Я из Краснодара, там открывают новый театр и меня туда не пригласили?
— Разумеется, я поехал в Краснодар и в этом самом кабинете, где мы сейчас разговариваем (имеется в виду здание Союза театральных деятелей. — Прим. ред.), читал отрывок из рассказа Чехова «Хамелеон». Они послушали меня и пригласили в труппу. Ничего, кроме идеи, тогда у театра не было: ни здания, ни площадок для репетиций, — вспоминает Анатолий. — Но какая была идея!
Действительно, как и многие другие краснодарские театры, Молодежный не сразу обзавелся собственным «домом». Репетировали, отшлифовывали роли и разучивали танцы на разных площадках, включая первый офис «Премьеры» на ул. Ленина. Вначале спектакли играли на сцене бывшего Дома офицеров, где сегодня находится современный Театр Защитника Отечества, и других. Но какие бы сложности ни выпадали на долю молодого коллектива, за первые два сезона вышло шесть постановок в разных жанрах.
— Волокита с помещением оказалась долгой. По документам театр образован в 1991 году, а первый спектакль в собственном здании мы сыграли только осенью 1996-го. Огромное спасибо Леонарду Григорьевичу Гатову — он был на одной волне с мэром Валерием Самойленко и помог с капитальным ремонтом бывшего кинотеатра «Смена», — рассказывает актер.
Зрительный зал театра небольшой и рассчитан всего на 150 мест — ровно столько, сколько нужно, чтобы хорошо видеть и слышать артиста, почувствовать свою причастность к происходящему. Зал — трансформер, можно менять под каждый спектакль, что всегда интрига. При этом режиссер-постановщик имеет возможность свободно использовать все помещение и располагать декорации как угодно. Решения для тех лет нестандартные, но непривычная камерность и игра актеров «на расстоянии вытянутой руки» публике понравилась.
— У нас был Музыкальный театр (тогда он назывался Театр оперетты), краевой театр кукол и Краснодарский театр драмы им. Горького — все они традиционного формата. Наша камерная атмосфера, конечно, сразу же подкупила. Тут сложно сфальшивить, практически нет так называемой четвертой стены между зрителем и актером, поэтому малейшая фальшь в передаче внутренних актерских переживаний сразу же видна, актеру сложно спрятаться, — признается Дробязко.
— А давай что-нибудь сделаем в Молодежке? — предложил генеральный директор «Премьеры» Леонард Гатов режиссеру Владимиру Рогульченко, который на тот момент работал в драме, где поставил свой знаменитый спектакль по роману Достоевского «Идиот».
— Рогульченко 17 лет был главным режиссером и занимался в основном классическими постановками, любил драмы. Театр мы открывали его спектаклем «Молодость Людовика XIV». Я хочу сказать, что первые годы нашим основными зрителями были школьники, но с приходом Рогульченко они как-то быстро ушли, театр стал на слуху, на спектакли стало сложно попасть, — вспоминает Анатолий Дробязко. — В это время у Молодежного появляется свое лицо, формируется основной костяк труппы — к нам стали приезжать артисты разных школ из других городов, режиссеры. Театр зажил новой жизнью!
У Рогульченко присутствовала какая-то изысканность, причем не форма, а внутреннее содержание, такая, знаете, эстетика классицизма, но без пошлости. И все было приближено к высоким чувствам, к какому-то идеалу.
Заслуженная артистка Кубани Елена Дементьева:
— Для своих героев мы писали, придумывали сон, тайну, монологи. Осваивали новое существование на сцене, занимались упражнениями по определенной системе, вместе фантазировали. Репетировать было безумно интересно — все рождалось в игре. Тогда мы еще мало что понимали, но интуитивно пытались нащупать новую систему координат. Для меня все оказалось необычно и удивительно. К примеру, я — Жоржета — сидела до начала спектакля на сцене среди зрителей. А взаимодействие с партнером начиналось с перебрасывания апельсином — так мы устанавливали контакт.
Сергей Усков (актер, работал в театре в 1994/96 годах):
— Проект был крутой. Ботфорты, шикарные дорогие наряды. Так как там происходили бои, нам сделали шпаги, но они были тяжелые, и пришлось взять обычные репетиционные, с наконечниками. Но на шпаге моего партнера наконечник слетел, а мы продолжаем драку. Паша делает выпад — и шпагой протыкает мне руку. Но самое интересное было, когда мы обратились в травмпункт:
— Что с вами? Бутылкой по голове? А с вами что?
— Проткнули шпагой!
Для меня это звучало гордо и поэтично.
