Маму Коли Корнейчукова сейчас бы назвали токсичной, а на каком-нибудь okolo.tv могла выйти статья о психологическом насилии, которое писатель пережил в детстве. Но в конце 19 века это было обычное #детстводетскихписателей.
Мама – горничная, папа – богатый еврей, которому вера так и не позволила жениться на служанке христианке. Какое-то время вера позволяла сожительствовать и даже завести двух детей, но второй явно переполнил чашу этой религиозной терпимости.
Папу будущий писатель ни разу не видел. У него даже не было отчества, и это съедало мальчика.
« - А ваш отец… Скажите… Он тоже военный?
- Отца у меня нет, - говорю я краснея.
- То есть как это так: нет отца?
Я еще сильнее конфужусь и виновато молчу. Всякий раз, когда кто-нибудь спрашивает меня об отце, я испытываю отчаянный стыд».
Корней Чуковский – литературный псевдоним. Молодой автор спрятался за ним, как только появилась возможность. И позже додумал заветное «И-в-а-н-о-в-и-ч».
Но пока мы в Одессе 1880-х. Мама мальчика, стиснув челюсти, тянет семью. Обстирывает богатых соседей, надраивает полы в убогой квартирке, с детьми обходится без нежностей, но и не бьет, не скандалит.
«Сколько я себя помню, мама никогда не целовала ни меня, ни Марусю. С нами она была неизменно добра, но сурова».
В ответ на любую неприятную новость, особенно связанную с учебой, мама (демонстративно?) замолкает и укладывается с мигренью.
«Всякий раз, когда в гимназии со мной случалась беда, мама брала полотенце, смачивала его уксусом и обматывала вокруг головы. Это значило, что целые сутки у нее будет болеть голова и целые сутки она – моя мама – будет лежать без движения, полумертвая, с почернелыми веками.
Я готов бы сделать все на свете, лишь бы голова у нее перестала болеть».
Выше и дальше привожу отрывки из автобиографической повести «Серебряный герб». Она о том, как в 5 классе случилось самое страшное: Корнейчукова выгнали из гимназии, а от фуражки отодрали блестящий значок, который так утешал маму.
«Если бы мама ругала или била меня, мне было бы легче. Но она не скажет ни слова, она только свалится в постель, и лицо у нее станет желтое, и веки у нее потемнеют, и голова у нее будет болеть, и жизнь для нее прекратится на несколько дней… Мама у меня очень бесстрашная. В жизни у нее есть только один страх: как бы не исключили меня из гимназии. Этого она боится больше смерти».
Позже писатель объяснит отчисление низким происхождением, но в моменте, конечно, винит только себя: «…на первых порах, когда я, весь измаранный, после работы шагал по тем самым улицам, которые еще так недавно видели меня гимназистом с серебряным гербом на фуражке, я испытывал непреодолимый конфуз. Чтобы не показать никому, что я чувствую себя отщепенцем, я нарочно напускал на себя гордое презрение к насмешливым взорам, которые бросали на меня окружающие. Это была пустая бравада, потому что в душе я испытывал боль».
Корнейчуков настолько боялся расстроить мать, что в итоге освоил школьную программу на чердаке и получил аттестат. Даже вызубрил английский по самоучителю Мейендорфа (с поправкой самого писателя на произношение: «Если бы мою декламацию чудом услышал какой-нибудь настоящий британец, он ни за что не догадался бы, что слышит английскую речь»).
Чуковский рано начал подрабатывать: красил заборы, разносил газеты, читал романы старушкам, преподавал богатеньким гимназистам. В 19 стал публиковаться в газете, а уже в 22 впервые посетил Лондон – как единственный сотрудник редакции, владевший языком. Там и закрутилось.
И вот с одной стороны – тревожное детство, в котором папа тебя не помнит, а мама, говоря по-инстраграмному мягко, не в ресурсе, но с другой-то ведь – мотивация, перфекционизм, требовательность (к себе и коллегам по цеху). Каждый раз один и тот же вопрос: а был бы у нас этот писатель, если бы не такое начало?
