– В стране все рухнуло, кинопроизводство в том числе. Тогда и случилось. По приглашению Клода Режи я на полгода уехал в Париж, участвовал в международном театральном проекте, очень напряженно работал. Кстати, последнее эхо обваливавшегося Советского Союза докатилось и до Франции. В Париже я узнал, что подписан указа о присвоении мне звания народного артиста СССР. Это случилось за неделю до того, как страна с таким названием приказала долго жить. Первым народным в 20–е годы стал Константин Сергеевич Станиславский, а я оказался последним... К слову, на вечере, посвященном столетнему юбилею МХАТа, я даже позволил себе шутку на эту тему: "С кого начинали товарищи и кем закончили!" Зал оценил юмор, смеялся долго. Ну вот. Закончились мои французские гастроли, весной 92–го я вернулся домой и... не узнал его.
– Успели все забыть за полгода?
– Контраст оказался разительным. Четыре часа назад я гулял по залитому огнями, благополучному Парижу и вдруг перенесся в Москву, где все такое... слово не могу подобрать... серое, унылое, безнадежное. Тоска, словно перед концом света. Я ехал по центру родного города и испытывал чувство, будто попал на чужую планету. Больше всего поразили барахолки у Большого театра и "Детского мира". Примерно в то же время в Москве открыли гостиницу "Савой", и бьющая в глаза роскошь на фоне костров на улице, людей, с рук торгующих шмотками, казалась жуткой нелепицей, сюрреализмом. Я остановил машину, выходить наружу не стал – никакого желания не было – и долго–долго смотрел по сторонам. Это моя Родина? Я свежеиспеченный народный артист этой страны? Даже мелькнула мысль: "Господи, куда я вернулся? Зачем?" Нет, об эмиграции, конечно, не думал – упаси Боже! – но одновременно и не представлял, чем теперь буду здесь заниматься. Кому тут нужны актеры? Не скрою, какое–то время я испытывал ужас от увиденного. Впрочем, тогда все, наверное, ощущали нечто подобное.
– Не все из Парижа возвращались.
– Да, мне было с чем сравнивать... Кризис усугубился еще и тем, что я сидел практически без работы. В "Ленкоме" несколько лет не вводился в новые спектакли, тянул старый репертуар, о кино же на время вообще пришлось забыть – туда ворвались новые люди.
– "Ворвались", по–моему, очень подходящее слово.
– А так и есть. За производство фильмов брались все, кто хотел. Поскольку думали не о творчестве, а об отмывании денег, то очень скоро количество выпускаемых картин выросло до четырехсот в год – в начале 90–х в России клепали фильмов больше, чем в Индии. Когда эти новые "кинематографисты" окончательно все оккупировали, отодвинув настоящих профессионалов в сторону, я принципиально перестал сниматься. Понимал: нельзя так распоряжаться своей судьбой. Декоративное присутствие на экране меня никогда не интересовало. Играть – так играть! Я отравлен хорошим кино, поэтому на барахло не мог согласиться. Конечно, если совсем приперло бы, наверное, поумерил гордыню и пошел сниматься, но, к счастью, передо мной не стоял вопрос: на что жить? У меня был кое–какой выход на Запад, возможность участвовать в театральных постановках в Европе. Без этого я, наверное, не выжил бы. К счастью, безвременье закончилось. Кино стали снимать нормальные режиссеры по нормальным сценариям. Я сыграл в "Роковых яйцах", "Ревизоре", "Китайском сервизе", еще несколько вроде бы приличных картинах, но... Удовлетворения нет ни от одной из последних работ.
– А когда вы испытывали его в последний раз?
– Ой, прежде это случалось многократно, хотя по–настоящему меня распирало от восторга только однажды – в 83–м году. Тогда всерьез боялся захлебнуться от счастья.
– Это после "Полетов во сне и наяву"?
