Новые правила, введенные американской киноакадемией для потенциальных номинантов на премию «Оскар», вызвали бурю негодования и десятки апокалиптических прогнозов. Утверждается, что Голливуд поражен вирусом «культурного марксизма» и готов похоронить «нормальное кино» ради поддержки феминисток, чернокожих и геев. Но так ли это на самом деле?
Сразу спойлер: новые критерии для фильмов, претендующих на соискание «Оскара», не стоят и десятой доли обращенного к ним возмущения и даже просто внимания. На практике они вообще мало на что повлияют.
Главный принцип, которым руководствовался и продолжит руководствоваться Голливуд, это принцип мамоны. Теперь незначительная часть материальных благ будет перераспределена в пользу «угнетенных групп»: женщин, чернокожих, инвалидов, геев etc – но зрителей эти вопросы волновать не могут и не должны.
Формально, чтобы претендовать на позолоченного болванчика в номинации «Лучший фильм» (и только в ней одной) после 2024 года, картина должна соответствовать двум критериям, разнесенным по четырем группам. Третья и четвертая в принципе не имеют отношения к творческому процессу, на что почти никто обратил внимания – всё внимание досталось первым двум.
Вот первая. Одну главную роль или одну ведущую роль второго плана в фильме должен играть представитель нацменьшинства (чернокожий, азиат, латиноамериканец, индеец, гаваец, выходец из Ближнего Востока или Северной Африки). Альтернатива – отдать 30% всех второплановых ролей тем же национальностям, либо геям, либо инвалидам, либо хотя бы женщинам. Другая альтернатива – посвятить сам фильм проблематике, специфичной для какой-либо из перечисленных «идентичностей».
Для примера возьмем «Войну и мир» Сергея Бондарчука, поскольку она стала не только первым советским художественным фильмом, получившим «Оскара», но и первым, номинированным на него. Если представить, что новые голливудские правила действуют в 1968 году и касаются в том числе иностранных картин (а они не касаются даже после 2024-го), знаменитая экранизация Толстого все равно проходит по первой группе критериев: чернокожих и геев там не наблюдается, но 30% женщин в ролях второго плана, пожалуй, что наберется.
Теперь вторая группа. Как минимум двое нацменьшинств, геев, инвалидов или женщин должны входить в число руководителей картины – быть продюсером, режиссером, сценаристом, оператором-постановщиком, директором по кастингу, звуку, визуальным эффектам или по чему-нибудь еще. Альтернативы – отдать 30% мест тем же категориям во всей съемочной группе или найти шесть представителей нацменьшинств для технических должностей, например, монтажеров или гримеров.
Подавляющее большинство более-менее крупных голливудских проектов одному из этих требований соответствуют уже сейчас и без всякой указивки.
Несколько сложнее с «Войной и миром» – со стопроцентной гарантией меньшинством закрыта только одна из руководящих позиций: оператором эпопеи выступила уроженка Китая Иоланда Чен.
Но если вы не можете или принципиально не хотите соблюдать обозначенные квоты, можно пойти другим путем и учесть все требования в двух оставшихся группах. А именно: предусмотреть для нацменьшинств, женщин, инвалидов и геев оплачиваемую стажировку и обучение в вашем проекте, а также нанять нескольких из них на руководящие позиции, связанные с дистрибуцией (рекламой) картины.
На этом «либеральный фашизм», окончательную победу которого разглядели в оскаровских инициативах, заканчивается.
Можно долго спорить о том, какую пользу все это принесет американскому кинематографу. И скорее всего прийти к выводу, что никакой пользы не принесет, как, впрочем, и никакого вреда.
Это классический случай «много шума из ничего», будто бы в современном Голливуде можно представить профессиональную дискриминацию открытых геев (скорее она грозит открытым гомофобам), а фильмы с повышенным содержанием толерантности не являются фаворитами «Оскара» уже как минимум четверть века.
