На самом деле здесь смешиваются две дискуссии. Первая касается того, что именно мы помним и как. Конечно, для непрестанных попыток с критических позиций разобраться в собственной истории есть причины. Смотреть на историю Швеции только через призму «величия древних королей» было бы не просто неинтересно, но и лживо. Памятники всегда возводят в особом контексте, который потомки должны понимать, а не просто слепо принимать. Обсуждать, каким памятникам в городе стоит уделять особое внимание, — это конструктивно. Но важен также и правильный фон. В таком случае история оживает.
Конечно, не стоит настаивать, чтобы все когда-либо возведенные монументы стояли до скончания веков. Когда после распада Советского Союза уничтожали или переносили коммунистические статуи по всей Восточной Европе, это означало, что народы этих стран символически сбрасывают с себя иго диктатуры. Лучше всего эту задачу решили в Будапеште, где все статуи поместили в музей под открытым небом.
И, кстати, уничтожать статуи, возведенные диктаторами в честь самих себя, причем недавно — как, например, это делал Саддам Хуссейн, — совсем не то же самое, что громить памятники тем, чьи деяния и преступления остались в далеком прошлом. И одно дело — сносить памятник тому, кто восхвалял рабство, и другое — крушить статую человека, который скорее просто был плодом своего времени.
Вторая же дискуссия — и именно о ней сейчас речь — не имеет к вышесказанному никакого отношения. Опьяненной победами толпе, которая катится сейчас по западному миру, так же неинтересно обмениваться с кем-то аргументами, как не было это интересно коммунистам во время русской революции. Они просто хотят привлечь нашу цивилизацию к ответственности и поотрубать головы всем, кто имел хоть какое-то отношение к рабству, колониализму или расизму.
Мы должны полностью вычистить из нашей культуры все, что не соответствует нашим ценностям. Инициативу взял на себя мэр Лондона Садик Хан. Он утверждает, что большую часть своего богатства Лондон и Англия сколотили на работорговле, хотя это совершенно не соответствует действительности. Но какое это имеет значение, если на эмоциональном уровне людям это кажется правдой?
Уже создан комитет, чьи консультанты по разнообразию в сотрудничестве с лакеями Хана будут пересматривать названия улиц Лондона и оценивать памятники и статуи.
Сколько великих людей смогут успешно пройти проверку этих комиссаров от культуры? Отец конституции Томас Джефферсон произнес знаменитую фразу: «Все люди созданы равными» — all men are created equal — но у него самого были рабы. Будут ли вспоминать его за неоднозначную позицию — или за то, что именно благодаря ему американцы до мозга костей усвоили фразу, которую сейчас повторяет любой борец с неравенством?
Будут ли Уинстона Черчилля вспоминать как защитника Великобритании от нацистов — или как того, кто свысока смотрел на индийцев?
Был ли Карл Линней пионером естественных наук — или человеком, который, сам того не зная, заложил основы расовой биологии?
Когда бунтари будут довольны?
У каждого, кто уже умер, по определению была парочка устаревших убеждений, которые кажутся потомкам неприятными, аморальными или ужасными. Но как можно требовать от людей, умерших сотни лет назад, чтобы они смотрели на мир так же, как мы? Не разумнее ли нам самим попытаться взглянуть на все их глазами, исходя из обстоятельств их жизни, чтобы понять, какими они были?
Когда нынешние иконоборцы листают страницы прошлого, они смотрят на них взглядом революционера: все, что не вписывается в контекст будущего, которое нужно построить, подлежит уничтожению.
Так думали маоисты во время китайской культурной революции: все старое должно уйти прочь. Прочь старые идеи, старые привычки, старые традиции и старую культуру. Прочь всех, кто отказывается вписываться.
Посмотрим, что останется, когда чистка будет доведена до конца.
