Петербурженка Олеся Стогова приехала в Минск незадолго до выборов президента Беларуси вместе с молодым человеком. Вечером 9 августа, в день голосования, они гуляли по центру города — там, по словам девушки, их и задержали.
Олеся провела в изоляторе на улице Окрестина четверо суток. Девушка говорит, что ее избивали и угрожали изнасиловать, просьбы связать ее с посольством игнорировали. Весь «срок» Олеся провела в маленькой камере вместе с примерно 40 женщинами, без еды и средств гигиены.
Задержанные на акциях протеста белорусы массово сообщали о пытках и избиениях со стороны силовиков в изоляторе на Окрестина, многие покидали его со следами побоев. Замглавы МВД Беларуси Александр Барсуков заявлял, что никаких издевательств над людьми там не было.
Петербурженка, которая сейчас возвращается домой, рассказала «Бумаге», что с ней произошло в Минске.
— У моего молодого человека гражданство Беларуси. Его отправили в командировку, а я работаю удаленно. Я поехала с ним, потому что люблю Беларусь, мне нравится Минск — хотела отдохнуть там, посмотреть город.
9 августа мы пошли гулять по проспекту Независимости. Там всё было нормально: люди ходили, машины ездили. В какой-то момент мы увидели, что дорогу перекрыли милиционеры: в обычной форме, но в масках.
Я привыкла, что к представителям органов можно подходить, задавать вопросы. Я спросила, можно ли пройти. Мне сказали «нет», я спросила почему. Они расступились и сказали: проходите, раз хотите. Мы обрадовались, прошли вперед, сделали два шага — и они напали на нас сзади. Начали с силой толкать нас в сторону дома, у которого стоял желтый пассажирский автобус. Мы испугались. Потом уже я поняла, что нас еще и били дубинками — в автобусе увидела синяк на плече.
Нас затолкали в автобус, где были еще шесть таких же человек, просто с улицы. Я спросила милиционера: мы задержаны? Нам ответили: нет. На вопрос, кто они, ответили: просто незнакомцы. Я спросила, можно ли выйти, они начали смеяться и оттолкнули меня от выхода.
До трех часов ночи мы просидели в автобусе, в туалет никого не выпускали. Увидев «капитана», я подошла к нему и сказала, что я гражданка Российской Федерации, попросила вызвать кого-то из посольства, чтобы прояснить ситуацию. Внятного ответа не было, но они допустили, что скоро мы поедем домой.
Вскоре приехал автозак и нас затолкали туда, в маленькие глухие камеры примерно метр на метр. Грузили от двух до четырех человек. Кого-то кидали на пол друг на друга. Я ехала с девочкой, у которой была клаустрофобия, началась паника, еле ее успокоила. Мне и самой было страшно.
— Нас привезли на Окрестину, в ЦИП (Центр изоляции правонарушителей на улице Окрестина — прим. «Бумаги»). На выходе из автозака стоял коридор из сотрудников ОМОНа в масках и с дубинками — примерно по десять человек с каждой стороны. Мы проходили через них. ОМОНовцы кричали матом: «Бегите, суки, твари!» — и били ребят. По девчонкам вроде так сильно не били, но по парням — да. Мой молодой человек сказал, что это такая игра: кто сильнее попадет по парню.
Когда я вышла из автозака, то сразу сказала, что я гражданка РФ. Тогда ко мне подошел сотрудник ОМОНа и ударил под колено, сильно вывернул руку, нагнул к земле и в таком положении, ударяя под коленку, вел до входа в здание.
Внутри нас ставили к стенке, упирая в нее лицом: руки назад, ноги максимально широко. Заставляли отдавать личные вещи. Я снова напомнила, что я гражданка другой страны и мне нужно связаться с посольством. Сначала меня не трогали, но потом подошел один из милиционеров, схватил за шею и дважды ударил лицом об стенку. Затем сказал: «Сука, я сейчас тебе объясню, как стоять, че ты качаешь права, стой, как я тебе сказал».
Я сказала, что он ответит за каждый мой синяк в России. Он сказал: «Я и Россию, и тебя ***** (изнасилую — прим. «Бумаги»)». Услышав, что я из Петербурга, сказал: «Ой, я эту суку трогать не буду», — и ушел, больше ко мне не подходил. Затем ко мне подошел другой милиционер и начал шептать на ухо, что они все меня «пустят по кругу», «посадят на бутылку», «засунут стакан», изуродуют лицо так, что никто не узнает, что буду «ссать кровью».
Часа два я так стояла: мне угрожали, но палкой не били. Всех остальных девочек уже увели по камерам, я осталась одна среди парней и видела, как их избивают. Человек мог стоять ровно, ничего не делая, его били по коленям, кричали, что он неправильно стоит, били по рукам. Человек падает — его бьют, кричат встать, бьют по лицу, в пах. Одного парня так мочили, что кровь до меня долетала, хотя я стояла далеко.
Они видели, что я на это смотрю, пытаюсь заступиться — и начали играть в игру «кто больнее сделает»: смотрели на меня, улыбались и начинали сильнее бить парней.