Другое дело, что потешаться над голливудской политкорректностью в России своего рода традиция, берущая начало еще в эпохе VHS. Однако принимаемое нами за «толерантность» и «политкорректность» чаще всего является служением все той же мамоне, замаскированным под высокие гражданские принципы. Гораздо приятнее заявить, что чернокожие персонажи включены в фильм ради борьбы с расизмом, чем признаться, что у белых и у черных деньги одинакового зеленого цвета, а афроамериканцы, согласно исследованием, предпочитают смотреть фильмы с участием своих.
Когда продюсер говорит «мы должны взять на роль черного», понимай это так: мы хотим, чтобы за наш фильм заплатили и черные тоже.
США, где министерство культуры и государственное финансирование кино отсутствует в принципе, большинство вопросов кинопроизводства действительно решает рынок.
Так было и на заре Голливуда, и во времена его превращения в главную кинофабрику мира. С 1930 по 1967 год там следовали так называемому кодексу Хейса, названному по фамилии пресвитерианского активиста. В кадре запрещались, например, любая нагота, сцены родов и казней, детальное описание преступлений, упоминание венерических заболеваний, сюжеты о белых рабах, осквернение американского флага, богохульство и неуважение к любой религии.
В нем же регламентировалась продолжительность поцелуя, кроме того, категорически не рекомендовалось вызывать сочувствие к преступникам, демонстрировать соблазнение женщин и как-либо оправдывать супружеские измены.
Все это тоже было объявлено борьбой за мораль и принципы, а по сути являлось битвой за барыш. Потенциально скандальные фильмы рисковали быть заблокированными к показу в тех или иных штатах на основании местных законов или отпугнуть большую часть массового зрителя из тогда еще религиозного и патриархального среднего класса Америки.
Кодекс не запрещал альтернативный подход к кинематографу, а был чем-то вроде печати «проверено на нравственность», при наличии которой его можно было безбоязненно выпускать в прокат, а добропорядочным американцам покупать билет на сеанс. Он стал ответом на серию громких коммерческих провалов и скандалов, потрясших Голливуд, главные воротилы которого опасались падения прибылей.
Теперь киноакадемия пытается выставить себя сосредоточением уже других нравственных идеалов, но мотив у нее тот же. Это реакция на претензии активистов (мол, в оскаровских фильмах маловато чернокожих) и на то, что интерес зрителей и рекламодателей к церемонии раздачи слонов обваливается уже который год подряд.
На практике новые «стандарты качества» будут иметь значительно меньше последствий для кинематографа, чем «кодекс Хейса» или «большой призыв» меньшинств в индустрию в 1980-х годах. Тем более что речь идет не о производстве кино как такового, а об одной-единственной номинации одной-единственной премии, порожденной и вручаемой сугубо частной лавочкой.
К Голливуду и переживаемым им тенденциям можно относиться как угодно, но хоронить его пока что рано. По сути, мы учим зарабатывать деньги на кино тех, кто умеет это делать лучше всех в мире. С точки зрения тамошнего кинопроцесса номинация на главный «Оскар» – это всего лишь дополнительная реклама, которая ничем не поможет заведомо скучным и провальным проектам, сколько бы черных и женщин в нем ни сыграло.
То, что политизация «Оскара» обесценила позолоченного болванчика, упрямый факт, но теперь, несмотря на громкие заголовки, к этому факту ничего по сути не добавили. Киноакадемия фиксирует свой индивидуальный как бы стандарт в условиях, когда он и так уже соблюдается почти всеми претендующими на «Оскар» картинами. При этом он формален и довольно прост с точки зрения соответствия, а основных голливудских игроков и прежде заботили не столько цацки, сколько заполняемость кинотеатров.
Зато шума и пафоса – на весь крещеный мир, где отчего-то нашлись люди, решившие, что заурядная рекламная кампания находящейся в кризисе кинопремии – повод к тому, чтобы прощаться с «нормальным кино» и посыпать голову пеплом.
