Хазарейка из афганской провинции Бамиан рассказала историю своей жизни.
В комнату входит невысокий миловидный юноша, похожий на корейца. Он в джинсах и лимонно-желтом свитере, на голове шапочка с помпоном, на носу очки. Он удобно устраивается на стуле, закинув ногу на ногу, и начинает отвечать на вопросы. Юноша ничуть не смущается, и от широкой улыбки на щеках играют ямочки.
На самом деле юношу зовут Фатима. Она хазарейка из провинции Бамиан и первая бача-пош, которую я вижу собственными глазами.
«Бача-пош» в переводе с фарси «одетая мальчиком», «одетая как мальчик». Это девочка или девушка, которая носит мужскую одежду и получает права и привилегии, положенные мужчине. Она сопровождает своих сестер и мать, если им нужно выйти из дома. В школе, где мальчики и девочки учатся в разных классах, она сидит за партой с мальчиками. Она запускает змеев, гуляет, где захочет, и приходит домой поздно вечером. Она не касается домашней работы, за столом ей достается лучший кусок, а ее отец хвастается достижениями «сына» перед друзьями. Все это продолжается до тех пор, пока не настанет время выйти замуж — и тут ей придется попрощаться со свободой (правда, некоторые носят мужскую одежду до старости).
Бача-пош стали частью афганской жизни во времена «Талибана» (движение запрещено в РФ). Радикалы запретили женщинам не только работать и учиться, но и появляться на улице без мужчин. Тысячи женщин, потерявших на войне мужей и сыновей, оказались перед лицом голодной смерти, а тысячи девочек обрезали волосы и переоделись в одежду своих погибших братьев, чтобы иметь возможность помогать родным. Западному зрителю такие истории известны по фильмам «Усама» и «Добытчица».
Но и сегодня, двадцать лет спустя после падения режима талибов, бача-пош не канули в прошлое. Причин для этого несколько. Во-первых, в традиционном обществе сыновья повышают социальный статус семьи. Отец пяти дочерей вызывает жалость, а вот отец четырех дочерей и сына уже достоин уважения, хотя все знают, что «сын» буквально вчера носил косы. Во-вторых, в переодевании есть магическая составляющая: если нарядить младшую дочь мальчиком, то следующий ребенок будет сыном (и в Афганистане, где на календаре 1399 год, многие в это верят). В-третьих, некоторые девочки превращаются в мальчиков по собственной воле, чтобы хотя бы несколько лет пожить так, как им хочется. Но это скорее исключение, чем правило.
Идея отыскать бача-пош не вызывает у кабульских журналистов ни малейшего энтузиазма.
— Почему вы, русские, так любите эту тему? Недавно RT снимали про них сюжет, теперь ты ищешь… Что в них особенного? Это мрачная история, которую к тому же уже много раз рассказывали.
На самом деле мной движет скорее личное любопытство. О бача-пош мне известно из университетских лекций по этнографии Афганистана, книги Дженни Нордберг «Подпольные девочки Кабула» и многочисленных видео на YouTube, но одно дело — знать, а другое — видеть своими глазами.
Их и в Афганистане видят далеко не все, хотя слышал о них практически каждый. Поговорить в Кабуле хотя бы c одной девушкой в мужской одежде оказывается делом непростым. Выглядит это примерно так: «…у сестры друга моего брата есть подруга, которая, кажется, именно то, что вы ищете…». Но нет, сюда она не придет и свое фото вам тоже не покажет. Если каким-то чудом удается договориться о встрече, то она переносится на следующую неделю, а потом на неопределенный срок. Многие перестают брать трубку, когда до назначенного времени остается час-полтора. Подпольные девочки оказываются неуловимыми.
С мнением местных коллег тоже трудно не согласиться: история действительно мрачная. Почти наверняка в ней будут семейные секреты, страхи, сомнения, моральные травмы и то, о чем обычно стараются умолчать.