Одноименную пьесу Михаила Рощина «Эшелон» считают одним из лучших драматических произведений о Великой Отечественной войне. Действие спектакля разворачивается в вагоне эвакуирующегося из Москвы поезда…
Культовый спектакль «Молодость Людовика XIV» открыл новую страницу в жизни театра.
Драматург писал пьесу «Гроза» под впечатлением от поездки по городам Поволжья, собрав в вымышленном городе Калинов всю атмосферу провинциальных городов на Волге. Пьеса не теряет своей популярности и злободневности даже по прошествии многих лет. Зрителя в Молодежном ожидает необычное и совершенно новое пространство.
— Анатолий, в репертуаре остались спектакли «эпохи Рогульченко»?
— Сейчас в нашем театре такая тенденция: спектакли снимают быстро. В репертуаре не должно быть больше 15 названий — у нас такая специфика. Спектакли проходят по два блока за сезон, а есть еще месяцы, когда под новую постановку нужно отдать дни и недели. Самые старые спектакли, что у нас идут, — это «Чудики» и «Эшелон». Постановок Рогульченко не осталось. Буквально недавно сняли его последний спектакль «Три года».
— Спектакли снимают из-за нехватки помещений?
— Сама театральная площадка довольно своеобразная, драгоценная, можно сказать, намоленная за эти 30 лет и любимая зрителями, но по-хорошему, имея такой театр с такой труппой и потенциалом, хотелось бы как-то расшириться.
— И что, можно вот так просто взять и снять спектакль? Ту же самую «Грозу»?
— Были спектакли не хуже «Грозы», и их снимали. Если вы думаете, что вода — это новшество в нашем театре, это не так. Рогульченко 15 лет назад поставил «Убивца» по «Преступлению и наказанию», там все действо происходило на воде, а в конце она еще и поднималась. Представьте, зрители сидят, ничего не подозревают, и вдруг в зал идет вода, которая все затапливает….
— Боже мой! Как реагировал зал? Мы от «Грозы» находимся под впечатлением, а тут такое!
— Наверное, они думали о том, как будут выбираться из зала вплавь. Ну как? Сидели и ждали, пока вода не ушла, испытали шок, видимо. Стояла пожарная машина, которая закачивала и откачивала воду.
У нас всегда были интересные и очень оригинальные находки в оформлении спектаклей. На этой же самой сцене в спектакле «Золотой петушок» с неба сыплется песок. Был песок и в «Дуэли», а в «Кьоджинских перепалках» — булыжники. А еще есть такой замечательный спектакль «Сцены в доме Бессеменова» — так там паровоз стоял, и в конце он начинал двигаться. Это выглядело очень впечатляюще! А еще уникальность нашего театра в том, что установка декораций осуществляется практически вручную. Монтировщики сложные элементы носят на себе, свет переставляется в ручном режиме к каждому спектаклю.
— Тяжело расставаться с ролью? Или актеры относятся к этому как к части рабочего процесса?
— Когда мы выпускаем спектакль — ты в одном возрасте, через 10 лет — в другом. Бывает, что спектакли рушатся, не отработав и пяти лет, а какие-то, наоборот, с годами только набирают обороты, но тут уже возрастные ограничения вступают в силу. Хорошо, если роль с запасом, «на вырост», а когда ты играешь юнца, но сам уже далеко не молод, то бывает неловко даже выходить на сцену. И тогда нужно уходить. Мы с заслуженной артисткой Кубани Светланой Кухарь 13 лет играли «Письма любви», возили в Норвегию. Очень успешный и востребованный был спектакль, но недавно она отказалась продолжать эту историю именно из-за возраста.
— А что делать актеру на пенсии?
— На пенсии творческие люди чувствуют себя неважно, поэтому в основном все стараются работать до последнего, если возможности и здоровье позволяют. СТД помогает людям театра старшего поколения, мы проводим разные мероприятия, стараемся их всячески поддерживать. Здесь они встречаются, общаются, живут.
— Какие роли вам дороже и ближе всего? Может быть, есть такие, за которые бывало неловко?
— Нет, таких ролей, которых бы стыдился, у меня не было. Сейчас мне нравится мой Дикой в «Грозе», люблю своего Плюшкина в «Мертвых душах» — огромное спасибо Даниилу Безносову за эту роль. Есть и трагические роли, и характерные. Конечно же, Додон в «Золотом петушке». Вы, кстати, видели «Петушка»?
— Нет… То пандемия, то билетов не достать. Сейчас с первого мая ограничения отменили, надеемся, что попасть к вам станет проще.
— Говорят, вот актер такой-то школы или такой-то — чем отличаются школы?
