Автор книги «Дети моста Лейтенанта Шмидта» – легендарная в городе на Неве личность. Эдуард Кочергин (на фото) широко известен не только как главный художник не менее легендарного Большого драматического театра им. Г.А. Товстоногова – лучшие спектакли которого, как и постановки Додина и Гинкаса, оформлял именно Кочергин, – но ещё и как талантливый писатель. «Ангелова кукла», его первая работа, увидевшая свет в 2003 году, сразу стала сенсацией в литературной жизни и была отмечена Царскосельской художественной премией. В 2010 году Кочергин стал обладателем другой престижной литературной премии – «Национальный бестселлер». Его нынешняя книга – уже шестая по счёту – литературными критиками встречена тоже с большим интересом.
Ранние книги Кочергина – уже упомянутая «Ангелова кукла» и «Крещёные крестами» рассказывают Петербургу Достоевского о жизни «униженных и оскорблённых» советского периода, о которой автор знал не понаслышке. Как сыну «врагов народа» (отец расстрелян, мать была отправлена в лагерь и только после войны освобождена) в сталинские времена ему довелось сполна хлебнуть лиха, пройдя через ужасы спецприёмников НКВД для детей «шпионов» и «предателей». В восемь лет он бежал и поездами добирался из Сибири в Ленинград, чтобы найти там единственного родного человека – свою мать. В дороге кормился тем, что мастерил из проволоки и продавал профили вождей, рисовал карты для уголовников – тогда впервые проявился его художественный дар. Он вполне мог бы сгинуть в бурном водовороте тех драматических дней, однако чудом выжил, до города на Неве всё-таки добрался и стал художником и писателем.
Новая книга Кочергина автобиографична, как и первые. Она посвящена будням воспитанников ленинградской Средней художественной школы (СХШ) при Институте живописи, ваяния и зодчества им. И.Е. Репина, многие из которых стали замечательными мастерами живописи, графики, скульптуры, архитектуры и искусствоведения. Автор сам учился в 1950-е годы в этой легендарной «рисовальной бурсе», расположенной возле моста Лейтенанта Шмидта. По его воспоминаниям, здесь господствовали свобода самовыражения и внимание педагогов к юным талантам. «Они не топтали нас, не топтали юмор, не топтали нашу свободу. Вот это был подарок – подарок школы, подарок учителей – они нас развивали...» – пишет Кочергин.
Среди учеников СХШ царили нравы не менее свободные, чем в учебном заведении, описанном в знаменитой книге «Очерки бурсы» Николая Помяловского. «Очерки бурсы», – пишет автор «бурсы рисовальной», – это «розовый дым» по сравнению с тем, что творили «сэхашники». Тут дело, конечно, было не только и не столько в избытке энергии и природной склонности молодости к эпатажу, а скорее в бурном желании во всём и везде вести себя так, как писал в своё время Маяковский о молодых футуристах: «Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана...» Но все проделки и задорные, а порой и жестокие шутки юных художников заканчивались, когда речь шла об освоении профессии. «Главная идея, объединявшая нас, школяров-художников, – идея творчества, – вспоминает автор книги спустя 70 лет, – а посему считалось, что творить мы можем не только на предметах «изобразиловки», но и на всех других уроках, творить ежедневно, ежечасно, ежеминутно, творить везде и всегда, в различных проявлениях и подчинять этому всё окружающее».
Первые рассказы, посвящённые пребыванию Кочергина в «рисовальной бурсе», были напечатаны почти 20 лет назад в его сборнике «Ангелова кукла». Позже новеллы и очерки, посвящённые СХШ, публиковались в книге «Россия, кто здесь крайний?». А девять новых рассказов написаны в последние годы специально для «Детей моста Лейтенанта Шмидта». Нынешняя книга, таким образом, представляет собой цельное высказывание крупного художника о себе, своей жизни и об эпохе, в которой он живёт.
Один из самых интересных разделов издания – истории, связанные с преподавателями «рисовальной бурсы». «Мне хотелось, – пишет Эдуард Степанович, – вспомнить все возможные события, происшествия, связанные с учителями... которые, несмотря на наши «безобразия», первоклассно учили нас; вспомнить неожиданную по тем временам свободу поведения, позволившую нам стать самими собой без оглядки на какое-то воспитание или принуждение. Нам сильно повезло, если вспомнить годы, в которые мы учились. Мы благодарны нашим педагогам-антикам за то, что они не «вымучили» нас, не лишили живого отношения к жизни, не задавили природные данные, непосредственность восприятия мира, не погасили юмор, проявлявшийся в проделках и шутках».