И тут до меня доходит слух: в общинах хазарейцев к бача-пош относятся совсем иначе, а если девочка решает стать одной из них, то семья ее поддерживает. Слух кажется вполне правдоподобным, потому что хазарейцы, потомки воинов Чингисхана и многострадальные афганские шииты, славятся своим вольнодумством. В Бамиане даже во времена талибов продолжал работать местный университет, где преподавательницы носили, по западной моде, юбки и каблуки. В хазарейских кварталах Кабула часто можно увидеть молодых людей с охапкой книг и девушек без платков.
Так в офисе редакции неожиданно появляется Фатима в желтом свитере.
Я слушаю ее, и кабульское солнце за окном начинает светить ярче.
Идея о «превращении» принадлежала самой Фатиме: у нее четыре сестры и три брата, так что в семье нет недостатка в сыновьях. Ей двадцать четыре года, регулярно носить мужскую одежду она начала лет восемь назад. В детстве, когда ей хотелось поиграть в футбол с мальчиками, ей говорили: «Уходи, ты девчонка», зато теперь большая часть ее друзей — парни, потому что с ними гораздо интереснее. Правда ведь?
— Друзья относятся к тебе как к парню или как к девушке?
— Хм, сложный вопрос. Наверное, скорее все-таки как к девушке. Но они мне доверяют, секретами делятся и не пытаются кокетничать.
— А что говорят о твоем выборе родители?
— Папа одобряет. Мама у меня немножко традиционная, поэтому ворчит: «Ты же девочка, одевайся как девочка». Знаете, в чем главная сложность? В Афганистане родители хотят, чтобы мы жили точно так же, как они. Чтобы были похожи на них во всем.
Фатима задумывается на пару секунд.
— У меня почти нет подруг. Девочки меня дразнят. Как ты можешь, говорят, вести себя вот так, у нас с тобой нет ничего общего, и вообще не понятно, кто ты такая. Много чего обидного говорят.
— Может, они хотели бы быть такой, как ты, но у них просто смелости не хватает?
— Точно, может быть! — Фатима кивает, помпон на шапочке покачивается.
— Ты всегда ходишь по улицам вот так?
— Да.
— И как реагируют люди?
— По-разному. Некоторые дают понять, что не верят, что я парень. Кто-то просто глазеет. Некоторые пытаются дотронуться, чтобы проверить, но я могу за себя постоять. Если будут совсем бессовестно себя вести, получат пинка.
— Ты видишь какую-нибудь разницу в отношении — как было восемь лет назад и как сейчас?
— Сейчас стало получше. Общество у нас, конечно, очень консервативное, но все-таки люди потихоньку привыкают в новому. К тому, что у женщины тоже может быть свобода. Конечно, если бы мы объединились, то добились бы гораздо большего, но в одиночку тоже можно бороться.
Мы беседуем по-английски, и Фатима говорит бегло, только изредка задумываясь перед тем, как подобрать нужное слово. Она учится на политолога в Бангладеш, в университете города Читтагонга (сейчас, конечно, дистанционно, но надеется скоро туда вернуться). Планирует освоить китайский и много путешествовать. Этот разговор удивительно нормален для измученного войной города, и в нем не появляется ни семейных страхов, ни темных тайн, ни описанных Дженни Нордберг эмоциональных расстройств. Просто живая и умная девочка, которая делится планами на будущее.
— И долго ты планируешь одеваться так, как сейчас?
— Посмотрим. Пока мне все нравится.
— А когда выйдешь замуж? Вдруг муж попросит перестать?
— Нет уж, пусть примет меня такой. Если любит, должен принять, иначе зачем мне такой муж?
Перед тем как допить зеленый чай и попрощаться, Фатима говорит неожиданное:
— Знаете, я не считаю себя бача-пош. Это не совсем правильно. Я — это просто я. Я одеваюсь так, чтобы у меня было право выбора и независимость, чтобы я сама решала, когда и что мне делать и куда ходить. А вообще-то это просто одежда.
Мы отвозим ее домой. Фатима выбирается из машины, пожимает нам руки и уходит, исчезая среди сутолоки. Помпон и желтый свитер исчезают в уличной толпе — толпе мужчин, среди которых изредка мелькает платок или край длинного платья.
— Вот тебе и не мрачная история про бача-пош, — прерывает молчание водитель. — Надеюсь, твоему редактору понравится.