— Школа — это в первую очередь мастер, который ведет курс, это такой маленький театр в миниатюре. Каждый главный режиссер создает в театре свою эстетику, и актеры работают в его стиле. Студенты познают одну эстетику, потом приходят в театр — и начинают знакомиться с другими. В разных школах еще важны спецпредметы, особенно сценическая речь, и ей необходимо уделять очень много внимания. Я сам преподаю. В том году мы набрали со Светланой Ливадой 1-й курс студентов театрального факультета Краснодарского института искусств, и среди них очень много талантливых ребят.
— Вы не только играете в театре, но и являетесь председателем Краснодарского отделения Союза театральных деятелей, выясняется, что еще и преподаете.
— Я занимаюсь театром. В разных направлениях, но одно другое дополняет. Когда занялся педагогикой, то понял, что в театре уже немного закостенел. А педагогика мне сейчас очень интересна. Приходится самому учиться, много читать, и не только по педагогике. Это же наука — преподавать актерское мастерство. Сейчас мы ставим со студентами Мопассана, так я просто обложился его романами, новеллами со всех сторон, читаю все его произведения, погрузился в него с головой.
— Когда вы поняли, что сцена — это ваше?
— Я с самого раннего детства говорил, что буду Олегом Поповичем! Мне очень нравился цирк и клоун Олег Попов.
— Простому зрителю иногда сложно разобраться: классная постановка или пошлая и глупая.
— Часто бываю в составе жюри, в том числе любительских театров, много спектаклей смотрю на фестивалях. Иногда стыдно и тоскливо на профессиональных постановках и так невероятно свежо и интересно на любительских. История с театром — она же субъективная и зависит от воспитания. Что ты видел, читал, сколько смотрел, как ты знаешь театр.
— Как работает современный театр?
— В современных театрах порой все вывернуто наизнанку. Ты сидишь и ничего не понимаешь. Или понимаешь, но тебя не трогает, холодно. Современный театр подразумевает разные жанры и площадки. Это может быть и улица, и подвал, и на стуле, и под стулом — допустимо все. Это необязательно традиционная коробка. Но вот как ты ее наполнишь, что ты туда положишь и как это откликнется в душе зрителя — это очень важно. Просто форма ради формы — такое меня не трогает.
— А что трогает зрителя? Даниил Безносов сказал, что театр не должен ставить перед собой задачу «достучаться» до зрителя, что-то ему донести.
— Я принимал участие в разных постановках. Как-то раз сидел на какой-то жердочке, в продуваемом ветрами лофте и читал Блока. Думал, что это ужас ужасный, а зритель был в восторге! Когда ты внутри процесса, то не можешь судить, хорошо это ли нет, трогает зрителя или не трогает. Нужно всегда смотреть со стороны. Традиционная коробка удивляет зрителя, но все реже и реже. Обожаю трагикомедию, где есть чему улыбнуться, а в конце пустить слезу. Современные молодые режиссеры много чего видят. Но я отношусь к современным изыскам спокойно, не всегда бываю ими доволен. Театр должен быть разным, тем он и интересен.
— За 30 лет работы случались «форс-мажоры» на сцене?
— Бывало, что коллеги забывали выходить на сцену, и нам приходилось выкручиваться. Стоишь и вертишься как уж на сковородке. Если что-то пошло не так, каждая минута на сцене кажется вечностью. Ты импровизируешь, но дальше действия идти не можешь. Случалось, что текст забывал. И ладно, если просто слово перепутал, хуже, когда ты превращаешься в белый лист и молчишь, чувствуя приближающуюся катастрофу… Но профессия обязывает находить выход из разных ситуаций.
— Вас раздражают звонящие в зале телефоны?
— Главное, что они меня не выбивают из роли. Я даже как-то на одном спектакле сделал замечание зрителю из первого ряда, который постоянно манипулировал с аппаратом: «Мы вам не мешаем?» Звонки раздражают, но не выбивают актеров, а мешают прежде всего публике.
А вот такие великолепные случаи со зрителями, как во время спектакля «Голый король», запоминаются на всю жизнь. В первом ряду сидел мужчина, который так смеялся — я такого смеха никогда не слышал: заливистый, долгий, неожиданно взрывающийся, с закатами и перекатами. Кто-то из наших начал «колоться», а я говорю: ерунда, меня не сломишь! Я играл первого министра и начал этого зрителя пародировать, смеяться, как он. Не знаю, понял он это или нет. Что вы думаете? Я оказался последним, кого он все-таки расколол. В конце спектакля он начал так хохотать, что я уже не смог сдержаться — просто отвернулся, стоял и трясся от смеха. Я решил ему в конце спектакля подарить цветы, взял у кого-то в гримерке, — потому что он сделал нам праздник.
Материал подготовила Анна Климанц
