Материал опубликован на портале Thedevochki.com... Издевательства не прекращались и после задержания — в автозаках, в следственном изоляторе, где в камерах, рассчитанных на шесть человек, сидели по 60 заключенных. Многих оставляли сутками ждать суда на бетонном полу во дворах переполненных изоляторов. Задержанные по 48 часов находились без еды и достаточного количества воды, их не пускали в туалет и продолжали применять насилие, в том числе психологическое. Среди узников режима оказалось много женщин, которые вышли с протестом против фальсификации выборов Александром Лукашенко или случайно попали под «хапун», как в Беларуси называют массовые задержания. В камеры попали даже медики — медсестры и врачи, которые выехали на место протестов, чтобы помочь раненым. К женщинам и девушкам карательные органы применяли особую тактику — жесткие проявления сексизма, сексуальные унижения и практически каждой угрожали групповым изнасилованием. Есть и раненные среди девушек. Это 19-летняя Мария. В нее попала светошумовая граната. Девушка до сих пор не слышит одним ухом. Вспышка ослепила, и только линзы позволили не потерять способность видеть, рассказала Мария журналистам TYT.BY, которые попали в минскую БСМП и сделали оттуда репортаж. о травмах протеста. Феномен такого отношения к женщинам со стороны солдат и представителей силовых органов мы подробно разбирали в материале Стрелять по вагинам: Почему солдаты насилуют женщин.. Во всех конфликтах и войнах женщины оказываются особенно уязвимыми, и изнасилования признаны одним из инструментов. ведения военных действий. История девушки Оли, которая попала в камеру во время менструации.. «У меня были месячные, и меня не сразу хотели пускать в стоящий во дворе биотуалет. Многое зависит от того, какой уровень «сочуствия» (сложно назвать это таким словом) у попавшегося вам надсмотрщика. Сходить взять средства гигиены из своих вещей или салфетки, или что угодно не дают — их опечатывают и сбрасывают в кучу во дворе.» Русская служба «Би-би-си» публикует. еще несколько историй задержанных девушек — когда у одной из них началась менструация, ее заставили вытирать майкой следы от крови. Алина Береснева, 20 лет. С 9 на 10 августа мы с друзьями возвращались из центра Минска и попали под раздачу ОМОНа. В акции протеста мы не участвовали, но меня все равно повалили на землю — на руке еще остались царапины — и нас упаковали в автобус. Нас привезли на улицу Окрестина. На входе стоял мужчина, он приговаривал: «Суки, быстрее пошли!» Я спрашиваю: «За что вы так с нами разговариваете?» Он взял меня за шею и пнул в стену, сказав: «Суки, осматривайте пол, будете знать, где ходить, где гулять». Нас, 13 девочек, посадили в камеру на четверых. Мы спрашивали сотрудника, можно ли нам сделать звонок, можно ли позвать адвоката, на что он нам отвечал: «Вы что, насмотрелись американских фильмов? Это вам не Америка, вам ничего не положено». Прошла ночь, примерно в 12 часов дня нас начали пересчитывать, спрашивали имя и фамилию. Мы понимаем, что не ели уже больше суток — у всех скрутило животы, все были голодные, мы начали просить еду. Мы были готовы заплатить. На что нам ответили: «Нет, суки, будете знать, за кого голосовать». Мы были в жутком шоке, что нам так отвечают. Это было ужасно. Потом наступил вечер, и мы начали замечать — а у нас была щель между «кормушкой» и дверью, — что людей выводят и заставляют подписывать что-то, хотя они кричали и возмущались. Подошла наша очередь подписывать эти протоколы. Мы с девочками договорились отказаться от того, что нам приписывают. Я попыталась ознакомиться с протоколом, начала его читать. Говорю: «Дайте мне, пожалуйста, ознакомиться, под чем я подписываюсь». Мне в ответ: «Я тебе, сейчас, сука, расскажу, давай быстро подписывай, а то я тебя ****** [изнасилую] и еще на 20 суток засажу». У меня был шок, у меня