С трепетом и волнением вспоминает Кочергин о начале учёбы в СХШ: «Первый мой натюрморт, над которым я корпел довольно долго, состоял из царского кирпича с печатным куром, битого антикварного чайника и чашки с блюдцем. Красил я его акварелью, выданной мне напрокат моим лопоухим учителем. Красить стал, тщательно отрисовав все предметы. К удивлению моего наставника, у меня получилось что-то приличное. Он не знал, а я не посвящал его в мои подвиги по части рисования в бывшей беспризорной жизни. Но действительно, бумагой, карандашами, акварельными красками пользовался я впервые».
Новая книга Эдуарда Кочергина – весёлые истории школяров и трагические истории учителей, с трудом встроившихся в советскую действительность. «Главным антиком школы, который поначалу произвёл на меня суровое, даже пугающее впечатление, был учитель рисунка Леонид Сергеевич Шолохов. Расскажу только один эпизод. После физкультуры вторым предметом моего первого сэхэшовского сентябрьского учебного дня был рисунок. По первости не без труда разыскав класс рисунка, я страшно поразился. Мои только что хулиганствующие на физкультуре у Шимозы однокашники стояли по стойке смирно в очереди перед дверью класса. Причём все они, как один, в левой руке держали по целому букету хорошо заточенных простых карандашей. Что такое происходит, снова какой-то спектакль? Я застыл от неожиданности перед шеренгой пацанов, глядя на аккуратные букеты в их руках. В кулаке каждого сэхэшатика красовалось по двадцать одному карандашу – ни больше ни меньше. Вот это да! Фантастика! Вспомнилось из прошлого: карты – двадцать одно – масть!
Я не был посвящён в эту неизвестную мне игру и имел при себе только пять или шесть карандашей, к тому же не очень заточенных. У крайнего одноклассника попробовал спросить:
– Зачем так много карандашей?
– Это – здешний шолоховский закон, иначе не пустит рисовать, увидишь, – ответил он мне важно.
Я встал в конец очереди со своей несчастной горсткой.
Точно по звонку открылась дверь класса-мастерской. Из неё стремительно вышел низенький человек с малой головкой и платиновыми патлами волос.
Быстро прошёлся вдоль ребячьей очереди, осматривая строгими внимательными серыми глазками букеты карандашей, и, остановившись подле меня, спросил:
– Откуда свалился?
Заика-староста Осипов ответил за меня:
– Н...о...о...новенький, п...о...поступил в этот год к нам.
– А ты что, его не посвятил? – несколько раздражённо спросил его Шолохов.
– Не успел. Сегодня ведь первый день занятий!
– А ну, собери со всех по карандашу. А ты, новенький, слышишь, чтоб завтра в зубах – двадцать один, и заточенные, как у всех. Понял?
– Так точно, понял!
После этой обязаловки учитель впустил нас в класс рисунка.»
Таких строгих учителей воспитанники «рисовальной бурсы» обожали, понимая, что те старались сделать из них настоящих служителей искусства. «Когда Леонид Сергеевич ушёл от нас в лучший мир, я уже не учился в СХШ и даже отсутствовал в Ленинграде, – пишет автор. – Но слышал достойную историю, связанную с его похоронами. Похоронный автобус с сопровождающими усопшего Леонида Сергеевича родными и бывшими учениками, известными художниками, переехав Малый проспект Васильевского острова, заглох на 17-й линии, заглох окончательно. Художники, чтобы не ждать долгой замены, взяли из автобуса гроб мастера на руки и пронесли его по 17-й линии и Уральской улице на Смоленское кладбище, самое первое кладбище города, где с XVIII века хоронили профессоров Императорской академии художеств, и там, отпев в храме Смоленской Божией Матери, недалеко от часовни Ксении Блаженной, попрощались с Мастером».
Презентовав свою очередную книгу, Эдуард Кочергин не намерен останавливаться на достигнутом: издательство «Вита нова» уже готовится выпустить его седьмую книгу – «Житие Лидки Петроградской». «Литература – дело тяжёлое, но тоже схожа с профессией художника, – сказал он в одном из интервью. – Законы те же, и понятие ритма, только в других ипостасях. Но не я первый, и не я последний. Целую библиотеку можно сделать из прозы художников».
Николай Петров