– Все совпало! Я снимался за границей, позвонил жене из Италии, а Люда (Людмила Зорина – актриса театра "Ленком". – А.В.) говорит: "Олег, в Доме кино прошла премьера "Полетов". Ты даже не представляешь, какой успех! Показывали сразу в двух залах, люди сидели на ступеньках, стояли в проходах". Звоню через пару дней: "Олег, сегодня премьера "Влюблен по собственному желанию". Снова народ набился битком. Фильм приняли прекрасно". Представьте мое состояние! А если добавить, что я не просто снимался за границей, а играл у Андрея Тарковского в "Ностальгии", то... Наверное, так бывает раз в жизни.
– Грустно, наверное, что не повторится?
– Слава Богу, что было! Ведь могло и вовсе не случиться или, скажем, случиться не со мной. Повторяю, я же видел массу прекрасных актеров, которых обделила судьба. Мне повезло больше, и дело не в моей гениальности. Так совпало, карта легла. Я никогда не верил, что буду очень популярным, известным. Помню, совсем еще молодой Павел Лебешев на первой моей картине "Щит и меч" твердил: "Олег, ты ничего не смыслишь в жизни. Вот выйдет фильм на экран, приедешь в родной Саратов и глазам не поверишь, когда увидишь поклонниц, бегущих к трапу самолета с цветами".
– Побежали?
– Да! Правда, не к трапу самолета, но в театр стали ходить косяком. Мне это казалось странным, роль Генриха Шварцкопфа в "Щите и мече" я и тогда не считал серьезной, понимал, что режиссер использовал мою внешность, играть там было абсолютно нечего. Но, видимо, девочкам хотелось посмотреть на живого артиста, которого они до этого видели на экране.
– А разве "Служили два товарища" вышел не в это же время?
– Точно, получился дуплет! Чуть не запамятовал... Да, в "Двух товарищах" роль вполне достойная.
Ну вот... Я тридцать лет проварился в кинокотле, наблюдал за разными судьбами и понимал: продержаться на пике успеха невозможно, поэтому заранее готовил себя к грядущим трудностям. То, что они придут, не сомневался, куда удивительнее другое: я до сих пор в обойме, мои старые работы по–прежнему помнят, любят.
– "Мюнхгаузену" в этом году двадцать лет.
– Да, время! Сейчас для таких фильмов даже придумали красивое определение – культовое кино.
– Кстати, недавно "Мюнхгаузена" в очередной раз показывали по телевизору. Смотрели?
– Знаете, да. Все получилось случайно. Я сидел на даче с внуком и от нечего делать решил посмотреть телевизор. Наткнулся на фильм, сел в кресло да так и не встал из него до конца показа. Ванечка отвлекался, заходил в комнату, выбегал, а я сидел, как прикованный. А потом такая же история повторилась с "Полетами". Приехал на дачу, включил телевизор, а там Люда крупным планом! (Людмила Зорина вместе с Олегом Янковским снялась в картине "Полеты во сне и наяву". – А.В.) Мама моя! Сел перед экраном и смотрел до последнего кадра. Больше скажу: смотрел и плакал. Не поверите, натурально обревелся! Вдруг прошибло. "Над вымыслом своим слезами обольюсь..." Я человек не слишком сентиментальный, но фильм совпал с мыслями, которые бродили во мне, вот и расчувствовался, стал воспринимать происходящее в картине, как обычный зритель. Наивно звучит, да? Но я в самом деле вдруг ощутил, что верю героям, хорошо понимаю их. Я ведь и тогда, играя Макарова, пытался передать боль человека, ощутившего собственную ненужность. Разве сегодня ситуация изменилась к лучшему? Вроде и свободы больше, и горизонты раскрыты, а жить легче не стало. Сколько неустроенных судеб вокруг! Может, их даже стало больше... Наверняка больше! Словом, злоба дня.
Написал ninep9up на napisano.d3.ru / комментировать