текли слезы, их следы остались на том протоколе. Я подписала «Согласна», поставила свою подпись, даже не знала, за что я подписываюсь. Нам обещали, что отпустят сегодня же. Мы думали, что забудем про все, как про страшный сон, но не тут-то было. Нас завели обратно в камеры, потом переместили в другую, где уже было 20 девушек, — всего нас стало 33. Это было полное издевательство.. Когда не было еды — это самый страшный момент. Я сама по себе сильный человек. Но меня в тот момент сломали. Я просто сидела, у меня настолько крутило живот, что я не знала, что мне делать. Ты сидишь и понимаешь, как твой организм пытается справиться с этим, но не получается. И ты сидишь просто как маленький ребенок. Ты озлоблен, но у тебя нет сил, и тебе никто не поможет. Я не знала, что мне делать, просто сидела, свернувшись в кулек, у меня пошел холодный пот, и мне позвали врача. Я еле встала и через эту кормушку говорю: «Понимаете, я не могу стоять, мне плохо, у меня кружится голова». Она говорит: «Будешь знать, где ходить в следующий раз». Мне в итоге дали таблетку валидола — на голодный желудок. Я ее пить, конечно, не стала, чтобы не сделать себе еще хуже. Прошла еще одна ночь. Мы решили, что если нам не принесут еду, то мы уже начнем кричать и звать на помощь. К 11 августа к нам приехали еще автозаки. Мы через окно видели, как над парнями издеваются. Они стояли почти полуголые на коленях попой кверху, руки у них были за головами. Если кто-то шевелился, то они били их палками. У одной из наших девочек начались месячные. Она попросила: «Дайте, пожалуйста, туалетную бумагу». Ей сказали: «Майкой своей подтирайся». В итоге она просто снимала нижнее белье, стирала его и ходила, пока оно снова не пачкалось. Потом, когда была пересменка, пришла женщина, которая в итоге принесла нам бумагу. Мы ее просто боготворили. Окна выходили на улицу. Мы видели людей, которые кричали: «Отпустите наших детей!» В соседней камере был мужчина, который сильно кричал, у него были проблемы с ногой. Ему три дня не могли вызвать «скорую», он не выдержал и начал кричать в окно, чтобы люди его услышали. Так сотрудник милиции открыл дверь — это было хорошо слышно, — начал его бить и говорить: «Сука, разминай свою жопу, сейчас я тебе кровь обратно в очко запихну». Если бы была возможность как-то наказать тех людей, я бы с удовольствием это сделала. Все это разделило жизнь на до и после. Я раньше хотела поступать в МВД, быть сотрудником милиции, защищать народ, права человека, но после того как я побывала там, я больше не хочу этого. Теперь я просто хочу уехать из страны, забрать всех родных и близких, чтобы здесь не оставаться. Марыля, 31 год. 12 августа мы с друзьями после 23 часов возвращались домой на машине по пустому проспекту — в Минске уже не было пробок, как в первые дни протестов, когда машины блокировали. И недалеко от Стелы, где народ собирался в день выборов, нас остановил гаишник и велел съехать к обочине. Кроме машины ГАИ там стояло несколько бусиков. Подошли люди в черной защитной форме, в черных балаклавах — кажется у них были нашивки МВД, но точно я не разглядела. Их было много, только на нашу машину было человека три. Они не представились, сказали, чтобы мы вышли из машины. Нам сказали разблокировать телефоны, потом сотрудники стали смотреть, какие у нас есть фото и видео. Меня отвели в сторону, а парней поставили руками на машину. Парни открыли телефоны, и в галерее у всех были видео с предыдущих ночей — как машины стоят в пробке и гудят и так далее. Мы знаем, что по закону не обязаны это показывать, но когда около тебя стоит куча «черного народа» с автоматами или каким-то другим оружием... Они начали материться, кричали: «Вы хотели перемен? Мы сейчас покажем вам перемены!» Начали обсуждать, что с нами делать, решили везти в РУВД. Забрали ключи от нашей машины, завели в бус, лицо водителя