Затем ко мне подошел ОМОНовец. Милиционеры ему сказали: «Вот твоя из России, сам с ней разбирайся». Он схватил меня за шею, затолкал в один из кабинетов и сказал, что если я не сниму «всё, что нужно», будет меня бить по лицу, пока не потеряю нормальный вид. Я попросила связать меня с посольством, после чего он наотмашь ударил меня ладонью по лицу и сразу же — коленом в живот. Согнул, заломал руку и стал сдирать с пальцев кольца. В этот момент зашла еще женщина и помогла снять мои шнурки.
Зашел третий милиционер, загнул мне руку, придавил к полу и в таком положении повел на третий этаж, где меня посадили в камеру № 18.
— В камере уже были 16 девочек, на следующие сутки привели еще. В итоге эти четверо суток там находилось 37 девушек. Камера четыре на четыре квадратных метра, две двухъярусные кровати, стол со скамейками и в углу параша — полтора метра на метр.
Мы друг на друге стояли, сидели и лежали. Дышать было нечем, окно очень маленькое. Если окошко на двери еще было открыто, то воздух поступал, но менты его постоянно закрывали. Тогда мы думали, что всё — мы там и задохнемся. Девочки падали в обморок, блевали.
Все эти четверо суток нас не кормили, у нас была только холодная вода из-под крана. Никаких гигиенических средств: ни мыла, ни бумаги, ни прокладок, а у девушек были месячные. Нас никуда не выводили.
Одна девушка блевала постоянно. Я не выдержала, стала стучаться в дверь и требовать врача. Меня вывела из камеры женщина. Она поставила меня к стенке, выкрутила руки, била по ногам, чтобы я максимально широко их расставила. Потом схватила за шею, кинула меня на пол. Я стояла на коленях — она меня нагнула лицом к полу и стала душить. Говорила: «Поняла, поняла?!» Только потом я поняла, что она имела в виду, что я не должна вызывать врача.
Были еще показательные «суды». Стол ставился в коридоре, какие-то люди приходили и говорили, что они судьи, и девчонкам рандомно накидывали сроки без всяких протоколов: пять суток, десять суток, 15 суток. Меня так не «судили».
Самое страшное было по ночам. Наше окно находилось прямо над главными воротам ЦИПа. Мы видели, как каждую ночь приезжали по семь-восемь автозаков. И мы отчетливо слышали, как кричат люди. Девчонки, как могли, пытались закрыть уши. Это были нечеловеческие крики боли. Каждую ночь.
— На четвертые сутки пришел человек в балаклаве и сообщил, что если мы всё сейчас «правильно» скажем и сделаем, то нас могут выпустить. Нас заводили по трое в кабинет, где сидели двое мужчин, которые представились полковниками. Узнавали, где мы родились и как нам условия в ЦИПе. Мы всё сказали, как есть.
Я ничего не подписывала. Просто просидела четверо суток в каком-то карцере, в аду, где меня унижали, измывались — а потом просто отпустили.
Глубокой ночью нас отвели на первый этаж, где остались наши личные вещи. Но менты сказали: «Здесь ничего вашего нет, валите на улицу». А там телефоны, ключи от дома, паспорта. Девочки плакали, а сотрудники ЦИП отвечали, что им всё равно: «Если хотите, оставим вас еще на срок».
Спускаясь по лестнице уже на улице, я напоследок еще раз крикнула, что я гражданка Российской Федерации. А в этот момент навстречу поднимался замминистра [внутренних дел Беларуси Александр] Барсуков. Он меня услышал, переспросил, после чего обратился к сотрудникам ЦИП со словами: «Вот ей вещи отдайте».
В посольство [по моей просьбе] звонили все девочки, которые выходили раньше меня, реакции никакой. Сначала там говорили, что не знают ни про какую Олесю Стогову, потом — что знают, что она в ЦИПе, но ничего не могут сделать. Я сама после освобождения позвонила, они ответили: «Вы на свободе — радуйтесь» (МИД РФ не делал официальных заявлений по задержаниям россиян на акциях протеста в Беларуси — министерство вступалось только за журналистов и за предполагаемых бойцов ЧВК «Вагнер», задержанных в республике накануне выборов — прим. «Бумаги»).
Травмы я зафиксировала [в Минске]. Бьют они профессионально: у моего молодого человека почти не осталось синяков. У меня остались кровоподтеки на ногах.
Я хочу добиться правосудия. Собираюсь написать в прокуратуру Беларуси. Людей просто похищали. Многие из тех, с кем я общалась, просто гуляли или сидели во дворе своего дома, кто-то шел с выборов. Я хочу, чтобы нигде никогда такого больше не повторялось — ни в Беларуси, нигде.
Читайте также рассказ петербуржца, который неделю провел в белорусском СИЗО по подозрению в организации массовых беспорядков: его пытали и не давали встретиться с адвокатом. Кроме того, «Бумага» рассказала, как Петербург ежедневно поддерживает протестующих в Беларуси, и поговорила с участниками пикетов у посольства республики.
Фото на обложке: Наталья Федосенко / ТАСС
