Георгий Синяков, военврач второго ранга 119-го санитарного батальона, попал в плен 5 октября 1941 года под Киевом, у деревни Борщевка. Сопротивлявшиеся под натиском врага советские части, отступая, оставили позиции, и военный госпиталь с ранеными и персоналом оказался в тылу врага. Все произошло молниеносно, при обыске у плененного хирурга нашли в кармане только пузырек с марганцовкой. Их гнали в тыл на запад, он прошел лагеря Борисполя и Дарницы, пока в мае 1942 года с одним из этапов не оказался в Кюстринском международном лагере для военнопленных под Варшавой.
Сюда привозили заключенных со всей Европы, а также советских военнопленных, зона которых была отделена от остальных бараков тройным рядом колючей проволоки. Раненые здесь умирали десятками тысяч, никто не лечил их от инфекций.
Его назначили хирургом в лагерный лазарет, так называемый ревир, охраняемый часовыми и огороженный проволокой. Немцы боялись распространения в своей стране инфекций, безжалостно косивших пленных, поэтому и создали в лагере лазарет. Сюда-то и привели Георгия Синякова, только что назначенного хирургом.
И вскоре к Синякову потянулись за спасением и лечением из других блоков, под конвоем уводили его к больным французам, сербам, югославам, полякам, консультировал он и иностранных врачей-заключенных. Авторитет сильного мужественного доктора рос день ото дня.
Он лечил всех и всё. Работал неустанно, ведь в русских бараках содержалось до полутора тысяч больных и раненых — кроме него, им никто не мог помочь.
Когда Георгий Синяков спас сына гестаповца — ребенок задыхался от попавшего в трахею постороннего предмета, а мать мальчика, гордая «чистокровная арийка», встала перед истощенным пленным русским доктором на колени и поцеловала его руку, — то доверием к нему прониклась и вся охрана лагеря. За лечением в крайних случаях стали обращаться и немцы из ближайших поселений. А доктор, пользуясь этим, смог передвигаться по лагерю свободно, бывать там, куда пленных не пускали. И даже настаивать на кое-каких требованиях. И… спасать, лечить и прятать от тяжелой работы и истязаний пленных соотечественников. Так, он настоял на том, чтобы лечение сбитой фашистами русской летчицы Анны Егоровой, брошенной в карцер и обреченной в лагере на смерть, доверили ему.
При перевязке Егорова попросила Синякова сохранить спрятанные в тайнике сапога награды и партбилет. Их сберег в банке с ядом немецкий переводчик, капрал Гельмут Чахер, сочувствовавший русским, помогавший подпольщикам, предупреждавший о провокаторах.
Гельмут учился в Советском Союзе, был женат на русской женщине Клавдии Алексеевне Осиповой, с которой перед войной приехал в Германию.
Георгий Федорович лечил военнопленных, помогал им окрепнуть, прятал под номерами и фамилиями умерших в инфекционных бараках, готовя к побегу. Чахер, хорошо знающий местность, разрабатывал маршрут побега из Кюстрина, рисовал карту, которая вручалась вместе с часами и компасом тем, кто решился покинуть лагерь. Таких успешных операций у них было немало. Они помогли бежать и спрятанному Синяковым в инфекционном бараке под чужим номером и именем 18-летнему москвичу Илье Эренбургу, тезке известного советского публициста, объявленного фашистами в розыск.
Георгий Фёдорович учил живых притворяться мёртвыми (задержка дыхания, обездвиженное тело и т.д.). Доктор «гримировал» их своими мазями, скрывая оставшиеся цвета жизни на изможденных лицах. К тому же мази чудовищно воняли, что закрепляло мысль: «Этот помер». Синякову оставалось только констатировать смерть, и тогда «труп» вместе с теми, кто действительно своё отжил, солдаты выкидывали в ров неподалёку от лагеря. Как только фашисты уезжали, пленный «оживал»...
Много месяцев, рискуя жизнью, Синяков прятал в бараках шестнадцать советских летчиков. Он знал, что к пленным летчикам у фашистов было особое отношение, они содержались в особых лагерях и в особых условиях. Нескольким из них был устроен побег.
Когда фронт приблизился к лагерю и пора было начинать восстание, к которому был готов подпольный комитет, фашисты вдруг опрокинули все планы. Ночью узников разделили на три части: одних погрузили на станции в эшелоны для отправки в Германию, других погнали пешком через замерзший Одер, а третьих — около 3000 больных и раненых истощенных доходяг — оставили в лагере. С ними был Георгий Федорович. Увидев прибывших в лагерь эсэсовцев, он понял, что готовится что-то страшное. И решил поговорить с солдатами. Его удерживали сочувствующие охранники, переводчик. Они подтвердили, что лагерь готовят к уничтожению, но есть команда оставить его живым, сказали, что он не знает языка, чтобы вести разговор. Тогда он взял переводчика и пошел к солдатам. У переводчика от страха тряслись щеки, но он перевел слова русского доктора, которые тот буквально прокричал со всей силой и убедительностью… Лагерь был оставлен без единого выстрела. А вскоре в его ворота вошли советские танки — группа майора Ильина из 5-й ударной армии генерала Берзарина.
Синяков организовал в лагере полевой госпиталь, за несколько суток прооперировав более семидесяти танкистов.
Победу Георгий Фёдорович встретил в Берлине, расписался на здании Рейхстага.
Источник