мы не видели. С нами сели двое с оружием, и кто-то ехал сзади в нашей машине. Тут вспомнили про меня, сказали набрать пароль от телефона. Я говорю: «У меня руки трясутся». Один из них даже сказал: «Отстань от нее, зачем тебе это нужно». Второй — самый агрессивный — все же забрал у меня телефон и тоже начал говорить: «Вот, там видео с протестов...». Нас завели во внутренний двор РУВД — там уже лежали на асфальте парни из машины, которую привезли перед нами, и девушка стояла возле стены. Меня поставили недалеко от нее тоже лицом к стене, а парней — вдоль другой стены. И я услышала удары и поняла, что бьют моего мужа — потому что тот, кто бил, говорил: «Зачем тебе белый браслет?» Это был белый резиновый браслет у мужа на руке — символ того, что мы за Тихановскую и за мирные перемены. Я хотела посмотреть, но те, кто стояли за мной, сказали: «Не дергай головой». Пришли переписывать данные. Ко мне подошел сотрудник, видимо РУВД, без маски и в гражданской одежде — его лицо рассмотреть я тоже не могла, потому что стояла лицом к стене. Он сказал мне ввести пароль на телефоне, но говорил «Машенька», «Если что нужно, обращайтесь», — такой супердобрый полицейский. Пока я разблокировала телефон, успела удалить из него Telegram и что-то еще, потому что слышала, как они говорили, что будут смотреть наши подписки. Он сказал: «Я сейчас посмотрю, что вы удалили», — но у него не получилось. . Ребят с девушкой из другой машины увели куда-то и потом нас тоже начали вызывать по фамилии. Пока я шла, тот, кто похож на омоновца, стал кричать, чтобы я опустила голову. А сотрудник в гражданской одежде говорит: «Не лезь к ней, все нормально». И тут произошла такая история. Нам уже сказали забрать свои вещи, отдали телефоны — но одному из друзей все время звонила жена, а у него была установлена на рингтоне песня Цоя «Перемен!». Ему велели выключить звук, а кто-то сзади сказал: «Не увозите их, они еще не выучили свой урок». Нас повели и поставили лицом к другой стене двора. Парней — с руками за головой, я держала руки просто за спиной. Мужа за то, что он хмыкнул, ударили по ногам, сказали расставить ноги шире. Мне сначала сказали, что я могу стоять как хочу, но потом подошел еще один омоновец и сказал, чтобы я тоже поставила ноги шире. Все время давали разные команды и сложно было понять, чего они хотят. Парню, у которого затекли ноги, один омоновец разрешил поприседать, а другой подошел, ударил его ногой по ногам и велел встать к стене опять. Стояли у нас за спиной и издевались, говорили: «Сидели бы дома». У нашего друга онемела рука, ему запрещали шевелить ею, но стали говорить: «Чего ты шляешься по протестам, если такой хилый». Говорили в основном теми же фразами, которые я уже слышала от знакомых, которых задерживали: «Вы в нас кидаете коктейли Молотова», «это Запад все оплачивает». В конце мы услышали, как привезли еще какого-то парня, и ритмичные звуки дубинок о тело — несколько людей его очень жестоко избивали. Он просил не бить, но они матерились и били. Это было очень страшно. Потом его увели, а нам сказали, что будем стоять до семи утра, конца их смены. Потом кто-то подошел и спросил: «Кто тут самый буйный? Только не девушка». Его коллеги стали смеяться и показали на нашего друга. И его заставили отжиматься под счет, говорили, чтобы он застыл в самой неудобной позиции, и обещали, что если не отожмется нормально, будут бить — все с издевкой и матом. Потом сказали приседать. Потом нам сказали, что отпустят без протокола: «Надеемся, вы больше нигде не будете участвовать». Мы вернулись домой примерно в 2 часа ночи. У парней большие синяки от резиновых палок. Но мы останавливаться не собираемся, потому что это была их главная цель — запугать, но они сами нас боятся и воспринимают больше как врагов. Наталья, 34 года. Мы шли по улице без приключений с подругами. Потом позади нас появилась толпа людей, убегавших от ОМОНа, затем и сам ОМОН. Несколько омоновцев пробежали мимо нас, а один, видимо, который устал бегать, прицепился к нам с подругой. Он говорил: «Че ты ржешь? Я вижу, тебе весело. А то, что милиционеру сегодня лицо порезали осколком бутылки, тебе тоже смешно, да?» А я не смеялась, я хотела, чтобы он с миром от нас ушел. Но почему-то его это разозлило, он потащил меня в микроавтобус. В микроавтобусе уже были люди. Нас спрашивали: «Что, нравится быть мясом? Где ваша Тихановская? Где ваша Цепкало?» Мы приехали в РУВД «Советское». На улице всех поставили лицом к забору, руками на забор. И мы возле этой стены простояли до утра следующего дня. Нас периодически переставляли. Отвели в подвал, где изъяли вещи, телефон забрали, отправили опять к этой стенке. Кто-то [за стеной] подъезжал на машине и пытался включить Цоя «Перемен!». И мы слышали, как милиция переговаривается между собой, что надо их тоже затащить сюда — вместе с «переменами». Какая-то девушка искала парня. Она, наверное, встала на крышу машины, потому что мы видели ее лицо за заборчиком. И менты переговаривались между собой: «Смотри, там какая-то кобыла стоит, иди сгони ее оттуда!» Они вот так про людей говорят. Парней били. Одному парню сломали ребро, судя по всему. Девочка была с перебитой ногой — это ее [травмировали], когда брали, видимо. В первую очередь получали самые дерзкие. Потом подъехали автозаки и туда начали грузить парней. Там явно кого-то били. Видимо, туда грузили помногу людей, я слышала «Ноги под себя! Ноги под себя!», и слышны были удары и крики. Целыми автозаками их увезли куда-то.. Остались девчонки. Нас начали вызывать в здание РУВД и предлагать подписать протокол. В протоколе был написан бред — что я активное участие в митинге принимала и выкрикивала лозунги «Стоп, таракан!». Я решила, что я его подписывать не буду. Тех, кто подписал, отпустили сразу домой. Тех, кто нет, — повезли на Окрестина в Центр изоляции правонарушителей (ЦИП). На самом деле, там не все уроды. Нам попался «добрый милиционер», который сказал: «Так-так, пока никто не видит, можете написать смски домой». Не знаю, это роль такая или он действительно хороший, но хочется думать, что есть что-то человеческое в них. В связи с наплывом огромного количества людей там была полная неразбериха. Нас должны были поместить в ЦИП, но оказалось, что там нет места, и нас решили поместить в изолятор временного содержания. В ИВС тоже не было места, и временно нас решили определить в так называемый «стакан» — помещение метр на меньше метра, нас туда засунули вчетвером. Затем нас поместили в камеру на двух человек. Выдали один матрас. Из поверхностей помимо кроватей, уже занятых двумя женщинами, были стол, скамеечка и пол. Мы спали кто где: кто на столе — можно сказать на книжной полке, — кто на матрасе поперек. Сутки мы, наверное, не ели, но потом начали кормить. Когда подходили к концу наши третьи сутки и мы говорили, что нас должны выпустить, нам отвечали: «Вам тут никто ничего не должен». С тобой там говорят, будто ты какой-то зверь. Да даже со зверями разве можно так? Это какой-то другой формат людей, который и с нами общается, как с уголовниками, и друг с другом. Спустя 74 часа, в ночь на 13 августа, нам сказали выйти из камеры, вывели на улицу, поставили лицом к стенке. Сказали, что вещи не отдадут, а в моем случае это телефон, паспорт, права, деньги. У кого-то это были единственные ключи от квартиры. Две девчонки продолжали возмущаться, тогда их ударили и сказали, что они идут назад в камеру. Я повернулась на них и спросила: «Что вы делаете?», за что получила удар по лицу рукой и дубинкой по ногам. Злой мент спросил: «Кому тут еще вещи?», потом сказал убегать. У всех ботинки без шнурков, но нужно бежать к выходу. Нам говорили: «У нас там оцепление, попадете в него — вернетесь назад».
